Российская вооруженная акция в поддержку Южной Осетии подорвала сложившуюся в 90-х годах прошлого века модель отношений России с Западом и создала новую ситуацию. Суть ее состоит в отказе Москвы следовать правилам игры, предлагаемым Западом, и решимостью на деле, а не на словах, как это было ранее, противостоять ему по крайней мере в некоторых аспектах, затрагивающих коренные российские интересы, не останавливаясь перед серьезной конфронтацией. В чем причина сложившегося положения, каковы его возможные последствия для России, как она должна строить политику, чтобы использовать создавшуюся ситуацию в собственных интересах?
ЗАПАД И ПОСТСОВЕТСКАЯ РОССИЯ
Еще в 1951 году известный американский специалист по советской политике Джордж Кеннан, задаваясь вопросом о том, чего «благожелательный американец вправе ожидать от будущей России», перечислял следующие позиции: «что она поднимет навсегда “железный занавес”; что она признает некоторые ограничения правительственной власти во внутренних делах и что она откажется от устаревшей игры в империалистическую экспансию и порабощение, как от пагубной и недостойной политики… Если… она будет готова сделать все это, американцам ни к чему будет глубже интересоваться вопросом о ее природе и целях; основные требования более устойчивого мирового порядка будут удовлетворены, а те вопросы, по которым иностранцы могут с пользой для дела высказывать свои мысли и давать свои советы, будут исчерпаны».
В 1991–1992 годах Россия превзошла все ожидания американских аналитиков. СССР распался. Россия признала полную независимость не только всех своих восточноевропейских сателлитов, но и бывших союзных республик. Компартия лишилась власти, у руля оказалась демократическая оппозиция, начались радикальные рыночные реформы. Более того, Москва стала проводить откровенно прозападную внешнюю политику, соглашаясь стать младшим партнером «цивилизованного мира».
В упомянутой статье Кеннан предвидел сложности, которые возникнут в сфере определения государственного суверенитета в случае трансформации Советского Союза в более свободное государство, и призывал не способствовать распаду СССР. Автор доктрины «сдерживания» считал: США «не следует брать на себя ответственность за определенные взгляды и определенную позицию в этом вопросе, ибо любое конкретное решение может в какой-нибудь момент стать поводом к горьким упрекам по их адресу, и американцы будут вовлечены в споры, не имеющие никакого отношения к делу человеческой свободы».
Джордж Кеннан писал: «Очевидной необходимостью и единственным решением, заслуживающим поддержки со стороны американцев, является пробуждение среди непосредственно заинтересованных народов всей этой неспокойной области нового духа, который внес бы в вопросы о границах и о государственном устройстве новое содержание и значительно уменьшил бы их значение. Проснется ли такой дух в этих народах – предугадать невозможно. И именно поэтому американцам следует быть особенно осторожными в поддержке или в поощрении какого-либо конкретного плана в этой области». В частности, Кеннан предсказывал неизбежность независимости балтийских стран, но высказывал мнение, что «в экономическом отношении Украина в такой же мере составная часть России, как Пенсильвания – составная часть Соединенных Штатов», и поэтому он призывал заранее не выступать за тот или иной ее статус.
Даже в отношении «государств-сателлитов», то есть зависимых от СССР стран Восточной Европы, американский политолог, выступая за их полную независимость, предостерегал: «Американцу, желающему оказать благотворное влияние в этой части света, не мешало бы повлиять на своих друзей из стран за “железным занавесом”, если у него таковые имеются, в том смысле, что им, или кому бы то ни было, пора перестать нудно и бесплодно спекулировать на так называемых национальных границах и патриотических чувствах сбитых с толку языковых групп».
Американская и европейская дипломатии выполнили советы Джорджа Кеннана с точностью до наоборот. Как в Югославии, так и в бывшем СССР национализм был использован для подрыва государственного суверенитета с целью ослабления этих стран. Антироссийские комплексы в государствах, ранее входивших в состав Советского Союза или сферу его влияния, всячески поощрялись. Запад не удовлетворился тем, что СССР изменился так, как не могли даже мечтать американские лидеры. На Россию решили давить до тех пор, пока она не согласится полностью подчинить свою внешнюю политику порой сиюминутным и противоречивым пожеланиям Вашингтона.
