Россия в глобальной политике

Три с половиной года назад, в марте 2008 года, когда всенародное голосование подтвердило выбор Владимира Путина и новым хозяином Кремля стал Дмитрий Медведев, редакция «Огонька» попросила меня выступить в нестандартном жанре. Как почти ровеснику главы государства (Медведев старше меня на год), выросшему в схожей социальной среде, вашему покорному слуге предложили попытаться сформулировать какие-то типические черты, исходя из особенностей времени и пространства, в котором формировалась эта генерация. 

Взялся я за эту задачу не без трепета, ибо обобщения заведомо опасны, если вообще возможны. Тем не менее, погрузившись в воспоминания о детских и юношеских годах, от младшей школы до армии и университета, я сформулировал нечто, что, как мне казалось, важно для понимания менталитета когорты, представитель которой занял русский трон в начале XXI века. И главное — что от нее (то есть от нас) можно ожидать. 

Статья (в соответствии с тогдашним возрастом Дмитрия Медведева) называлась «42: между СССР и Россией» с претенциозным подзаголовком «Исповедь сверстника президента о судьбе поколения». Сегодня президенту уже 46. И теплый сентябрьский день 2011 года, спустя ровно 10 дней после его очередного дня рождения, изменил не столько даже его судьбу, сколько восприятие того, чем были эти три с лишним года, когда «наше поколение» руководило самой большой в мире державой. Ну, или, по крайней мере, считалось, что руководило. В свете возвращения к кормилу «старших» стало интересно оценить, сбылось ли что-либо из того, что я тогда предположил. 

Заниматься самоцитированием неприлично, но тут трудно обойтись. Начну сразу с вывода: «На долю поколения Дмитрия Медведева, несмотря на его молодость, выпало достаточно переломных событий и катаклизмов. Поэтому стабильность — это не просто лозунг, это действительно желание обойтись без новых потрясений«. 

Да, со стабильностью я попал в яблочко. Правда, честно говоря, я не в силах был даже предположить, сколь далеко может простираться любовь к ней. Вне зависимости от того, планировался ли весь сценарий с рокировками с самого начала, как жизнерадостно дал понять тандем на съезде, или все-таки решение приняли на позднем этапе, нежелание президента хотя бы попытаться выйти за предначертанные рамки поразительно. 

Если не искать причины в личных качествах, можно сослаться на своеобразный «синдром перестройки», наследие того времени, когда сверстники президента входили в активную жизнь. Свежи воспоминания о том, сколь короткой может быть дистанция от самых благих пожеланий и благородных намерений до выскальзывания штурвала из рук и катастрофы. В этом, вероятно, одна из причин страха перемен, который, как кажется, просто парализует российское руководство, завороженное надеждой, что можно как-нибудь обойтись консервативными средствами лечения. 

Казалось, кстати, что мои ровесники, когда-то в массе своей страстно поверившие в Горбачева, а потом глубоко в нем разочаровавшиеся, будут избегать специфического стиля того периода. Но Медведева сравнивали как раз с Горбачевым. За обилие складных и идеологически правильных речей, из которых ничего не следовало. За либеральный флер, правда, крайне обтекаемый и ни к чему не обязывающий. («Свобода лучше, чем несвобода» — лозунг, который своей универсальной бессмысленностью вполне вписался бы в позднеперестроечное время.) За дружелюбие в отношении Запада. Хотя в отличие от Михаила Сергеевича, который предлагал какие-то идеи, пусть, как теперь понятно, и наивные, позитив Дмитрия Анатольевича был скорее вежливым и корректным безразличием, которое производило впечатление в основном на фоне брутальной бесцеремонности Путина. 

Снова из статьи 2008 года: «Мы получили прививку от наивности любого рода, стали недоверчивыми — слишком много красивого и убедительного звучало с экранов телевизоров и трибун митингов, слишком мало из этого оказалось правдивым и искренним. Почему-то кажется, что из этого поколения не появится человек, способный сформулировать новое политическое видение, лейтмотивом будет прагматизм и расчетливое использование представляющихся возможностей. Аллергия на пафос — реакция и на советскую, и на постсоветскую ложь любого толка, хоть про-, хоть антикоммунистическую«. 

