Россия в глобальной политике

Т.В. Бордачёв – к. п. н., сотрудник Московского центра Карнеги.

Т.А. Романова – к. п. н., преподаватель Санкт-Петербургского государственного университета.

Несмотря на почти пасторальный внешний вид взаимоотношений России и Европейского союза (ЕС), который не смог испортить даже конфликт вокруг калининградского транзита, реальные масштабы сотрудничества остаются символическими. Это объясняется, с одной стороны, неготовностью ЕС четко сформулировать концептуальные параметры своих взаимоотношений с восточным соседом, а с другой – неспособностью России выполнять уже взятые на себя договорные обязательства. Сохраняется катастрофическая асимметрия в торговом балансе, при которой 34 % совокупного российского экспорта составляют только 3,8 % импорта, поступающего в страны ЕС [1]. Более того, можно прогнозировать, что с расширением ЕС на Восток и завершением переориентации рынков стран Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) на Запад, эта асимметрия еще больше возрастет.

Тем не менее активный поиск приемлемых долгосрочных форм сотрудничества идет. Об этом четко заявил в прошлогоднем послании Федеральному собранию президент Путин: «Мы будем продолжать активную работу с Евросоюзом, направленную на формирование единого экономического пространства». Обсуждаемая сейчас концепция Общего европейского экономического пространства (ОЕЭП) уже имеет в виду амбициозную перспективу более глубокой интеграции России в единую Европу [2]. Несмотря на начавшуюся относительно недавно дискуссию на эту тему, многие принципиальные проблемы стратегического характера остаются пока незатронутыми. Может ли Россия воспринимать отдельные измерения европейской интеграции, отказываясь от других? Какими политическими последствиями грозит России углубление экономического сотрудничества (интеграции) с ЕС? Есть ли у Москвы пространство для выбора модели интеграции? Без ответов на эти вопросы невозможно принять обоснованное решение о стратегических целях сотрудничества России с Европейским союзом.

Опыт соглашения о партнерстве и сотрудничестве

Хотя Россия начала более-менее осознанно выстраивать отношения с Европейским союзом сравнительно недавно (после начала регулярных встреч на высшем уровне в 1998 году), некоторый поучительный опыт уже имеется. Чтобы его оценить, необходимо проанализировать Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС), подписанное Россией и Европейским союзом в 1994-м на греческом острове Корфу.

Ряд экономических положений соглашения, определяющих условия хозяйственной деятельности на территории стран-партнеров, фактически связывают успешное экономическое сотрудничество России и ЕС с выполнением Москвой очень серьезных условий в сфере открытия рынка для европейского бизнеса [3]. Меры по сближению рынков нацелены на создание в перспективе зоны свободной торговли. В целом, как отмечается в программных документах Европейской комиссии, цель СПС – «привести Россию в соответствие с правовыми рамками общего европейского рынка и ВТО» [4]. Так, например, предусмотрена активизация сотрудничества в области конкурентного законодательства и постепенная трансформация в России ситуации с монополиями и государственной помощью. Статья же 55 прямо говорит, что «Россия стремится к постепенному достижению совместимости своего законодательства с законодательством Сообщества», и перечисляет те отрасли права, на которые распространяется гармонизация законодательства [5].

Отметим, что Соглашение о партнерстве и сотрудничестве далеко не самая продвинутая правовая форма взаимоотношений ЕС с его ближайшими соседями. Бесспорно, СПС – это гораздо более обязывающий документ, нежели Соглашение о торговле и сотрудничестве, которое Европейские сообщества подписали в декабре 1989 года с Советским Союзом. Однако в условной «табели о рангах» инструментов внешней политики единой Европы СПС расположено намного ниже, чем более интеграционные типы соглашений с третьими странами, которые прямо предусматривают постепенное распространение на них четырех основополагающих свобод ЕС – движения товаров, услуг, капитала и инвестиций. К числу последних относятся, например, Договор о Европейском экономическом пространстве, действующий с 1994-го с Норвегией, Исландией и Лихтенштейном, и так называемые Европейские соглашения (или соглашения второго поколения) со странами ЦВЕ, предназначенные для подготовки партнеров к полноправному вступлению в Евросоюз [6].

Но даже с выполнением существующего соглашения у России возникают серьезные проблемы, в связи с которыми Европейская комиссия неоднократно обращалась к властям в Москве. Так, в марте 2002 года комиссар ЕС по вопросам торговли Паскаль Лами направил вице-премьеру Алексею Кудрину письмо, в котором жестко поставил вопрос о допуске европейских страховщиков в Россию [7].