Такой подход к России подвергался критике и в США. В недавно опубликованной статье американские споры ярко описал обозреватель газеты The New York Times Томас Фридман: «Начнем с нас. После распада Советского Союза я был среди тех, кто выступал против расширения НАТО. Идеологами этого лагеря были Джордж Кеннан, отец теории “сдерживания”, сенатор Сэм Нанн и специалист по внешней политике Майкл Мандельбаум. Нам казалось, что теперь, когда нам, наконец, удалось низвергнуть советский коммунизм и стать свидетелями зарождения в России демократии, главное – помочь этой демократии укорениться и способствовать интеграции России в Европу. За что мы боролись в годы холодной войны – не за то ли, чтобы у молодых россиян были те же шансы на свободу и интеграцию с Западом, что и у молодых чехов, грузин и поляков? Не была ли задача укрепления демократической России делом более важным, чем присоединение чешского военно-морского флота к НАТО? Все это так, утверждали мы, потому что ни одну из стоящих перед мировым сообществом крупных проблем без России эффективно решить нельзя… Нет, сказали люди, отвечавшие за внешнюю политику при Клинтоне, экспансией НАТО мы возьмем россиян за горло, потому что Москва слаба, и они, кстати, к этому привыкнут. Россиянам был адресован следующий посыл: мы хотим, чтобы вы вели себя как демократы, но обращаться мы будем с вами так, как будто вы всё еще в Советском Союзе. Холодная война окончена для вас – но не для нас».
Американские расчеты оказались ошибочными, так как не учитывали ни реальной международной ситуации, ни масштабов России как государства, ни характера ее политической культуры. Прежде всего рост мировых цен на энергоносители, чему во многом способствовал внешнеполитический курс США, в совокупности с более разумной экономической политикой российского правительства привел к значительному расширению финансовых возможностей России. Впрочем, независимо от прихотей мирового рынка рассчитывать на то, что такая страна, как Россия, всегда будет пребывать в состоянии слабости и нерешительности, в любом случае было неразумно. Поэтому курс, который Анатолий Адамишин ярко охарактеризовал итальянской поговоркой «Ничего не отдавать, все забирать, требовать еще больше», был чреват катастрофой.
Он имел следующие последствия: разочарование российских элит и населения во внешней политике Запада; разочарование в западных моделях развития, что привело к усилению авторитарных тенденций, уменьшению влияния либеральных партий и предлагаемых ими моделей развития страны; поворот российской внешней политики в сторону создания альтернативного «центра силы».
ХАРАКТЕР ПОСТСОВЕТСКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ
Если советская внешняя политика была основана на идеологической конфронтации с олицетворяемым Западом «миром империализма», а конечной ее целью было содействие его уничтожению, то под постсоветской внешней политикой следует понимать остаточную «советскость», то есть сохранение парадигмы исключительной роли взаимодействия с Западом при снятии радикальной цели его уничтожения. Таким образом, постсоветская внешняя политика означает сохранение представления о том, что прежний «мир империализма» (теперь называемый «цивилизованным миром», Западом, «евро-атлантической осью» и т. п.) является центром мироздания, единственным достойным внимания субъектом мировой политики, а Москва должна взаимодействовать почти исключительно с ним.
В различные периоды политическое руководство России (а также и различные политические силы в зависимости от идеологической ориентации) призывали к разным, зачастую противоположным формам взаимодействия с Западом. Маятник раскачивался от полного вхождения в «цивилизованный мир» в качестве младшего партнера (как в начале 1990-х) до жесткого противодействия (как, например, после начала бомбардировок Югославии).
Хотя в официальных документах была закреплена концепция «многополярности», а национальные приоритеты порой обозначались верно, практическая внешняя политика не выходила из привычной постсоветской парадигмы «Россия – Запад». Отношения с другими партнерами (Китай, Иран, Ближний Восток) часто рассматривались не как важные сами по себе, а в качестве рычага давления на Запад либо механизма влияния на отношения с ним.
Подобный постсоветский подход, основанный в первую очередь на остаточной советской ментальности тех, кто осуществлял внешнюю политику, был контрпродуктивен. Он мешал определять реальные российские интересы и эффективно осуществлять меры, направленные на их обеспечение. Вместо этого внешняя политика фактически превратилась в бесконечную череду уступок и конфронтационных жестов по отношению к Западу.
