Россия в глобальной политике

На XIII ежегодном заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» запланирована специальная сессия на тему: «Если бы не распался СССР». Такая тема, с одной стороны, является достаточно новым подходом для Клуба, ориентированного в первую очередь на анализ текущих и будущих тенденций в глобальной политике и эко­номике. Историческая ретроспектива и тем более – историческая реконструкция, по по­нятным причинам чаще всего оставались вне фокуса его внимания.

С другой стороны, приближается столетний юбилей Великой Октябрьской социали­стической революции 1917 г. (позволим себе напомнить те официальные эпитеты, которы­ми именовалось это событие в прошлые годы). И эта годовщина, вполне естественно, пред­полагает серьезное и вдумчивое осмысление советского опыта в развитии нашей страны, причем не только с исторической точки зрения, но и в плане проекции в будущее. Вопро­сы отом, какое значение имеет для нас сегодня наше советское наследие (вт.ч. и советское внешнеполитическое наследие), являются, несомненно, крайне важными и актуальными для определения идеологической и ценностной подоплеки современной политики. Поэто­му и внимание Валдайского клуба к этим вопросам становится вполне объяснимым.

Проблемность и неоднозначность оценки советского прошлого сегодня состоят и в том, что на официальном уровне достаточно четко формируются полярно противопо­ложные оценки начала и завершения советского периода нашей истории. Применительно к революции 1917 г. понятный сейчас консервативный пафос оформляется в простую фра­зу: “Never again!”, не допускающую никаких вариаций в оценке. На Международном ин­вестиционном форуме в Сочи по этому поводу однозначно высказался премьер-министр Дмитрий Медведев. Предваряя год юбилея тех событий, он отметил:

«Эта революция – оче­видный пример того, как с утратой стабильности были, по сути, разрушены основы эконо­мики и на долгие годы утрачены перспективы экономического роста. Именно поэтому, мне кажется, мы должны дорожить тем, что имеем сейчас».

По понятным причинам, этот анти­революционный и контрреволюционный подход будет доминировать и в ходе официаль­ной идеологической кампании в течение следующего юбилейного года.

Думается, соответствующую оценку получат фигуры Ленина (и его пресловутого германского финансирования), Троцкого (и его вполне очевидного американского фи­нансирования) и других лидеров революции. На уровне карнавальной культуры всплывут старые анекдоты, типа «Ленин в разливе». Все это вполне органично войдет в контекст на­блюдающейся уже несколько лет полуофициальной идеализации Распутина (и его борь­бы с заговорщиками-либералами, связанными с английским посольством). Вопрос лишь в том, какая будет дана официальная (или полуофициальная) оценка последнему царю Николаю II. Получит ли развитие тенденция его восприятия как неудачника, «развалив­шего державу» (и здесь напрашивается очевидное сравнение Николая с Горбачевым – очень уместное, отметим, в контексте сегодняшних событий), либо же будет совершен разворот к «ельцинской» позиции девяностых годов о «царе-мученике»? В этом, пожалуй, единственная интрига официального восприятия юбилея.

С другой стороны, символическая оценка 1991 г. (и советского периода вооб­ще), которая, несомненно, возникнет вновь в контексте юбилея 1917 г., на официаль­ном идеологическом и ценностном уровне носит прямо противоположный характер.

Всем памятны знаменитые слова президента России Владимира Путина, что распад СССР – это величайшая геополитическая катастрофа XX века. Такие события, как по­лет Гагарина и День Победы, ставшие двумя ключевыми ценностными доминантами нашей исторической памяти, также закрепляют пиетет по отношению к советской эпохе. Наблюдающаяся позитивная переоценка роли Сталина (при этом – не как ком­муниста, а как государственника), которая уже получила мощное медийное подкре­пление в дни юбилея XX съезда КПСС в феврале 2016 г. («Сталин строил, а Хрущев портил»), также отсылает нас к советской эпохе.