В ряду антимонопольных разбирательств одно из самых громких – дело «Газпрома».

Можно согласиться с теми наблюдателями, которые оценивают СПС как результат переоценки возможностей российско-европейского сближения [8]. Не секрет, что в начале 1990-х российское руководство прежде всего преследовало цель вступить в очередной престижный «клуб» (или, по крайней мере, установить максимально тесные отношения с ним), не задумываясь о сложности выполнения связанных с этим обязательств. С другой стороны, свою роль сыграли и завышенные ожидания со стороны Брюсселя в отношении преобразований в постсоветских странах.

Политический блок Соглашения о партнерстве и сотрудничестве отразил стремление Европейского союза увязать экономические отношения Европы и России с темпами политической трансформации последней в сторону европейской модели демократии (что стало одним из воплощений принципа политической обусловленности, выработанного ЕС в конце 80-х [9]).

С того момента, как СПС вступило в силу, именно темпы его выполнения стали для Брюсселя мерой готовности России к последовательному и продуктивному сотрудничеству [10]. Представители ЕС неоднократно и на самом высоком уровне давали Москве понять: далее уже определенных в СПС горизонтов Европейский союз идти пока не готов, и говорить о более амбициозных планах можно только после полноценного воплощения соглашения в жизнь.

Что значит сближение законодательств?

Многообещающим проектом могло бы стать Общее европейское экономическое пространство России и ЕС, идея которого была заявлена на Московском саммите в мае 2001 года [11]. Официальная цель ОЕЭП – состыковать взаимозависимые и постоянно взаимодействующие экономики обоих партнеров. При этом во главу угла ставится идея правовой гармонизации. Следует подчеркнуть, что, согласно совместной декларации, сама концепция ОЕЭП должна быть выработана в рамках уже существующего СПС. При этом повестка дня для специализированных рабочих групп определена в точном соответствии с основными разделами соглашения 1994-го. Таким образом, можно заключить, что для Брюсселя идея ОЕЭП стала лишь новой нарядной оберткой для старого пакета требований к Москве.

С другой стороны, сегодняшняя дискуссия не исключает возможности принятия впоследствии и нового договора, в рамках которого изменится концепция сближения, более интеграционными станут его цели [12]. Поэтому важен сам факт того, что стороны обсуждают новые формы сотрудничества. Заметим, что, будучи поставленными на повестку дня, дебаты могут зачастую привести к непрогнозируемым результатам. Например, изначально весьма ограниченный энергетический диалог привел в результате к переговорам о возможности и даже необходимости заключения отдельного соглашения между Россией и ЕС, более узкого по охвату, но более глубокого по качеству сотрудничества.

Но вернемся к центральной теме ОЕЭП – гармонизации правового пространства и выработке единого регулирования. Тот факт, что этот вопрос уже поднимался при заключении СПС и получил такое звучание сейчас, убедительно доказывает: даже скромные масштабы экономического взаимодействия с ЕС, выходящие за пределы торговли по формуле «газ в обмен на колбасу», требуют от России существенных изменений своего законодательства. При этом необходимо признать, что «сближение» российского и европейского законодательств подразумевает в данном контексте только приведение российских правовых норм в соответствие со стандартами Европейского союза без возможности обсуждения конкретных аспектов законодательства или изменения ряда существующих положений, что защитило бы интересы российских участников рынка.

Некоторые российские эксперты предлагают разделить с ЕС то, что нам выгодно (свобода передвижения людей, товаров, услуг и капиталов), и отказаться от того, что России пока не по плечу либо не отвечает интересам развития отечественного бизнеса (социальная политика, защита окружающей среды, защита потребителей и их здоровья и т. д.) [13]. Данный подход невозможен, во-первых, потому, что, в отличие от СНГ или псевдоинтеграционных объединений Латинской Америки, правовой дизайн ЕС создавался не простым политическим решением, а путем долгой притирки разных сфер человеческой жизнедеятельности, когда существование одного измерения интеграции невозможно без другого, третьего, пятогоѕ Не случайно некоторые наблюдатели указывают на возможность кумулятивного эффекта, при котором сближение в вопросах корпоративного права или политики в области конкуренции приведет к восприятию Россией других разделов acquis communautaires (вторичного законодательства ЕС), включая и такие непопулярные, как защита потребителя и окружающая среда [14].