На уступки шли в надежде на взаимность, порой в ущерб собственным интересам, а затем, когда ответных шагов не следовало, проводились акты мести в соответствии с логикой «пусть вам будет хуже, хотя нам самим от этого тоже не станет лучше». Такая политика проводилась почти весь период пребывания в должности министра иностранных дел Андрея Козырева, но, по сути, она не изменилась, когда на этот пост пришел Евгений Примаков, придерживавшийся более жесткой линии.
Необоснованные уступки по югославскому вопросу, которые привели к одобренной ООН блокаде Югославии, не могли быть компенсированы запоздалыми попытками предотвратить бомбардировки Сербии, а когда они все же начались – малоэффективными проявлениями неодобрения вроде знаменитого разворота самолета Евгения Примакова в воздухе, взявшего обратный курс. За советом российского посредника Виктора Черномырдина югославскому президенту Слободану Милошевичу сдать позиции во время бомбардировок последовал бессмысленный бросок российских солдат из Боснии в Косово, которые затем были оттуда выведены (тоже непонятно зачем).
Первые годы XXI столетия также ознаменовались рядом непродуманных «жестов доброй воли» со стороны Москвы, в частности закрытием российского радиоэлектронного центра на Кубе и российской военно-морской базы во Вьетнаме. К необходимости этих мер эксперты относятся по-разному, однако в любом случае их можно было бы осуществить не как одностороннюю уступку, а в рамках какой-либо взаимной договоренности с Соединенными Штатами.
Эта тенденция получила развитие после событий 11 сентября 2001 года. Тогда Россия полностью поддержала США. Москва к тому же вяло отреагировала на выход Вашингтона из Договора об ограничении систем противоракетной обороны и не сопротивлялась размещению войск антитеррористической коалиции в государствах Центральной Азии. Однако затем, не получив ожидаемой встречной реакции, она начала откат.
В 2005-м последовали призывы Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) к государствам антитеррористической коалиции определиться с конечными сроками пребывания их воинских контингентов на территории стран – членов этой организации, сделки по продаже оружия Ирану, Сирии, Венесуэле, демарши в отношении Великобритании, приостановка участия в Договоре об обычных вооруженных силах в Европе и т. п. В сочетании с явными элементами лоббизма в пользу крупнейших компаний шараханье из стороны в сторону приводило к отсутствию реальных достижений на международной арене. Резко ухудшился имидж России не только на Западе, где ее воспринимали как партнера вынужденного, сложного, непредсказуемого, но также и в других частях мира, где считали, что у Кремля нет четкой линии поведения.
Теоретически перед Россией стоял выбор между возвращением к политике в рамках системы и стратегии Запада, и самостоятельной линией. Однако сделать этот выбор Москве не дала позиция Запада, прежде всего Вашингтона. Во внешнеполитическом плане Россия не могла превратиться в государство уровня Польши, которая, несмотря на некоторые трения, всегда идет на принципиальные уступки, или Японии и Турции, которым прощают некоторые особенности внутренней структуры из-за их стратегической важности и полной послушности в военно-стратегических вопросах. Эти государства привлекались Западом не на условиях капитуляции, а как ценные члены коалиции, к интересам которых прислушиваются. Нашей же стране предлагалась «безоговорочная капитуляция» по всем пунктам.
Акцией в Южной Осетии Россия совершенно обоснованно (и даже, возможно, слишком поздно) показала, что постсоветская внешнеполитическая парадигма для нее больше неприемлема. Запад действительно упустил историческую возможность инкорпорировать Россию в систему собственных союзов, предпочтя более мелкие и сиюминутные цели. Но это следует воспринимать как данность. Ставшие уже общим местом жалобы на Запад и стремление отвечать на каждое его действие той же монетой неприемлемы ни с точки зрения настоящих российских интересов, ни исходя из ее реальных возможностей. Россия должна сама сформулировать и предложить миру программу реальной и прагматичной внешней политики, отвечающей ее подлинным стратегическим интересам и целям экономического и социального развития (см., например, статью Алексея Арбатова «Не разбрасывать камни в стеклянном доме» в журнале «Россия в глобальной политике», т. 6, № 3, май – июнь 2008, сс.182–193).
КОНТУРЫ НОВОЙ РОССИЙСКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ
Цель нового курса – вернуть России внешнеполитическую привлекательность, то, что сегодня называют «мягкой силой». Исторически и Российская империя, и Советский Союз ею в определенной степени обладали.
