История умеет шутить. В свете последних событий в Сирии Президент РФ Владимир Путин написал открытое письмо в газету «New York Times», в котором он подвергает сомнению тезис об исключительности американцев, считая его источником кризиса на международной арене. «Очень опасно вдохновлять людей на то, чтобы они считали себя исключительными, какой бы ни была мотивация», — пишет Путин. По его мнению, политика США по отношению к Сирии лучше всего иллюстрирует угрозы, таящиеся в чувстве собственной исключительности американцев. Соединенные Штаты призывали к военной интервенции и были готовы действовать в обход Совета Безопасности ООН не потому, что считали, будто бы эта интервенция принесет плоды. Единственное, что их заботило, — это сохранение статуса исключительной державы, обладающей уникальным правом оправдывать свои действия с точки зрения морали, а не простых международных соглашений.
Справедливости ради надо отметить, что рациональное зерно в заявлении Путина есть. Политика Вашингтона по отношению к Сирии носит сумбурный и сбивающий с толку характер. Америка намеревалась бомбить Сирию, однако не желала брать на себя ответственность за происходящее в стране. Америка объявила президента Асада военным преступником, однако не поддерживает смену режима, опасаясь, что власть попадет в руки джихадистов.
Но что не так с тезисом об исключительности американцев? Связана ли политика США по отношению к Сирии с их чувством собственной исключительности или же с утратой способности влиять на события в мире?
Все мы особенные, но лишь немногие из нас исключительны. В результате Второй мировой войны в мировой политике сформировалось четыре исключительных державы. Их понятие исключительности существенно отличалось от традиционной убежденности стран в своей уникальности и избранности богом. Их исключительность была признана другими странами и поставлена во главу угла внешней политики. Этими исключительными странами являлись Советский Союз, Соединенные Штаты, Германия и Израиль.
И советский, и американский принцип исключительности возник еще до Второй мировой, а война лишь усилила его. И СССР, и США являлись идеологическими государствами, рожденными революцией, и ставили перед собой цель изменить мир. Их чувство собственной исключительности было тесно связано со статусом сверхдержав и ролью политических полюсов во времена Холодной войны. США и СССР были исключительными не из-за роли, которая отводилась идеологии во внешней политике, а из-за исключительной могущественности.
А вот немецкая и израильская исключительность имеют другую природу. Германия выстроила свою поствоенную индивидуальность на чувстве ответственности за преступления Гитлера, поэтому ее исключительность базировалась на готовности внести как можно больший вклад во всеобщее благо. В рамках Евросоюза исключительность Германии выразилась в ее готовности на переговорах в Бонне брать на себя такие обязательства, которые другие страны, действующие только в собственных интересах, брать на себя отказываются.
Израильская исключительная родилась из пепла Холокоста. Если большинство держав преследует навязчивый страх, что их хотят уничтожить, то у израильтян на подобный страх имеется больше законных оснований, чем у кого бы то ни было. Вот почему международное сообщество продемонстрировало толерантность по отношению к ядерному вооружению Израиля. Согласно меткой формулировке историка и философа науки Иегуда Элкана, еврейская исключительность имеет две разные версии, суть которых выражается двумя одинаково звучащими, но совершенно разными по смыслу утверждениями: «Это никогда не должно повториться» и «Это никогда не должно повториться с нами».
Эти исключительности четырех держав и заложили фундамент периода Холодной войны.
Сразу же после Холодной войны Германия и Россия перестали гнаться за исключительностью, зато американцы свою исключительность отстаивали, а исключительность евреев вообще была поставлена под сомнение. Германия стала «исключительно нормальной» страной, в то время как Россия пытается достичь это самой «нормальности» путем страстного сопротивления всему, что напоминает о выгодной внешней политике.
Но стал бы мир лучше, если бы и Америка отказалась от своей исключительности, как о том говорит российский президент, и во внешней политике ориентировалась бы только на свои национальные интересы? Не получится ли так, что в мире, где страны преследуют лишь собственные интересы, станет лишь больше страданий?
И разве исключительность американцев определяет политику США по отношению к Сирии? Неверно утверждение, будто бы убежденность американцев в своем превосходстве зиждется на интервенционизме, скорее, это признак изоляционизма. Америка может сохранять свою исключительность, не будучи гегемоном или интервенционистом. Например, вплоть до Первой мировой войны Америка настолько сильно ощущала свои отличия от остальных, что просто не имела дела с остальным миром.
В этом смысле сирийский кризис демонстрирует не угрозу, исходящую от принципа исключительности США, а предел этой самой исключительности.
Благодаря кризису стало ясно, что, вопреки распространенному стереотипу, большинство американцев не считают, будто бы их страна имеет право вмешиваться во все мировые конфликты.
Из-за экономического и политического кризисов многие американцы ставят под сомнение превосходство институтов США. И еще неизвестно, изменится ли мир к лучшему, если американское правительство пойдет по пути так называемой «нормальности». Ведь если взять ситуацию в Сирии, то хорошая новость в том, что американские бомбы не уносят жизни невинных людей, а плохая — что эти невинные люди гибнут каждый день от рук правительства и оппозиции.
Если коротко, то стремление России восстановить действительность 1913 года, когда сферы влияния были поделены между несколькими европейскими странами, так же утопично, как и стремление США вернуть действительность 1993 года, когда они могли делать все, на что они, по их мнению, имели моральное право.