Во-вторых, сам Европейский союз вряд ли будет поощрять глубокое вовлечение своих хозяйствующих субъектов на территории, неподконтрольной европейским правовым нормам. Убедить европейский бизнес прийти на рынок, где ситуация с экологическим законодательством и некоторыми аспектами социальной защиты, на взгляд ЕС, некорректна, будет непросто. Одним из наиболее ярких проявлений этого подхода стало заявление комиссара ЕС по внешним связям Кристофера Паттена о том, что «никто не требует от России привести свое законодательство в соответствие с нормами Евросоюза, но деятельность российских фирм на европейском пространстве значительно упростится, если правовые рамки будут общими» [15]. Это приобретает тем большую актуальность, что сегодня во всем мире говорят о формировании глобального конкурентного и антимонопольного режима, приводится к общему знаменателю законодательство в области экологии. Необходимо отметить, что гармонизация этих «непопулярных» аспектов законодательств существенно упростит действия российских фирм на европейском рынке.

В качестве примера можно привести вопрос о торговле российской электроэнергией в Европе, что более выгодно России, нежели торговля первичными энергоносителями. Однако тут же встают проблемы соблюдения экологических норм по контролю над выбросами, по экологичности и экономичности российских ТЭС; болезненную остроту приобретают вопросы использования ядерных реакторов.

В-третьих, в финансовой сфере Москва занимает сейчас скорее подчиненное положение. После реформы 1999—2000 годов средства программы ТАСИС направлены исключительно на реализацию целей СПС и внедрение в России вторичного законодательства Евросоюза. Стабилизация политического режима в России привела к более конструктивным, на европейский взгляд, взаимоотношениям и попытке увязать до того независимые виды сотрудничества. Все очевидней зависимость выделения средств технической помощи от принятия конкретных законопроектов, четко очерченных и жестко ограниченных Брюсселем. При этом основой предлагаемых законопроектов является именно внутреннее регулирование ЕС, что еще более усиливается за счет доминирования в программе ТАСИС западных экспертов, которые лучше всего знакомы именно с европейским опытом.

Подводя итог, можно заключить, что в современных условиях любая форма сотрудничества с Европейским союзом, которая будет выходить за рамки торговых отношений и предполагать интеграционный процесс, неизбежно произведет кумулятивный эффект на всю правовую систему партнера ЕС. Это демонстрирует уже опыт соглашения 1994-го, а более тесная экономическая интеграция (предмет обсуждения при подготовке ОЕЭП) поставит данный вопрос в практическую плоскость. Возможность того, что Россия окажется в состоянии воспринять отдельные «достижения» европейской интеграции и разделить с ЕС только лучшее, минимальна. Поэтому, рассуждая о перспективе Общего европейского экономического пространства и других амбициозных планах, необходимо признать, что их осуществление потребует от России принятия почти всего массива европейского права в той его части, которая регулирует хозяйственную деятельность в странах Общего рынка.

Политические последствия экономической интеграции

Очевидная опасность, которую таит углубление экономической взаимозависимости ЕС и России, – это потеря части политической самостоятельности последней при сохраняющемся отлучении ее от механизма принятия большинства решений в Брюсселе.

В настоящее время Россия уверенно позиционирует себя на международной арене как самостоятельный, пусть даже менее влиятельный, чем некогда, игрок. После того как масштаб экономической взаимозависимости России и Евросоюза (хотя скорее можно говорить о зависимости России от ЕС) достигнет определенной отметки, такое позиционирование станет почти невозможным. Здесь вероятны три сценария.

При первом, наихудшем варианте уместным сравнением представляется «политика развития» ЕС, которую он проводит по отношению к развивающимся странам Африки, Карибского бассейна и Тихого океана (АКТ). С ростом экономической зависимости от ЕС политические требования последнего к странам-партнерам занимали все большее место. Так, Ломейские соглашения Европейского экономического сообщества с наименее развитыми странами появились в 1975 году и первоначально концентрировались только на гуманитарной помощи и содействии в развитии бывших колоний [16]. Однако постепенно все большее значение приобретает принцип

так называемой политической обусловленности. Он позволяет приостанавливать помощь и даже вводить санкции при нарушении партнером принципов демократии или несоблюдении им прав человека. Впервые этот принцип официально вводится в Ломейские соглашения в середине 1990-х. А в ныне действующем соглашении положение о политической обусловленности уже полностью интегрировано во все аспекты договора. Стоит ли говорить о том, что такая политика ЕС существенно ограничивает свободу действий его партнеров.