Дополнительный импульс к восприятию на символически-ценностном уровне со­ветского наследия был дан после воссоединения с Крымом в марте 2014 г. И это несмо­тря на то, что основной исторический символ, который просматривался тогда в высту­плениях Президента Владимира Путина, был обращен к идее «сакрального Херсонеса», колыбели русского православия, заявлениям о том, что Херсонес для русских играет та­кую же роль, как Иерусалим для евреев и Мекка для мусульман, а советские деяния («Хру­щев отдал Крым Украине») подавались однозначно негативно. Но несмотря на это, сло­ва Владимира Путина на митинге у стен Кремля ночью 18 марта 2014 г. о том, что Крым и Севастополь вернулись в родную гавань, запустили у многих граждан страны процесс личной ностальгии по тому, что их раньше связывало с Крымом. А это была абсолют­но советская ностальгия по «всесоюзной здравнице», по Артеку, по вечерам «у само­го синего моря», крымским фильмам, стихам и песням. Уже апробированный в филоло­гии термин «геопоэтика», сочетание литературных и художественных ассоциаций с тем или иным местом, пожалуй, очень точно отражает восприятие крымских событий у мно­гих граждан России. При этом надо отметить, что эта крымская геопоэтика в памяти рос­сиян носит отнюдь не идеологизированный характер. Здесь как раз остается очень мало места для стандартных коммунистических клише. Гораздо большую роль играют сюжеты о романтике и трагедии человеческой любви и жизни на фоне моря (вспомним, к приме­ру, коктебельские стихи Евгения Евтушенко или Юлии Друниной), вплоть до явственных контркультурных символов, основанных на крымских образах («Зимним вечером в Ялте» Иосифа Бродского и кадры из зимней же Ялты из фильма «Асса» Сергея Соловьева). Тем самым народная «геопоэтика Крыма» советских времен стала прочной органичной ча­стью «крымского консенсуса» в общественном мнении россиян.

Но помимо анализа общих ценностных символов, связанных с советской эпохой и активно влияющих на современную идеологическую политику в России, постановка во­проса: «если бы не распался СССР», несомненно, требует построения тех или иных истори­ческих реконструкций в контексте их осмысления с точки зрения современной политики.

Среди этих развилок истории, понятно, ключевое место занимает вопрос: «а если бы не было Горбачева?». Он распадается на несколько составляющих. Первая из них – «если бы Андропов прожил подольше». Фигура Юрия Андропова, в силу понятного сейчас возрождения «чекистских мифов», многими воспринимается в качестве идеального ли­дера советской эпохи. Что реально успел сделать Андропов за год с небольшим пребыва­ния у власти? Это укрепление трудовой дисциплины, борьба с коррупцией и ужесточение внешней политики. Именно в 1983 г., в андроповское время, достигло апогея взаимное развертывание ракет средней дальности в Европе, именно тогда Рейган назвал Советский Союз «империей зла», именно при нем был сбит южнокорейский «Боинг». Добавим к это­му дешевую водку «андроповку» (союз власти и народа, как ни крути) и «завинчивание гаек» против диссидентов (хотя в последнем вопросе не все так однозначно, что видно из многих мемуаров по обе стороны баррикад). Но захотел бы (и смог бы, даже если захо­тел?) Андропов начать полномасштабную экономическую модернизацию (не будем упо­треблять слово «реформа»), стал ли бы он советским Дэн Сяопином – на это ответа нет. Мемуары помощников Андропова говорят в пользу этого, «чекистский миф», напротив, дает почву для сомнений.

И наконец, по опубликованным источникам видно, что Андропов благоволил Горба­чеву, и если бы прожил подольше, то, возможно, сделал бы его своим наследником – неофициальным «вторым секретарем» ЦК КПСС вместо Черненко. На это, впрочем, тоже есть своя конспирология: тогда бы Андропов разглядел «гнилое нутро» Горбачева, и выдвинул бы кого-то другого из «молодой команды» тех политиков, которые получили высокие по­сты в Политбюро и Секретариате ЦК и в Совете Министров в его время (среди них Гейдар Алиев, Егор Лигачев, Григорий Романов, Николай Рыжков, Виталий Воротников и др.).

Второй вопрос более парадоксален: «а если бы Черненко прожил подольше?». Ка­залось бы, смертельно больной человек у власти, задыхающийся без кислородной маски, сделал 1984-85 гг. самыми позорными и высмеиваемыми во всей истории СССР. Но здесь тоже не все так однозначно. До достаточно неожиданного (скажем так) ухудшения здо­ровья Константина Черненко летним отпуском в Крыму в 1983 г. он был, во-первых, до­статочно бодр, а во-вторых, за ним закрепилась репутация очень крепкого аппаратчика, который эффективно руководил внутренней жизнью ЦК в последние годы Брежнева. И если бы не его болезнь, то правление Черненко воспринималось бы как своего рода «Брежнев-2» – консервативное, но управляемое и стабильное, и Горбачев не получил бы той власти в Секретариате ЦК, которая была у него при больном Черненко. При этом даже больной Черненко не был чужд реформ (именно при нем началась масштабная ре­форма средней школы), отказался он и реабилитировать брежневского министра вну­тренних дел Николая Щелокова, который за коррупцию был отправлен в отставку Анд­роповым. Показательно, что застрелился Щелоков не при Андропове, а при Черненко. Другой показательный в контексте нынешнего советского наследия факт, что именно Черненко восстановил членство в КПСС ближайшего соратника Сталина Вячеслава Моло­това, исключенного из партии Хрущевым. В любом случае помощники Черненко сорев­нуются в своих мемуарах с помощниками Андропова на тему того, что проживи именно их шеф подольше, и все было бы хорошо.

