Ливийская кампания имела неожиданные последствия – впервые разногласия внутри российского правящего тандема проявились ярко и отчетливо, президент и премьер-министр заняли противоположные позиции. Их явное размежевание продемонстрировало развилку, к которой подошло развитие российской внешнеполитической идентичности.
Когда решаются вопросы войны и мира, державы, претендующие на глобальную роль, должны занимать ясную позицию. Или за, или против. На голосовании в СБ ООН Москва воздержалась, чем удивила многих.
Воздержание противоречит принципу, от которого Россия раньше не отступала, – противодействовать внешнему вмешательству во внутренние дела. Военную акцию против суверенного государства Москва санкционировала единственный раз, 20 лет назад, и речь шла о наказании агрессора – Ирак оккупировал Кувейт. В Югославии и Ираке-2003 Россия выступала против. Характерно, что в разгар кризиса в Зимбабве в 2008 году Москва к ярости США и Великобритании наложила вето на резолюцию Совбеза о санкциях против режима Мугабе. Собственных интересов у России не было, решение принималось из принципа.
Тогда, кстати, тоже много говорили о том, что российская позиция – результат разногласий Путина и Медведева. Буквально накануне голосования в ООН Дмитрий Медведев, только что ставший президентом, на встрече «Большой восьмерки» поддержал заявление с критикой Роберта Мугабе. Комментаторы на Западе предполагали, что затем Путин якобы запретил Медведеву, и позиция Кремля изменилась. Но эти спекуляции, скорее всего, действительности не соответствовали. Просто на «восьмерке» речь шла лишь о политическом осуждении Хараре, а в СБ ООН США и Великобритания немедленно предложили уже жесткие санкции, о чем с Россией не договаривались.
Как бы то ни было, собственных интересов у России в Зимбабве не было, решение принималось из принципа. Сейчас Кремль хранит нейтралитет, хотя случай куда более острый. Относительно реальной цели военной кампании иллюзий строить не стоит – это смена режима. Любой вариант сохранения у власти полковника Каддафи будет теперь означать морально-политическое поражение Запада и дружественных ему режимов региона. Так что отступать некуда ни коалиции, ни «берберскому льву», который на примере Саддама Хусейна уже знает свою судьбу в случае свержения.
Россия голосовала прагматически. Зачем быть святее папы римского, после того, как акцию одобрили – вне зависимости от мотивов – ведущие страны Ближнего Востока (включая, кстати, и контролируемый Ираном Ливан). Каддафи Москве давно не сват и не брат, а лишь один из партнеров, его коммерческие и коррупционные связи с европейцами, которые сейчас больше всех размахивают кулаками и бьют себя в грудь, куда основательнее. Рисковать ради Триполи положительной динамикой отношений с США и ЕС нет смысла, поскольку на этих направлениях есть ряд важных вопросов, которые необходимо решать. Рассуждения о потерянных в Ливии контрактах – сотрясение воздуха: в сложившейся обстановке обычный бизнес с Каддафи все равно уже не получился бы. Ближний Восток сейчас вообще не про бизнес, дай Бог понять, что там может сложиться через год-два.
Геополитический смысл «Зари Одиссея» для США – остановить эрозию влияния на Ближнем Востоке, а для Европы – предотвратить окончательную утрату международной роли. Если с Каддафи быстро покончат, цель будет достигнута, по крайней мере, на время. А вот если операция затянется и потребует выхода за рамки авианалетов, что выглядит довольно вероятным, эффект может оказаться прямо противоположным – обвальное падение западного влияния в регионе. В более чем уязвимое положение попадут и арабские режимы, поддержавшие акцию. Они надеялись таким образом отвлечь внимание от внутренних проблем, но в результате рискуют вызвать радикализацию настроения масс, которые обвинят властителей еще и в предательстве интересов арабской нации и коллаборационизме. В общем, открыты все сценарии. А при этом есть ощущение, что инициаторы войны ни в малейшей степени не представляют, какой из них более вероятен.
К концу нулевых Россия начала осознавать себя не как подобие бывшего Советского Союза, а как крупная и влиятельная, но региональная держава, жизненные интересы которой имеют определенные географические очертания.
Но есть у нетипичной воздержанности и более глубокая причина, чем желание понять основной тренд развития. После распада СССР Москва была долго озабочена тем, чтобы подтвердить или, как минимум, имитировать статус глобальной державы, участвующей в любых решениях. Если и не решать все существенные вопросы, то хотя бы присутствовать при их решении. Но к концу нулевых Россия начала осознавать себя не как подобие бывшего Советского Союза, а как крупная и влиятельная, но региональная держава, жизненные интересы которой имеют определенные географические очертания. Собственно, в этом и состоял смысл нашумевшей фразы Дмитрия Медведева о «сфере привилегированных интересов». Для их защиты Москва готова применить силу, что и случилось в Южной Осетии, а вот остальные темы – предмет торга или неучастия.
Яркие высказывания Владимира Путина демонстрируют противоположный подход, глобальный и универсалистский. Премьер-министр обрушился на резолюцию, назвал акцию против Ливии «средневековым крестовым походом», а американский милитаризм устойчивой тенденцией. Иными словами, московский Белый дом настаивает на принципах (неприкосновенность суверенитета) и необходимости сопротивляться мировой гегемонии (США, хотя в данном конкретном случае инициатива войны исходила не о них). Это означает, что интересы России как глобальной державы не ограничены региональными рамками, а значит воздерживаться при принятии принципиальных решений нельзя.
Оба подхода имеют право на существование. Но желательно выбрать и придерживаться какого-то одного. Их одновременное декларирование ставит страну в странное и несерьезное положение, явственно демонстрируя, что общего понимания и согласованной политики в российском руководстве нет. Что особенно удручает на фоне фатального хаоса, который нарастает по всему миру.
| ИноСМИ