Российская империя была символом православного мира, центром притяжения панславянских движений, а в некоторые периоды – одним из столпов борьбы с мировыми революционными тенденциями (после разгрома наполеоновской Франции). СССР предлагал альтернативу буржуазной цивилизации, в течение достаточно долгого времени многие видели в ней путь к созданию некоего идеального общества.
Современная Россия не предлагает миру ничего, кроме своих минеральных богатств. Ее «мягкая власть», несиловая привлекательность, моральное и идейное влияние в современном мире практически равны нулю. Она не предлагает ни демократического (как США), ни фундаменталистского (как некоторые мусульманские страны и движения) идеала, ни модели успешной интеграции на основе демократии (как Европейский союз), ни образца ускоренного развития (как Китай, заинтересовавший мир так называемым «пекинским консенсусом» в качестве альтернативы «вашингтонскому»). Она не является ни чьим-либо важным и полезным союзником (как, например, Япония для Соединенных Штатов), ни отъявленным врагом (как Иран для тех же США). Конечно, могут сказать, что в мире есть множество прекрасно живущих государств, ничего специфического миру не предлагающих (например, небольшие страны Европы). Но они и не претендуют на роль независимых «центров силы» и тем более отдельных цивилизаций, являясь частью общеевропейской. Попытка же интеграции России в эту систему закончилась провалом, поэтому ей необходимо искать пути укрепления собственной «мягкой силы», искать, чтЧ она может предложить остальному миру, пусть и не в таких масштабах, как СССР.
Переход к новой российской внешней политике предполагает осуществление следующих мер:
- сформулировать основные национальные интересы России;
- понять, какие из них соответствуют также и интересам других основных игроков мировой политики;
- сделать области совпадения интересов направлениями внешнеполитической привлекательности России;
- за счет сотрудничества по этим направлениям склонить основных партнеров к уступкам в тех пунктах, где их интересы не совпадают с российскими интересами.
НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ РОССИИ
Сферу коренных национальных интересов России, тем более в ее нынешнем положении, не следует трактовать расширенно. К ним должны быть отнесены лишь те, от которых напрямую зависит будущее страны и которые государству следует отстаивать всей своей мощью.
Современная Россия не стремится завоевать мир или покорить его своей идеологией, как это делал СССР, и поэтому ее реальные национальные интересы гораздо скромнее. Общая цель развития страны на данном этапе понимается как ускоренное экономическое и социальное развитие, повышение уровня жизни населения до уровня наиболее развитых стран, обеспечение политической и социальной стабильности. Она и определяет постановку следующих внешнеполитических задач.
Во-первых, лидерство в борьбе с распространением оружия массового уничтожения (ОМУ), прежде всего ядерного.
Цель борьбы с распространением ОМУ записана во всех основополагающих российских внешнеполитических документах, однако на практике Москва занимает здесь пассивную позицию. Явственно просматривается постсоветская парадигма, зависимость по каждому данному случаю от уровня отношений России с Западом, а также от того, насколько выгодно отдельным российским лоббистским группам сотрудничество с данной страной в военной и ядерной областях.
В результате (например, в случае с Ираном или КНДР) Россия не только не позиционирует себя наиболее активным противником распространения ОМУ, но и, напротив, старается смягчить меры, принимаемые партнерами. Такая позиция представляется не отвечающей коренным российским интересам.
Россия – единственная страна, имеющая возможность нанести ответный ядерный удар по Америке, и этот фактор ставит ее вровень с США и выше других стран. Распространение ОМУ девальвирует военную мощь Москвы, а в нынешних условиях, когда по всем остальным показателям (обычные виды Вооруженных сил, экономический потенциал и т. п.) Россия далеко отстает не только от Соединенных Штатов, но и от многих других стран, оно объективно снижает ее влияние в мире.
Исходя из этого, России необходимо лидерство при принятии коллективных мер против подозреваемых в желании обзавестись ОМУ. Она должна иметь возможность действовать против них решительно, а в отдельных случаях односторонне.
Во-вторых, лидерство в борьбе с международным терроризмом и религиозным экстремизмом. Международный терроризм и религиозный, прежде всего исламский, экстремизм угрожают России в неменьшей степени, чем Западу. Поэтому необходимо перейти от пассивного участия, позиции принятия либо отвержения тех или иных инициатив Запада (как, например, было с сотрудничеством по Афганистану) к политике выдвижения собственных инициатив и подкрепления их реальными действиями.