Наконец, возникает вопрос, что было бы, если бы после смерти Черненко к влас­ти пришел не Горбачев, а другой человек. Среди упоминаемых в открытых источниках возможных альтернатив назывались Григорий Романов, Виктор Гришин, Андрей Громы­ко, Владимир Щербицкий. Любой из них, думается, продолжал бы консервативный курс «Брежнев-2». С точки зрения внешней политики Советского Союза, естественно, наибо­лее интересно порассуждать, какой курс стал бы проводить многолетний министр ино­странных дел СССР Андрей Громыко, если бы он достиг высшей власти. Его глубокое знание международных проблем, очевидно, сделало бы вовлеченность СССР в мировые дела гораздо более стратегически осознанной и цельной. Возможно, не лишено логики предположение, что он, в силу понимания ситуации, был бы более осторожен и менее ра­дикален во внешней (и ракетно-ядерной) политике, чем Юрий Андропов. При этом, по­скольку СССР во главе с Громыко не растерял бы своего влияния на союзников и партне­ров, как произошло с СССР при Горбачеве, то Громыко мог бы оказать сдерживающее воздействие на других лидеров, которые прислушивались к мнению СССР. Первый при­мер, который приходит на ум, это Саддам Хусейн в Ираке. Возможно, что СССР при Гро­мыко смог бы сдержать его от нападения на Кувейт, что, как мы знаем, запустило необра­тимые последствия на Ближнем Востоке и открыло двери для американских интервенций по всему миру. Но другой вопрос – стал ли бы Громыко более открытым к диалогу с за­падными странами и Китаем – также повисает в сослагательном наклонении. Состоял­ся ли бы при нем новый раунд разрядки в международных отношениях (но, несомнен­но, без сдачи всех позиций, как при Горбачеве) либо же сохранялся заложенный Рейганом и Андроповым цугцванг в советско-американских делах?

Если рассматривать другие альтернативы Горбачеву, то, пожалуй, отдельной исто­рической реконструкции заслуживает то, если бы во главе СССР стал руководитель совет­ской Украины Владимир Щербицкий (его, по ряду мемуарных оценок, называл своим на­следником и сам Брежнев). В контексте нынешнего конфликта России и Украины такая реконструкция была бы особенно интересной. Стал бы Щербицкий лишь продолжателем «днепропетровского» курса Брежнева – с его повышенным вниманием к развитию про­мышленных центров Украины и рекрутингом украинских кадров в высшие коридоры власти в Москве? Или же Щербицкий начал бы гораздо более широкую и амбициозную кампанию по выведению украинской культуры и украинских идеологем на общесоюз­ный уровень с целью придания ей статуса «второй базовой культуры» всего СССР, кото­рая внедрялась бы наравне с русской? Взял ли бы он тем самым на вооружение рецепты своего бывшего политического противника Петра Шелеста, изложенные в его знамени­той книге «Украïно наша Радянська»? Был бы поставлен вопрос об усилении украиниза­ции всей общественной жизни СССР?

Но в итоге, как мы знаем, никаких альтернатив не случилось и поддержавший в ко­нечном итоге Горбачева Андрей Громыко говорил потом своим близким: «Как же я ошибся!».

