Ближний Восток, Арабское пробуждение и Россия: что дальше? Сборник статей/Отв. редакторы: В.В. Наумкин, В.В. Попов, В.А. Кузнецов/ИВ РАН; Факультет мировой политики и ИСАА МГУ им. М.В. Ломоносова. М.: ИВ РАН, 2012. – 593 с.
Рецензируемый коллективный труд – первый в отечественной научной литературе всесторонний анализ сложного и противоречивого контекста «арабской весны», или, иначе, «арабского пробуждения». Авторы выявляют широкую гамму конкурирующих интересов, многочисленных факторов и предпосылок, определивших своеобразие протестной волны на Ближнем Востоке. Кроме того, книга дает детальный прогноз дальнейшего хода событий и сценариев будущей политической конфигурации Арабского Востока, показывает особенности восприятия происходящего российским научным сообществом и, что особенно ценно, – значимость всего этого для России.
Одна из первых статей принадлежит перу выдающегося знатока Ближнего Востока, известного политического и общественного деятеля академика Евгения Примакова, а другая – крупнейшему ученому, члену-корреспонденту РАН Виталию Наумкину. Заданной планке соответствуют практически все материалы, в которых авторский анализ базируется на внушительной по объему фактической информации, тщательно выверенном документальном материале, почерпнутом из различных источников. Рецензируемый труд отличается многоплановостью, широкомасштабным характером исследования, сбалансированностью оценок.
Авторы склоняются к тому, что «арабская весна» положила начало трансформации арабских обществ, которой многое препятствовало. Архаичная политическая надстройка в ряде стран, где у власти, часто бессменно, находились давно пережившие свою эпоху «сильные личности» (Каддафи) или генералы (Мубарак); отсутствие гражданских свобод и социальных лифтов; усугублявшиеся социальные и имущественные диспропорции; коррупция, ставшая системным фактором; слабость социальной политики, экономическая стагнация. «Арабское пробуждение» рассматривается и как результат недозавершенной деколонизации, и как свидетельство продвижения по миру демократизации, и как своеобразный результат глобального экономического кризиса, что в целом «сгустило проблемы в неустойчивой части арабского мира и не позволило арабской экономике к моменту начала протестных движений в достаточной степени оправиться после удара» (с. 34). Но арабское протестное движение развивалось в разных странах по собственным законам.
Один из итогов «арабского пробуждения» российские ученые усматривают в том, что в регионе Ближнего Востока создан «неустойчивый и противоречивый баланс интересов и сил между различными фракциями, которые, так или иначе, являются продуктом эпохи предыдущего правления. Из недр общества вышли на арену и все громче заявляют о себе новые силы, часто позиционирующие себя как исламские, они радикально настроены, требуют перемен и своего места под солнцем» (Юрий Зинин, с. 350). При этом страны региона рискуют вообще отказаться от идеи устойчивого развития и вступить в новый виток замедления роста и опасности утраты стимулов к развитию.
Все эти обстоятельства обусловили многочисленные интерпретации «арабской весны» как результата воздействия внешних сил. Вариацию такой конспирологической версии предлагает в своей статье Олег Павлов: «Все происходящее на Ближнем Востоке за последние три года является результатом действия мировых финансово-политических элит, которые подталкивают Вашингтон, а вместе с ним Лондон и Париж к тому, чтобы довести до логического конца процессы глобализации; с помощью исламских радикалов завершить разгром национальных суверенных государств на просторах Евразии (тут цели совпадают с исламистскими), создать обстановку хаоса, в которой гораздо легче продлить жизнь умирающему доллару и предотвратить формирование действительно многополярного мира, основанием для которого могло бы стать создание крупных региональных блоков государств, обладающих собственными сильными региональными валютами, способными бросить вызов нынешней валютно-финансовой системе. Поэтому острие “арабских революций” нацелено не против арабских диктаторов, а против складывающегося на наших глазах Евразийского Союза и Китая» (с. 135).