Конечно, сравнение российской политики Евросоюза и действий Брюсселя по отношению к странам АКТ весьма условно.

В отличие от России эти страны не стремятся да и не могут претендовать на более близкие экономические отношения, интеграционный характер взаимодействия с ЕС или гармонизацию правового пространства. Более того, без европейской помощи эти государства просто столкнутся с проблемой выживания. Спору нет, в случае с государствами АКТ мы имеем крайнее проявление этого принципа, а Россия располагает рычагами давления, которые у наименее развитых стран отсутствуют. Однако принцип политической обусловленности реально применяется ЕС в отношениях со странами-кандидатами. Тем не менее такой экстремальный вариант политических последствий экономической интеграции для России возможен, когда все преобразования осуществляются не осознанно, а под влиянием технической помощи и финансовой поддержки Евросоюза.

Во втором случае степень интеграции российской и европейской экономик (при сохранении доминирующего положения последней) будет настолько велика, что Москва попросту не сможет позволить себе резких внешнеполитических движений. Любой выпад России в сторону Запада (а что является выпадом, будут решать в Брюсселе) станет основанием для натягивания экономических «вожжей». Примером такого типа отношений может служить Турция: любые политические инициативы Анкары, не соответствующие направлению действий ЕС, воспринимаются европейцами резко негативно. При этом ситуация с Россией будет сложнее, поскольку она в силу традиций и существующего военного потенциала проводит намного более независимую линию, нежели Турция. Кроме того, Турция имеет за спиной НАТО и США, без которых ЕС не может обеспечить собственную безопасность или даже управлять кризисными ситуациями. Вашингтон же, исходя из своих интересов, настаивает на сохранении тесных отношений ЕС с Турцией и вступлении последней в Евросоюз. Имея такого мощного союзника, Турция может создать себе некое пространство для маневра, чего лишена Россия.

Наконец, в третьем случае Россия окажется в ситуации, сходной с нынешним положением Норвегии и Швейцарии, которые по разным причинам (разногласия по экономическим вопросам, историческая ориентация, боязнь потерять независимость) не вступают в ЕС. Тем не менее степень их сближения с Евросоюзом настолько велика, что они вынуждены во всем следовать логике Брюсселя и фактически принимать законодательство, в разработке которого не участвуют и которое не всегда отвечает их интересам. Необходимо, однако, подчеркнуть, что если Норвегия делает это на базе соглашений о Европейском экономическом пространстве и соответствующих обязательств, то Швейцария до последнего времени воспринимала нормы ЕС сугубо добровольно для сохранения и дальнейшего развития сложившегося комплекса экономических связей [17].

При этом, как показывает практика Норвегии, отношения которой с ЕС закреплены Договором о Европейском экономическом пространстве, принятие законов, разработанных в Брюсселе, не всегда проходит бесконфликтно. Когда принимаемый ЕС законопроект противоречит интересам Норвегии (например, директива о лицензировании месторождений нефти 1992 года), конфликт ведет к судебному разбирательству в отношении Осло. В судебном порядке Норвегию принуждают принять соответствующие нормы ЕС. (Так случилось, в частности, при введении в действие директивы по либерализации рынка природного газа 1998 года [18].) По правилам Европейского экономического пространства страны, не входящие в ЕС, теоретически могут наложить вето на обязательность принятия того или иного законопроекта. Однако на практике это будет означать разрушение ряда экономических отношений (или, по крайней мере, угрозу их слаженному функционированию).

«Норвежский» сценарий для России наиболее благоприятен, однако надо понимать, что следствием экономической интеграции данного типа неизбежно будет и более тесная координация внешней политики, включая формирование единой позиции по ключевым международным проблемам. Важным условием устойчивости этого вида взаимоотношений являются сопоставимый экономический вес партнеров, одинаковый уровень их развития и отсутствие технической и финансовой помощи со стороны Евросоюза. (По ряду позиций Норвегия сама вносит вклад в бюджет ЕС.) Россия данным критериям пока не отвечает.

Принятие Москвой законодательной базы ЕС в условиях, когда у нее отсутствует даже теоретическая перспектива вступления в союз, означает, что Россия (как и Украина, Белоруссия и Молдавия) низводится до положения фактического сателлита обновленного Европейского союза. Такое дискриминационное положение приведет Россию с ее геополитическими амбициями к неизбежной напряженности в отношениях со старшим партнером. Поэтому предлагаемая Брюсселем и принимаемая сейчас Москвой модель экономического сближения через принятия Россией законодательства ЕС будет проблемной с политической точки зрения.