В частности, Россия могла бы выдвинуть новые предложения по стабилизации ситуации в Афганистане, борьбе с исходящей оттуда наркотической угрозой, используя, скажем, механизмы ШОС. Активизация позитивной роли Москвы приветствовалась бы государствами Центральной Азии и самим Афганистаном, явно разочарованным в проводимой Западом военной операции. Речь должна идти о перспективе полного обеспечения безопасности государств Центральной Азии ресурсами Шанхайской организации сотрудничества и Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) без участия внешних сил. В широком плане возможно проведение более жесткой политики по отношению к государствам и организациям – спонсорам международного терроризма, а также принятие мер по поддержанию светских режимов в странах с преобладанием мусульманского населения без вмешательства в их внутренние дела под предлогом защиты прав человека (как это делает Запад).
В-третьих, укрепление дружественных режимов в соседних государствах. Планомерное налаживание отношений с соседями создает условия для решения основной национальной задачи сегодняшней России – ускоренного экономического и социального развития. До сих пор непоследовательный российский курс и провокационная политика Запада создавали у некоторых стран впечатление, что крайняя внешнеполитическая русофобия окупается и в смысле получения больших экономических выгод от Запада, и в смысле гарантий безопасности.
Новая ситуация в Грузии в определенной степени должна изменить это впечатление. Ориентация на НАТО и США и крайне откровенная антироссийская позиция, с которыми в Тбилиси связывали основные надежды на восстановление территориальной целостности, потерпели крах. По сути, Запад оказался неспособен гарантировать безопасность и территориальную целостность Грузии. Для ряда стран это негативный урок, и некоторые события, например довольно холодный прием Ричарда Чейни в Баку и приглушение антироссийской риторики некоторыми политическими силами в Украине, говорят о том, что определенные выводы были сделаны. Но нужна и позитивная программа. Россия должна показать, что хорошие отношения с Москвой дают твердые гарантии суверенитета и территориальной целостности. Эти гарантии Россия могла бы предоставлять как самостоятельно, так и в рамках ОДКБ и в какой-то степени ШОС.
Основную озабоченность в области безопасности у большинства стран СНГ, в особенности в Центральной Азии, вызывают угроза терроризма, связанного с исламским радикализмом, а также вопросы наркоторговли. Превращение России в мирового лидера по борьбе с данными явлениями значительно повысит ее привлекательность в этой части света. Что касается территориальной целостности, то у большинства постсоветских государств главное опасение вызывают различные формы сепаратизма. В этом плане поспешное официальное признание Абхазии и Южной Осетии вряд ли придало России популярности. Но так как повернуть ситуацию вспять уже невозможно, необходимо разъяснять, что отказ от признания территориальной целостности Грузии – особый случай, вызванный неприкрытым грузинским национализмом и антироссийской политикой. В случае же более приемлемого курса любого другого соседа Россия (в отличие от НАТО) готова будет всей своей мощью обеспечить его территориальную целостность.
Кроме силовых факторов, необходимо использовать и экономические рычаги. Дружественные России соседи должны получать реальную экономическую отдачу. Речь идет не о дотациях, а о взаимовыгодных мерах экономического характера: преференциальном доступе к рынкам, приоритетном предоставлении контрактов и т. п. Следует решительно отойти от ситуации, при которой наиболее антироссийски настроенные соседи (например, Эстония и Латвия) пользуются большими выгодами от экономического сотрудничества с Россией, в то время как те, кто хорошо к нам относится, ничего не получают взамен. Здесь важно проявить государственную твердость и подчинить эгоистичные интересы отдельных бизнес-структур, а в ряде случаев и чисто финансовые интересы государства общему внешнеполитическому курсу, соответствующему национальным интересам страны.
В-четвертых, определение совпадающих интересов с Западом.
Как верно заметил Алексей Арбатов, в многополярном мире «в самом выигрышном положении оказывается та держава либо коалиция, которая построит наиболее оптимальные отношения с другими “центрами силы”». Из вышеозначенных национальных интересов России целый ряд полностью или частично совпадает с интересами Запада. Это прежде всего нераспространение ОМУ, борьба с международным терроризмом и наркоторговлей. По данным вопросам можно и нужно продолжить сотрудничество. Однако предшествующей политикой Запад подорвал доверие к себе. Его приверженность принципам международного права отброшена, одновременно именно к ним апеллируют для легитимации любых выгодных Западу внешнеполитических шагов.