Второй блок развилок истории связан с прямым вопросом: а мог ли не рас­пасться СССР при Горбачеве? Этот вопрос логически трансформируется в другой: а мог бы кто-нибудь остановить Горбачева? Здесь, к сожалению, надо констатировать, что штабная культура в ЦК КПСС была такова, что коллективное руководство часто было фикцией. Доминировал же принцип «начальник всегда прав». Поэтому на клю­чевой в этом контексте вопрос – могло ли быть ускорение без перестройки, когда эко­номические реформы проводились бы при политическом консерватизме (опять же путь Дэн Сяопина и опыт площади Тяньаньмынь в Китае), наверное, нельзя ответить положительно. Увлекающаяся натура Горбачева, деятельность его ближайших сорат­ников и помощников (Яковлев, Шахназаров и др.), подталкивавших его к политиче­ской реформе, видимо, делали политическую перестройку неизбежной. А далее исход событий, наверное, уже был запрограммированным. Понятно, что нельзя выпускать джинна из бутылки по частям. С того момента, как перестройка переросла рамки хру­щевской «оттепели» и либеральных публикаций в журналах, когда самим Горбачевым была запущена реформа власти с трансформацией Верховного Совета СССР старо­го образца в Съезд народных депутатов СССР, когда парламентская трибуна стала рупором для отмены многопартийности, для консолидации сепаратистских нацио­нальных движений в союзных и автономных республиках – остановить этот процесс было уже невозможно. Попытки Горбачева ввести эти трансформации в управляе­мые и замедленные рамки тоже ни к чему не привели. Единственное, чего ему вплоть до 1991 г. удавалось добиться – это признание его права на личную высшую власть в обмен на все новые шаги по деконструкции политической системы СССР. Известна фраза, сказанная Горбачевым в кулуарах одного из заседаний Эдгару Сависаару, пред­седателю Совета Министров Эстонской ССР, начавшему открыто ставить вопрос об от­делении Эстонии: «Эдгар, ты торопишься!». Т.е. не ошибаешься, а просто торопишься. Тем самым вопрос о конечном распаде СССР признавался и самим Горбачевым, дело лишь в темпах реализации этого процесса.

Другой вопрос здесь – часто звучащие упреки, что Горбачев делал акцент на внеш­ней политике в ущерб внутренней (вместо того, чтобы опять же, как Дэн Сяопин, не во­влекаться активно в международные дела, а сконцентрироваться на внутренних рефор­мах). Здесь тоже вряд ли могла быть альтернатива. Вначале Горбачев попал под обаяние и влияние Маргарет Тэтчер в ходе своей поездки в Лондон в 1984 г., еще до прихода к выс­шей власти; затем стала очевидной его быстро проявившаяся любовь к глобальному PR­эффекту от международных поездок; к этому добавилась его увлеченность новыми внеш­неполитическими идеологемами (которые активно ему подбрасывали его помощники, многие из которых ранее были экспертами именно по международным делам), наконец, спорная фигура Шеварднадзе на посту министра иностранных дел – все это делало разво­рот Горбачева от внешней политики к внутренней вряд ли возможным.

К этим общим вопросам добавляется еще и влияние внешних факторов, подрывав­ших стабильность советской системы. В контексте 30-летнего юбилея чернобыльской ка­тастрофы в апреле 2016 г. появились и статьи, и даже художественные фильмы на тему, каким могучим был бы и сегодня СССР, «если бы не было Чернобыля». К примеру, в по­пулярном телесериале «Чернобыль. Зона отчуждения» группе современной молодежи с помощью машины времени удается попасть в прошлое, в Чернобыль за день до ава­рии, и остановить катастрофу. Будущее изменяется. И в последних кадрах фильма зрите­ли видят застроенный небоскребами современный Чернобыль и узнают, что Советский Союз по-прежнему нерушим, что советский рубль – самая твердая валюта в мире, что уже сотни стран выбрали социалистический путь развития, а Америка, наоборот, рушится, что интернет изобрели советские ученые, и во всем мире он называется «Рунет». И толь­ко одно является в этом мире неизменным – Генеральным Секретарем ЦК КПСС являет­ся Владимир Путин.

В любом случае понятно, что при всей грандиозности Чернобыльской катастро­фы ее политические последствия для Советского Союза намного превзошли технологи­ческие. Именно в дни Чернобыля для всей страны стало ясно, что «власть всегда все врет» и «так дальше жить нельзя». Попытки замалчивания Чернобыльской аварии в первые дни после нее, трехнедельное молчание Горбачева по этому поводу стали, действительно по­воротным пунктом в изменении массового общественного сознания в СССР.

Отдельная тема – это резкое падение цен на нефть в середине 1980-х гг., и на этом фоне – сокращение внутренних поступлений в бюджет из-за антиалкогольной кампании Горбачева (здесь четко виден его контраст с Андроповым). Все это вместе привело к кри­тическому сокращению доходных статей бюджета СССР, и в результате экономические трудности, нехватка продуктов и распределение их по талонам, сначала замаскирован­ный, а затем и открытый рост цен подорвали социальную стабильность советской систе­мы. Итогом стало прекращение своего рода общественного договора брежневской эпо­хи: политическая пассивность граждан в обмен на социальное благополучие. После этого и массовая база поддержки Горбачева (отметим, справедливости ради, очень высокая в первые годы его правления) стала резко и неумолимо испаряться.

И на этом фоне возникает еще одна субъективная развилка истории – это «фактор Ельцина». