Чего не отнимешь у Кремля, так это умения создавать
эффект саспенса. То бишь нагнетать тревожное ожидание, постоянно
откладывая развязку. Только покажется, что вот она, как следует
нечто, превращающее точку в очередное многоточие.
Предложение премьерского поста Владимиру Путину, ответа на
который пока не последовало, – типичный пример «ложного финала».
Паузу надо держать долго. Публика должна прийти в состояние
ажитации и изнывать от желания узнать, чем закончится интрига. Так,
глядишь, и к выборам интерес повысится, а то совсем все
предсказуемо. Понятно, конечно, что такая явка, как на «референдуме
в поддержку Путина», на мартовских выборах не нужна – негоже
преемнику иметь тот же уровень легитимности, что и «национальному
лидеру». Но вовсе бессюжетные выборы явку не соберут.
Предположим, что идея с премьерством – не отвлекающий маневр, а
серьезный сценарий. Возникает любопытная международная
коллизия.
Конечно, с точки зрения внешней политики, премьерская должность
дает ее обладателю гораздо больше формальных возможностей, чем
любая другая непрезидентская позиция.
У руководителя кабинета министров – своя международная повестка
дня, он наносит визиты, его, как правило, принимают на высшем
уровне. Правда, коль скоро в Конституции записано, что главой
государства является президент, есть круг встреч, на которых только
он и может присутствовать.
Наиболее значимое мероприятие такого рода – встреча в верхах
«Большой восьмерки». Можно, конечно, сослаться на то, что ни
английская королева, ни император Японии на саммиты не ездят, хотя
и являются главами стран. Однако едва ли дело дойдет до низведения
преемника до уровня царствующего, но не правящего монарха – тут не
обойтись не только без поправок в Конституцию, но и без
кардинальной смены психологии российской власти.
Вариант, упоминавшийся в последние дни: президент некстати
заболевает накануне важного международного события и вместо него
отправляется премьер-министр. Такое у нас уже было – Виктору
Черномырдину приходилось заменять занемогшего Бориса Ельцина.
Однако цветущий мужчина слегка за сорок, у которого внезапно
оказывается слабое здоровье, – не лучший вариант для имиджа страны.
Разве только рассчитывать, что он, сославшись на медицинские
проблемы, вскоре уйдет на покой…
Впрочем, это из категории фантазий. Недавняя европейская история
знает примеры президентско-премьерских сочетаний, в которых
распределение ролей подвергалось сомнению. Как правило, это бывает
в политических системах смешанного типа – парламентских республиках
с достаточно сильными, а не просто церемониальными президентскими
полномочиями.
Свежий случай – дуэт польских близнецов Качиньских. На саммите
ЕС в июне этого года решался судьбоносный вопрос о согласовании
нового общеевропейского договора, шла битва чуть ли не за каждый
параграф. В Брюсселе гадали, кто из польских руководителей приедет:
считающийся более умеренным президент Лех Качиньский или его брат
Ярослав – премьер-министр с репутацией «ястреба». Ситуация
осложнялась тем, что под именем одного мог запросто явиться другой,
– шутки о том, что братья, похожие, как две капли воды, подменяют
друг друга, обсуждались в кулуарах практически всерьез.
Прибыл в итоге Лех (во всяком случае, так было сказано), однако,
как не без иронии замечали присутствующие, президент без конца
названивал брату, советуясь с ним о любой запятой.
Сейчас ситуация изменилась – перепутать президента Качиньского с
новым премьер-министром Туском невозможно. Зато все грозит
запутаться еще больше, ведь глава государства и глава правительства
– убежденные оппоненты, не в последнюю очередь – во внешней
политике. И вопрос о том, кто должен представлять Варшаву на
европейских посиделках, может стать принципиальным.
Подобная ситуация сложилась в Финляндии в первой половине 1990-х
годов. В 1994 году президентом был избран социал-демократ Марти
Ахтисаари – дипломат с обширным опытом работы, в том числе в
руководстве ООН. Он активно взялся за внешнюю политику, чем
немедленно вызвал неудовольствие правительства во главе с
центристом Эско Ахо. На протяжении полутора лет между двумя
руководителями возникали трения, в частности, по поводу того, кто
главный представитель Финляндии на европейской арене. В 1995 году
парламентские выборы выиграли социал-демократы, однако
международная активность президента смущала и многих его соратников
по партии. Взаимное недовольство привело к тому, что Ахтисаари не
стал выдвигаться на второй срок, уступив место министру иностранных
дел Тарье Халонен.
В российском случае возможные проблемы такого рода, безусловно,
будут намного острее. Отечественная внешняя политика традиционно
персонифицирована, при Путине же этот феномен развился до
крайности. Поведение Москвы во многом определялось личностью главы
государства. Его мировоззрение, персональный стиль и черты
характера оказывают не меньшее влияние на международный курс, чем
стоящие перед страной объективные задачи и складывающиеся внешние
обстоятельства.
Это, конечно, справедливо и в отношении любой великой державы.
Но в силу российской специфики у нас (особенно сейчас) отсутствуют
сдерживающие механизмы и амортизаторы, способные снижать личностное
воздействие на внешнюю политику.
Активное и наступательное поведение, которым Россия отличалась в
последний год, может сохраниться лишь в случае, если Путин удержит
за собой функцию политического центра всей системы. Любое
раздробление властных полномочий приведет к снижению
внешнеполитической активности. Нынешняя напористость возможна лишь
при наличии лидера, сочетающего в себе всю полноту формальной
власти и никем неоспоримый неформальный авторитет.
Однако незаменимость президента как внешнеполитического тарана
отражает не только и не столько его силу и влияние, сколько общую
неэффективность государственной машины. Если считать, что Путин
своей энергией и активностью создал множество возможностей для
России, то следует признать: они в значительной мере не
использованы. Эффектные жесты и действия далеко не всегда
воплощались в конкретные результаты для страны.
По идее, в «бреши», пробитые президентом, должны были сразу
устремляться толпы профессионалов из самых разных сфер, чтобы
закрепить достигнутое и конвертировать общеполитические успехи в
осязаемые дивиденды. (Это понятие, кстати, много шире и масштабнее,
чем сиюминутная выгода от несколько подписанных оружейных
контрактов.) За некоторыми исключениями подобного не происходило. А
это говорит о качестве государственной конструкции.
Коррумпированный и безынициативный бюрократический аппарат (оба
эти свойства значительно усугубились за восемь лет) – неподходящий
тыл для прорыва к статусу великой державы.
Зато этот самый «тыл» обожает ура-патриотическую риторику и
охотно ее подхватывает – лишь бы не задумывались о реальной отдаче.
Если считать, что успехи внешней политики прямо пропорциональны
произведенным шумовым эффектам, тогда и при новой конфигурации
власти можно ожидать каскада достижений.