Да, человек не появился. С наивностью действительно давно распрощались, да и искренность стала роскошью. К пафосу, правда, Дмитрий Медведев аллергии не испытывал, хотя в силу темперамента получался он у президента несколько натужным. Собственно этим пафосом новое видение и исчерпалось — модернизация пополнила череду понятий, успешно дискредитированных в позднем СССР и молодой России: от социализма с человеческим лицом и перестройки до демократии и рынка. Можно ли считать позицию Медведева прагматичной и расчетливой с точки зрения использования возможностей? После сентября неясной стала логика, которой он с самого начала руководствовался, вероятно, это просто не была логика власти. Во всяком случае, свою самую главную возможность — стать настоящим президентом — он решил не использовать. Хотя со стороны казалось, что его шанс очень реален. 

Для нашего поколения президентство Дмитрия Медведева стало скорее негативным символом — того, что возможности самореализации ограниченны. Получается, что правление 40-летних — это странное интермеццо, неудачный эксперимент, после которого на свои законные места возвращаются «старшие товарищи», поколение бэби-бумеров. Они еще в расцвете сил и не собираются уступать бразды. Но их когда-нибудь сменят не нынешние 40-летние, а более молодые. 30-летние носители амбиций, сформировавшихся в новой России. Или уже «поколение свободы», то, что не знало СССР и воспринимает мир посредством гаджетов и девайсов. Кстати, такое впечатление, что Дмитрий Медведев, зацикленный на современных коммуникациях, был как раз их президентом, и всерьез горюют о его уходе разве что обаятельные хипстеры, которым он казался современным и прикольным, а не разочарованные ровесники главы государства и тем более не «отцы», привыкшие к солидности власти. 

Весной 2008 года я писал о том, что наше поколение — переходное от СССР к России. Это имеет свои плюсы и минусы, но смысл переходности как раз в том, что после нее наступает что-то новое, другое. Осенью 2011-го, как ни парадоксально, приходится признать, что переход привел обратно. Любимая тема последнего времени — застой и брежневизм. Советское поколение в лице Владимира Путина восстановило свой ведущий статус. И оно, в принципе, совершенно довольно положением вещей, поскольку (как описал Лев Лурье в своей недавней блестящей статье в «Огоньке» N 39 о сверстниках Путина) сбылись все мечты его молодости. И грех отказываться, и незачем рисковать. 

Беда, однако, в том, что постсоветская эпоха (а суть ее заключалась как раз в том, что точкой отсчета служил именно СССР, его бытие и распад) закончилась. Вместе с исчерпавшей свой ресурс рассыпающейся советской инфраструктурой теряют смысл любые идейные или политические концепты, заимствованные из того времени или даже имитирующие их. Новое поколение руководителей, которое больше устремлено вперед и которое вроде бы олицетворял Дмитрий Медведев, в силу каких-то причин не смогло или не захотело совершить рывок. Получается, что оно предпочло остаться под патронатом тех, кто неизбежно будет оглядываться назад, в свою молодость, воспитание, образование, чтобы там почерпнуть вдохновение для созидания. Даже если рецепты прошлого уже неприменимы, а инстинкты притупились. 

Ту свою статью я завершил предположением: несмотря на то что ярких свершений от нас ожидать не стоит, «энергия, недореализованная в предшествующий период, может быть направлена в конструктивное русло«. Эту статью можно, вероятно, закончить так же. Не исключено даже, что сам Дмитрий Медведев еще будет долго реализовывать что-то свое. В день исторической рокировки коллега Вячеслав Никонов выразил мнение, что конфигурация российской власти определилась теперь на 24 года: 12 — Путин, потом 12 — Медведев, либо попеременно. Я прикинул — к моменту окончания служения тандема мне будет 69. Что ж, с учетом успехов медицины еще останется время на то, чтобы направить «недореализованное» в конструктивное русло. 

| Огонек