Исходя из сказанного, сотрудничество должно быть не безусловным и опираться не на словесные заверения, а на четкие (желательно письменные) договоренности, основанные на системе взаимных уступок. Например, Россия может ужесточить позицию по иранской ядерной проблеме, активизировать совместные усилия по Афганистану, не поставлять какие-то виды вооружений в определенные страны, но нужно получить ответ на вопрос, что она получит взамен. Если договариваться с Москвой не хотят либо стремятся нарушить достигнутые договоренности, необходимо принимать жесткие встречные меры. Только так можно восстановить репутацию достойного и последовательного партнера.
В-пятых, развитие отношений с другими «центрами силы».
В мире реальной многополярности для России возрастает роль ШОС как организации по согласованию интересов с другим «центром силы» – Китаем. Как «центры силы» менее мощные, чем Запад, Москва и Пекин будут стремиться к более тесной кооперации, хотя их интересы не всегда совпадают. Например, КНР не поддержит признание Россией независимости Абхазии и Южной Осетии, но будет с удовлетворением смотреть на попытки России остановить дальнейшее расширение НАТО. Другая заслуживающая внимания перспектива – создание организации, альтернативной «Большой восьмерке», на основе неформальной группы БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай). К этой группе можно было бы присоединить еще несколько крупных государств, которых по разным причинам не принимают в «Группу восьми» (например, Индонезию, Малайзию, Мексику, Нигерию, Южно-Африканскую Республику). Через несколько лет такая структура смогла бы соперничать по экономическому влиянию с G8, а Россия как единственный член обеих групп значительно укрепила бы свой авторитет в мире.
В-шестых, решение грузинского вопроса. Ситуация вокруг Грузии как прецедент новой российской политической активности, вероятно, надолго останется важным с точки зрения мировой политики в том смысле, что различные государства и «центры силы» должны будут формулировать собственную оценку и выдвигать те или иные планы ее изменения. В этой связи отказ от любого обсуждения разнообразных возможностей не соответствует интересам России.
Антироссийская направленность политики Тбилиси, по крайней мере теоретически, может измениться. И даже если для этого потребуются годы и десятилетия, такому изменению необходимо способствовать. В Грузии когда-то должны понять, что именно пронатовская ориентация привела к утере части территории страны, а продолжение данного курса увековечит невозможность каких-либо форм ее сосуществования с Южной Осетией и Абхазией.
Примером тому может служить ситуация на Кипре, где Турецкая республика Северного Кипра существует уже более 20 лет как реально независимое государство, признанное одной страной – Турцией. Тем не менее под давлением Анкары, стимулом для которой служит желание вступить в Европейский союз, Северный Кипр согласился на переговоры с греческой частью, хотя исход их еще не ясен. От Грузии пока не последовало никакого стимула, для того чтобы Россия оказала давление на Абхазию и Южную Осетию. Напротив, ее твердолобая уверенность, что давление Запада решит все вопросы, вызывала обратную реакцию. Однако если в Грузии когда-либо найдутся силы, которые оценят перспективы ее сосуществования с Абхазией и Южной Осетией прагматически, а не в рамках идеологизированной постсоветской ментальности, идея о нейтральном статусе и выполнение некоторых других правил игры могли бы создать такой стимул. Естественно, формы сосуществования предсказывать рано, но все они должны быть полностью приемлемы для народов Абхазии и Южной Осетии.
В-седьмых, важность информационной деятельности.
В информационном плане во время событий в Южной Осетии Москва выглядела бледно, особенно в первые дни конфликта, оказавшись не в состоянии адекватно представить в мировых СМИ свою позицию и реальное положение дел. И хотя здесь она действительно натолкнулась на стену идеологизированной антироссийской информации, часть вины лежит на самой России. Интересно, что сегодня как раз те, кто не справился с информированием мирового общественного мнения, говорят, что Россия сильна и ничего никому объяснять не обязана. Такая позиция крайне опасна, так как приведет к изоляции страны в мировом информационном пространстве, а затем и в других сферах.
В этих условиях целесообразно было бы создать влиятельный государственный орган, ответственный за своевременное информирование иностранных журналистов о реальных событиях. Будь такой орган создан до августа 2008 года, позиция России воспринималась бы сегодня в мире с бóльшим пониманием.