Кроме того, фактическое отсутствие у Москвы права и возможности сколько-нибудь серьезно влиять на параметры законодательной базы ОЕЭП поставит под вопрос демократическую легитимность такого «сожительства» с Европой. Если российские исполнительные и, что наиболее важно, законодательные органы не будут непосредственно подключены к подготовке единых с ЕС правовых норм, легитимность последних окажется под вопросом.

Пространство выбора

В настоящее время, даже с учетом происходящих в Европейском союзе внутренних процессов, Брюссель вряд ли пойдет на существенное смягчение требований к внешним партнерам, особенно если они декларируют столь амбициозные цели, как распространение на них четырех свобод передвижения – людей, капиталов, товаров и услуг. Тем не менее нельзя говорить о том, что ситуация безнадежна.

Прежде всего, прецеденты облегчения требований ЕС уже существуют. Один из наиболее известных примеров – дело «Газпрома», в отношении которого было инициировано разбирательство по обвинению в нарушении конкурентного законодательства ЕС. Несмотря на это, Европейская комиссия все же пошла на компромисс. Представители трех генеральных директоратов – внешних связей, транспорта и энергетики, конкуренции – совместно с руководством «Газпрома» нашли решение, которое не нарушало бы ни внутреннего законодательства ЕС, ни коммерческих интересов российской газовой компании. То есть в ряде случаев Брюссель может поступиться своими принципами и пойти на некоторые уступки. Хотя это скорее исключение, чем правило, поскольку поставки энергоносителей едва ли не единственная сфера, в которой ЕС реально зависит от России.

В общем же оценка степени экономической заинтересованности России в дальнейшем сближении с Евросоюзом позволяет последнему придерживаться жесткой линии в большинстве вопросов. Поэтому необходимо трезво оценить тот потенциал развития, который открывается перед Россией в связи с ее интеграцией в ЕС, и дать оценку трем схемам взаимодействия между ЕС и странами-партнерами, которые были рассмотрены в предыдущем разделе.

Очевидно, что, исходя из выгод от партнерства с ЕС и необходимости максимального сохранения свободы и независимости на мировой арене, Россия должна ориентироваться на третий способ отношений, тот, что связывает Евросоюз с Норвегией или Швейцарией.

Способна ли Россия играть по действующим в ЕС правилам и оказывать влияние на процесс принятия решений в Брюсселе, не участвуя в заседаниях европейских органов? Использование права вето, которое предусмотрено соглашением о Европейском экономическом пространстве, – это экстремальный, неконструктивный и малоиспользуемый вариант. Поэтому Россия будет вынуждена искать более мягкие рычаги давления.

В качестве таковых Россия могла бы использовать, как минимум, три инструмента. Во-первых, представительства российских предприятий и их ассоциаций, а также организаций российских потребителей в Брюсселе. Эти структуры информировали бы Европейскую комиссию и Европейский парламент о положении с регулированием той или иной отрасли в России, интересах российских участников рынка, возможностях выполнения ими предлагаемых обязательств, а также осуществляли бы лоббистскую деятельность. Одновременно эти представительства могли бы держать российские предприятия, ассоциации и организации в курсе того, что происходит в ЕС, и готовить приемлемые для российского бизнеса решения.

Во-вторых, механизмом продвижения российских интересов может стать участие российских экспертов в совещаниях и рабочих группах Комиссии по подготовке законопроектов. В данном случае информация о текущей ситуации и перспективах развития в России поступала бы уже не по каналам лоббирования, а через официальные каналы. Есть потенциал и у парламентского диалога России и ЕС, который следует использовать более активно, – в частности, при подготовке законопроектов различного рода, а также при прохождении новых актов через Европейский парламент. В ситуации неразрешимого противоречия между российскими интересами и европейским законодательством может быть применена и процедура вето: этот вариант также необходимо включить в условия ОЕЭП. Все эти меры позволят частично решить и проблему демократического дефицита.

Наконец, третьим путем защиты российских интересов может быть нахождение сторонников среди стран — членов ЕС, которые либо занимают сходные с Россией позиции, либо готовы по тем или иным причинам пролоббировать ее конкретный интерес. Именно в этом ключе важно выстраивать отношения со странами ЦВЕ, экономические и культурные связи с которыми могут отчасти способствовать продвижению российских интересов. Нельзя забывать, что скоро представители ЦВЕ будут заседать в Совете ЕС и Европейском парламенте и оказывать влияние на процесс принятия решений, которые неминуемо будут сказываться и на России.