В ряде других статей сборника доказывается абсурдность попыток свести всю сложность и пестроту международных отношений в регионе Ближнего Востока лишь к борьбе внешних сил за контроль над ресурсами и геополитический передел мира, первую скрипку в котором играют США. Заблуждением было бы также, подчеркивает Ирина Звягельская, представлять египетских и тунисских оппозиционеров, как это порой делается в России в соответствии с конспирологическими теориями, как манипулируемых Западом и используемых им в своих целях (сс. 531–532). Отмечена и положительная роль России и Китая, выступивших в сирийском конфликте с идеей посредничества и понуждения сторон к национальному диалогу.
Анализ перипетий внешнего вмешательства в арабские дела позволяет авторам сборника вывести некоторые уроки, касающиеся серьезных изменений – и не в лучшую сторону – международного климата. Речь идет прежде всего о возросшем влиянии военной силы в реализовавшейся тенденции к интервенционализму со стороны ряда стран Запада. Как справедливо отмечает Виталий Наумкин, «масштабное военное противостояние, ставшее результатом борьбы мятежников с режимами в Ливии и Сирии, заострило вопрос о легитимности, допустимости и условиях вмешательства во внутренние конфликты внерегиональных сил, в том числе с декларированной гуманитарной целью защитить гражданское население» (стр. 8).
Обращает на себя внимание трактовка в сборнике ливийских событий. Она выгодно отличается от широко растиражированной в западной и частично российской публицистике упрощенной версии, согласно которой в Ливии имело место противостояние сторонников архаичного и сумасбродного правителя с силами добра и демократии, поддержанными коллективным Западом. Обращение к непростой истории Ливии, роли в ней разных светских идеологий, а также и течений ислама, позволяет понять специфику развернувшейся в этой стране политической борьбы. Как пишет Анатолий Егорин, «в формировании государственности и национальной стратегии, определивших выбор ливийцев на протяжении последних двух веков истории, совершенно неоспоримо можно выделить два главных этапа завоевания доверия обитателей пустыни: первый – это сенуситский религиозно-политический аскетизм, основанный на суннизме и суфизме, и второй – сменивший его каддафизм, взявший за основу народовластие как государственность и “прямую демократию” как базу джамахирийской формы правления, базирующейся на исламских религиозных догмах» (с. 235). Само же внутриливийское противостояние было обусловлено не только идеологическим фактором – расхождением между сторонниками каддафизма и последователями сенусизма, но и недовольством национального среднего и крупного бизнеса темпами реформирования. Внешнее вмешательство только усугубило внутриполитический разлом.
Точно так же – преимущественно сквозь призму сложных внутренних противоречий, подспудно накапливавшихся и прорвавшихся антиправительственными выступлениями конца апреля – начала мая 2011 г. – рассмотрен в статье Владимира Ахмедова сирийский конфликт. Военным, согласно новейшей исторической традиции, принадлежит в Сирии приоритетное слово в процессе принятия решений по ключевым вопросам внутренней и внешней политики. И это, во-первых, отличает сирийский конфликт от ливийского, в котором армия фактически предала Каддафи, а, во-вторых, объясняет причину относительной консолидированности сирийского режима, его способности столь долго отражать атаки хорошо вооруженных и поддерживаемых извне отрядов разношерстной оппозиции.
