Чем ближе варшавская встреча НАТО в верхах, тем выше эмоциональное напряжение. В Польше — крупнейшие в истории страны учения. Замглавы Пентагона соглашается с оценкой корпорации РЭНД, что российские вооруженные силы захватят Прибалтику максимум за 60 часов, и обещает наращивать боеспособность. Военные корабли США входят в Черное море на фоне упреков турецкого президента Эрдогана генсеку НАТО Столтенбергу, что, мол, альянса в регионе «почти не видно». Раз за разом воздушные и морские объекты России и Североатлантического блока оказываются в опасной близости.
Все это напоминает атмосферу «холодной войны» с принципиальной поправкой — отсутствует предмет конфликта, причина, по которой противостоящие державы или группировки считали бы столкновение обоснованным.
Конфронтация 1940 — 1980-х годов стояла на идеологии, которая определяла соперничество в том числе за территории — в основном по глобальной периферии. Конечно, масштабное соперничество не могло не иметь многослойного характера, в том числе и геополитического. Но не олицетворяй СССР и США отрицающие друг друга социально-политические модели, такой остроты не было бы.
Сейчас экзистенциального противоречия нет, и воспроизводство прежней матрицы выглядит фарсом, впрочем, пугающим. Эскалация военных возможностей происходит, а что случается с висящим на стене ружьем, напоминать не надо.
Проблема не в возникновении новых противоречий непреодолимой силы, а в том, что предыдущая коллизия завершилась необычным для подобных конфликтов образом, но по-настоящему тогда не закончилась. Рецидив враждебности случился из-за отсутствия устойчивого политического урегулирования четверть века назад.
«Холодная война», не превратившись, к счастью, в настоящую войну, не закончилась и настоящим миром, то есть принятой всеми договоренностью о новой иерархии и правилах поведения. Проще говоря — отсутствовало артикулированное понимание, кто победил, а кто потерпел поражение.
На уровне здравого смысла было понятно, что Советский Союз сошел с дистанции, не выдержав конкуренции. Однако о том, наследует ли Российская Федерация, внесшая, кстати, решающий вклад в самоликвидацию СССР, статус проигравшей, обозначились разночтения. В первую очередь в самой России, где всегда царили смешанные чувства — от уверенности, что мы победили, положив конец обветшавшей системе и бессмысленному противостоянию, до глубокой досады и разочарования из-за утраты прежнего положения в мире.
На Западе Россию официально никогда не называли побежденной, риторика отвергала «игру с нулевой суммой». В знаменитой речи в январе 1992 года, когда Джордж Буш-старший объявил о победе Америки в холодной войне, поверженным соперником назывался «имперский коммунизм». На деле же не было сомнений: Россия де-факто проигравшая сторона, ее геополитические, военные, экономические возможности обрушились, к ней и стоит относиться соответственно. Не столько враждебно (это на время ушло), сколько покровительственно или пренебрежительно, не принимать всерьез как соперника.
Напряженность, например, на Балтике, чуть ли не главной арене взаимных уколов, связана с тем, что за четверть века НАТО привыкла чувствовать себя полновластным хозяином прежней территории противостояния (прежде всего Европа). И действовать там без оглядки на что бы то ни было. Неограниченное расширение блока считалось само собой разумеющимся, а идея, что при этом надо всерьез (не просто на словах) учитывать возражения Москвы — почти нонсенсом.
Вдруг возникла «проигравшая» Россия. Отчаявшись добиться равноправного признания увещеваниями, она начала напористо, временами на грани фола, напоминать о себе как неизбежном факторе.
Для НАТО это стало шоком. Альянс не готов воспринимать Россию равнозначным оппонентом там, где недавно одержана триумфальная победа. Россия же, стремясь сломать этот стереотип, использует военно-силовые демонстрации вплоть до весьма жестких, чем взвинчивает страхи стран-соседей и нервирует их более сильных патронов.
Последние, с одной стороны, ужасно не хотят ни во что ввязываться и по-настоящему чем-то рисковать. Расширение НАТО всегда было прежде всего политической акцией, перспектива защиты новоприобретенных членов в случае военного конфликта не рассматривалась в качестве вероятной. С другой — гранды понимают, что неуверенность младших союзников в дееспособности альянса его разрушит, надо сделать все, чтобы они не сомневались в серьезности гарантий блока. Отсюда — комбинация риторики, жестов и практических шагов, чтобы «поставить на место», но не спровоцировать на превосходящие ответные меры.
Это роковая цепочка. В отсутствие системных причин для конфронтации (подобных «холодной войне») развитие событий рискует стать заложником субъективного восприятия тех, кто принимает решения в Москве, Вашингтоне, Брюсселе. Когда нет доверия, особенно важны процедуры — придерживаться имеющихся (в «холодную войну» был создан своего рода кодекс по минимизации рисков от конфронтации) или вырабатывать новые. Россия, не всегда обращая внимание на политес, приглашает обсудить их, НАТО считает непростительным отступлением возврат к форме отношений «до победы». Но сделать это придется, потому что альтернатива — бессмысленная и чреватая большими осложнениями милитаризация Европы.