Эти, как минимум, три практических механизма защиты российских интересов нужно иметь в виду при детализации положений Общего европейского экономического пространства. В настоящее время переговоры по ОЕЭП находятся на заключительной стадии, поэтому у российской стороны осталось совсем мало времени, чтобы обеспечить договорное закрепление своих прав. Это также требует информационной кампании в самой России для того, чтобы местные участники рынка выстраивали собственную линию поведения на европейской арене и формировали отношения с представителями как европейских органов власти, так и с российскими государственными служащими, работающими с ЕС.

Россия – не единственная страна, которая сталкивается с трудностями при выполнении уже существующих договоренностей. Мы уже упоминали об обвинениях, выдвигавшихся против Норвегии в связи с невыполнением ею обязательств по приведению своего законодательства в соответствие с нормами ЕС. Более того, сходные трудности испытывают даже сами страны — члены Европейского союза. Для решения таких проблем созданы Европейский суд (для стран-членов) и Совместный комитет, Суд и Наблюдательный орган (для стран Европейского экономического пространства). Нет ничего плохого и в создании специальных контролирующих органов, которые будут следить за процессом гармонизации правового пространства России и единой Европы.

Итак, после расширения на Восток Европейский союз будет не менее, чем сейчас, заинтересован в неприкосновенности своего жесткого каркаса в виде acquis communautaire, и уступки здесь маловероятны. Хотя сегодня мы наблюдаем значительные изменения в ЕС, связанные с предстоящим расширением, упрощением и операционализацией европейских структур, результаты предстоящей межправительственной конференции вряд ли существенно повлияют на интересующий нас спектр проблем. По крайней мере, регулирование экономических вопросов едва ли будет ослаблено, и именно поэтому необходимо активно создавать механизмы российского влияния на общеевропейское нормотворчество.

* * *

Опыт выполнения СПС и сегодняшняя стратегия отношений России и ЕС демонстрируют неизбежность гармонизации двух законодательств для дальнейшего сближения. При этом у России нет возможности выбирать одно измерение интеграции и оставлять за пределами гармонизации правового пространства другие. Создание с Европейским союзом Общего европейского экономического пространства потребует от России в первую очередь признать реальной перспективу утраты части своего суверенитета, что связано с необходимостью принять массив законодательства, в разработке которого Россия не принимает участия.

Проблема постепенного ограничения суверенитета сложна для любого государства – это демонстрируют текущие дебаты в ЕС и в странах-кандидатах по поводу принятия существующих правил, новых законодательных актов, по дальнейшей реформе Европейского союза. Но в особенности сложна эта проблема для России в связи с ее историческим наследием и восприятием мира, а также особым, отличным от большинства европейских стран подходом к концепции суверенитета. Если в Европе отказ от тех или иных полномочий в пользу наднациональных органов является основой всей политической конструкции, то Россия рассматривает свой суверенитет как абсолютно неделимый.

Несмотря на то что Россия и в долгосрочной перспективе не может рассчитывать на полноправное членство в Евросоюзе, даже незначительное сближение потребует от нее весьма серьезных уступок, что заставляет менять базисную концепцию суверенитета. Как было отмечено, существует три варианта взаимоотношений России и ЕС в зависимости от будущего уровня развития российской экономики и ее опоры на европейские средства и экспертизу. Москва должна осознанно двигаться в сторону третьего варианта – по типу отношений ЕС с Норвегией и Швейцарией. Это движение потребует от России больших усилий по развитию экономики и может быть достигнуто только в долгосрочной перспективе. Но ориентация на такую модель поможет избежать скатывания к отношениям полной зависимости.

При этом важно понимать, что отгородиться от «трудного» соседа и строить свой курс без оглядки на него у Москвы не получится. «Очевидно, что для России проблема выбора – интегрироваться в мировое экономическое пространство или нет, не интегрироваться – такая проблема перед нами уже не стоит. Мировой рынок уже у нас, а наш рынок стал частью мировой системы», – говорил, выступая перед парламентариями, Владимир Путин.

До завершения переговоров по ОЕЭП остается несколько месяцев: конечным сроком объявлен октябрь 2003 года. Чтобы не оказаться через десяток лет в положении бесправного сателлита, Россия должна использовать данный временной отрезок для выработки и юридического закрепления механизмов своего влияния на законотворческую деятельность в Европейском союзе.