В недавней статье патриарх европейской конфликтологии норвежец Йохан Гальтунг, анализируя тенденции, меняющие мир, одной из основных назвал неизбежное нарастание количества мятежей. Рост неравенства сочетается с неуверенностью в том, что социальные модели развитых стран переживут нынешний смутный период, и порождает протестную активность, особенно среди молодежи, которая чувствует, как ускользает ее будущее. Причем подобные настроения охватывают разные общественные слои – от самых бедных, рассчитывающих вечно получать помощь от государства, до студентов престижных университетов, которым больше не гарантировано предполагавшееся ими трудоустройство.
80-летний Гальтунг – марксист. И происходящее он рассматривает сквозь старую добрую призму социальных противоречий, ту, что за пару десятилетий вышла из моды. Впрочем, как показывает практика, ее рано списали в утиль.
Медлительность лондонской полиции, которая оказалась совершенно не готова к масштабу и ожесточенности погромов, еще станет предметом разбирательств: в Великобритании существует хорошая традиция независимых и глубоких расследований кризисных ситуаций постфактум. Но в каком-то смысле правоохранительные органы можно понять: последние годы все ждали других кризисов – силы были брошены на выявление и предотвращение терактов с религиозной (исламской) подоплекой. Взрывы бомб в Лондоне в июле 2005 года, шокировавшие британцев тем, что их организаторы оказались не пришлыми исламистами, а подданными королевы, родившимися уже в Альбионе, конечно, привлекли внимание к неблагополучной ситуации в этнических сообществах. Однако там, как и годом раньше в Мадриде, а также в США за четыре года до того, основную причину видели в религиозном экстремизме. Иными словами, идея «столкновения цивилизаций», которую каждый респектабельный политик считал своим долгом публично отвергнуть, все-таки пустила глубокие корни в общественно-политическом сознании, вытеснив классовый подход.
Понятно, что в нынешних беспорядках на улицах британских городов социальные и культурно-этнические причины тесно переплетены: большинство жителей бедных районов цветом кожи отличаются от англосаксов и не являются прихожанами англиканской церкви. Аналогичная ситуация была и в предместьях Парижа осенью 2005 года – даже сценарий тех и этих событий, начавшихся с неловких действий полиции, приведших к жертвам, почти идентичен. Одно очевидно: ни «Аль-Каида», ни воинственные имамы, проповедующие в лондонских мечетях, тут ни при чем. Скорее можно вспомнить бунты городских трущоб в минувшие столетия или, как заметили некоторые комментаторы, крестьянские восстания.
Вообще стоит отметить, что нынешний год стал временем заката мифа о всесильном исламизме, который, как считалось еще недавно, превращается в самостоятельного мирового игрока. Буря в Северной Африке и на Ближнем Востоке явно застала врасплох глашатаев джихада, которые утратили инициативу и вынуждены приспосабливаться к меняющейся социально-политической ситуации. Они еще, ясное дело, могут наверстать упущенное, но происходит все-таки не исламское пробуждение, а националистическое – по сути, требование обновления застоявшихся государств.
Устранение Усамы бен Ладена, олицетворявшего в глазах Запада зловещую исламскую угрозу, стало символической точкой непродолжительного периода, когда мировые процессы пытались выстраивать вокруг «контртеррористического» стержня, а говоря менее политкорректно, вокруг противостояния политическому исламу.
События в европейских городах (речь, естественно, не только и не столько об откровенно криминальных лондонских погромах, а прежде всего о протестах против мер финансового оздоровления в Греции, в той же Великобритании, в Испании, о выступлениях против реформ и преобразований во Франции и Германии и т. д.) и «арабская весна» – отчасти явления одного порядка. Они являют собой, каждое в своих условиях, протест против отсутствия перспектив. Причем подспудное осознание этого приходит все раньше: уже пару лет наблюдатели и комментаторы поражаются, как помолодели протестующие, среди них все больше подростков. В прошлом году это особенно ярко проявилось во время французских митингов против повышения пенсионного возраста (громче всех выступали те, кому до пенсии бесконечно далеко) и в столкновениях полиции с противниками реконструкции транспортного узла и строительства нового вокзала в Штутгарте (германский аналог нашего «Химкинского леса»).
Впрочем, европейской социально-политической культуре всегда был свойственен рационализм, и пока это качество по-прежнему проявляется. Как бы ни возмущались граждане западноевропейских стран (а в ряде государств это тоже очень укорененная традиция), большинство населения понимает, что деваться от болезненных мер некуда. Поэтому Николя Саркози шаг за шагом корректирует социальную модель, Дэвид Кэмерон продолжает сокращать расходы, и даже буйные греки смирились, хотя разумность мероприятий, осуществляемых для решения долгового кризиса, многими ставится под сомнение.
И, как полагают экономисты, все это только начало.
Европейской модели предстоит кардинальная перестройка с учетом демографических и производственных тенденций. Заканчивается целая эпоха.
И, насколько у европейских граждан хватит этого самого здравого смысла, не знает никто.
Тем более что вот тут-то и появляется «мультикультурный» фактор. Обитатели иммигрантских предместий не интегрированы в ту культуру рационализма, которой Европа славилась в свои лучшие времена. Несмотря на бесконечные разговоры о социальной интеграции, идущие в Европе уже давно, на практике власти предпочитали откупаться от инокультурных общин материальной помощью и провозглашаемой толерантностью. К тому же, хотя расизм официально недопустим и считается дурным тоном, любому приезжему (причем не только из Азии или Африки) известно о существовании «стеклянных потолков», неформальных пределов, перейти которые иммигранту крайне сложно. Англия, как общество де-факто по-прежнему сословное, ими особенно отличается.
Иммигрантский компонент может оказаться двойным раздражителем. С одной стороны, на фоне ухудшающегося экономического положения само наличие значительного количества «лишних» и «посторонних» людей, получающих субсидии от государства, естественно, будет вызывать рост недовольства. С другой стороны, их же протесты против урезания льгот, которые в силу отсутствия упомянутых рационалистических ограничителей способны принять агрессивные формы, послужат дополнительным революционизирующим элементом и для всех остальных, кто чувствует себя обделенным. И тогда понять, где классовая борьба переходит в столкновение цивилизаций и наоборот, будет совсем невозможно.