Авторы сборника приходят к выводу, что арабские события, или «весна гнева», по выражению Александра Филоника (с. 33), не вписывались – по крайней мере на начальном своем этапе (до Ливии) – в обычные сценарии бунтов или массовых протестных движений, привычных доселе развивающимся странам. Не были они и аналогом «цветных революций», поскольку разработанная западными политтехнологами для ненасильственной смены режимов в странах Восточной и Центральной Европы, а также и постсоветского пространства, модель не сработала в условиях традиционной, клановой структуры ближневосточных обществ. Как утверждается в сборнике, в событиях «арабской весны» можно скорее усмотреть сходство с национально-освободительными революциями, прокатившимися по Ближнему Востоку в XX веке. Тогда они принесли арабским странам независимость, привели к структурным сдвигам в экономике, политике, других сферах (с. 32). Нельзя поэтому исключить, предполагает Георгий Мирский, что «арабскую весну будут считать вехой на пути установления демократии – разумеется, демократии с арабским и исламским лицом» (с. 130). «Это была революция не классовая, антиимпериалистическая или религиозная, – добавляет ученый, – а транссоциальная, транснациональная, трансконфессиональная. Другое дело, что потом все пошло как везде: революцию начинают одни, а перехватывают другие…» (с. 124).
Потому-то в поле зрения авторов оказывается еще один важный сюжет – роль религиозного фактора, по-новому высветившегося в процессе «арабского пробуждения». При всех различиях в разных странах Ближнего Востока протестные движения объединяла одна особенность, и на нее вслед за академиком Примаковым указывают многие авторы сборника. На начальном этапе в уличных манифестациях не было заметно участия исламских экстремистов, не выдвигались требования отказа от светского характера государства либо внедрения принципов шариата в судебную практику и общественную жизнь. Это уже потом, на последующих этапах, нестабильность, возникшая в результате революций, превратила ряд стран в убежище для террористов, которые стремятся расширить влияние и повысить активность.
Между тем силы, традиционно относимые на Западе к «политическому исламу» и обозначаемые часто как исламистские (к ним относят и египетских «Братьев-мусульман»), не являются единым организационным целым. Они распадаются на многочисленные группы, движения и течения, участники которых придерживаются либо радикальных, либо относительно умеренных взглядов, оставаясь повсеместно на Ближнем Востоке серьезными, а порой и единственными, оппонентами правящих режимов. Не исключено, что некоторые из тех, кого сегодня называют исламистами, попытаются воплотить в жизнь проект модернизации по образцу того, как это делает в Турции Партия справедливости и развития (ПСР). Или же они будут по примеру палестинского движения ХАМАС или ливанской «Хезболлы» проводить в жизнь социальные программы, направленные на улучшение жизни рядовых мусульман. Симптоматично, что ведущая оппозиционная партия Египта «Братья-мусульмане» призвала после отставки Мубарака к установлению гражданского правительства и закреплению в конституции «гарантии свобод и прав человека». Таким образом, «Братьям-мусульманам» (как и ПСР) легко дается отход от традиционной религиозной терминологии и переход на язык общегражданского общения. Это расширяет возможности «Братьев-мусульман» по участию в жизни страны в качестве системной политической партии и позволяет Александру Аксенёнку надеяться на то, что в Египте будут искать баланс между религиозными принципами, с одной стороны, и прагматизмом во внутренней и внешней политике – с другой (с. 220).
Возросшая в результате «арабской весны» роль религиозного фактора дает Виталию Наумкину основание предположить, что сегодняшние события в арабском мире впору назвать «великой исламистской революцией» (с. 13). А согласно приводимым Людмилой Кулагиной и Владимиром Ахмедовым данным, иранская правящая элита склонна считать революционные события в арабском мире частью «исламского пробуждения» (с. 506). Это не означает, впрочем, что приверженность исламистов демократии – дело решенное, поскольку, как отмечает Виталий Наумкин, неясно, «готовы ли исламисты (конечно, умеренного, просвещенного толка) жить по правилам светского государства или они, вопреки всем заявлениям, все равно будут преследовать свою главную цель – создание исламского государства» (с. 14).
Очевидным для авторов является то, что арабские революции изменили баланс сил в регионе. Во-первых, в борьбу за влияние активно включилась Турция, которая претендует на роль нового регионального гегемона. Во-вторых, новую роль обрели монархии Залива, особенно Саудовская Аравия и Катар. В-третьих, крушение режимов, находившихся у власти десятилетиями (в Египте, Тунисе, Ливии), и тех, кто, возможно, вынужден будет уйти с политической арены (Сирия), заметно усилили неопределенность в международных отношениях в ближневосточном регионе, особенно на фоне активизации застарелых конфликтов, которые сдерживались свергнутыми светскими режимами.
Трансформация Арабского Востока протекает на фоне меняющегося международного контекста. Экономический и военный интерес США и их союзников к региону снизился в известной мере под влиянием успешного осваивания альтернативного энергоресурса – сланцевого газа, что уменьшает заинтересованность в ближневосточных углеводородах. Наряду с этим сохраняется стремление Соединенных Штатов расширить стратегическое значение Ближнего Востока за счет притягивания к этому региону в рамках проекта Большого Ближнего Востока и Нового Шелкового пути стран Центральной Азии, что неизбежно повлечет за собой осложнение отношений с Россией. В то же время непосредственным интересам США на Ближнем Востоке, где в результате иракской войны и с падением режима Саддама Хусейна резко усилились позиции Ирана, был нанесен серьезный ущерб, компонентом которого с разрастанием влияния «Аль-Джазиры» стал также вызов информационной монополии США на интерпретацию конфликтов и всех мировых событий. Да и в целом, замечает Георгий Мирский, прошли времена, когда Вашингтон мог по своему усмотрению «ставить и убирать правителей в странах Востока» (с. 123).
«Арабское пробуждение» косвенно может повлиять на ситуацию в тех регионах России, где большинство верующих исповедуют ислам. Если радикальным исламистам удастся реализовать свои цели на Ближнем Востоке, то волна экстремизма докатится до Юга России, Кавказа и Центральной Азии. Впрочем, такой алармистский сценарий принимается в сборнике с поправками, и трудно не согласиться с мнением, высказанным Ириной Звягельской, что «вряд ли есть основания говорить о каком-то особом сценарии внешних сил для России по образцу “арабской весны”, если объяснять протестное движение на Арабском Востоке исключительно происками Запада» (с. 531). Столь же контрпродуктивным было бы трансформировать созданный сирийским конфликтом дискомфорт в отношениях России с США и Западом в призывы к большей бескомпромиссности во внешней политике: «Увлекаться ими в контексте очень хрупкого международного доверия, постоянно испытывающего новые вызовы, не стоит» (с. 539).
Другое дело, что новые реалии на Ближнем Востоке могут поставить Россию перед серьезными вызовами. Они проявятся не только в дальнейшей дестабилизации Большого Ближнего Востока и его исламизации, что будет сочетаться с проникновением в южное подбрюшье России. Есть еще одно немаловажное обстоятельство – рассмотрение Соединенными Штатами практически всех событий на Ближнем Востоке через призму борьбы против Ирана, который, по мнению Евгения Примакова, «стал главной мишенью американской политики в регионе» (с. 27). С иранским фактором академик связывает и взятый Вашингтоном курс на свержение дружественного Тегерану режима Башара Асада в Сирии. В целом же дестабилизация вблизи российских границ в связи с попытками осуществить смену режимов в Сирии или Иране актуализирует угрозы для России со стороны Ближнего Востока, побуждая ее к более активным действиям, нацеленным на противодействие применению военной силы в регионе.
Тех, кто профессионально занимается Ближним Востоком, рецензируемая работа, несомненно, привлечет глубиной и многоаспектным характером анализа социально-экономических, политических и культурно-религиозных проблем региона. Но этот труд поможет и тем, кто стремится лучше понять динамику развития постсоветских республик бывшего Советского Союза, включая и Российскую Федерацию. При желании в книге можно найти ответы и на те вопросы, которые имеют важное значение в целом для всех государств с переходной экономикой, поскольку круг обсуждаемых в ней тем далеко выходит за рамки ближневосточного региона.
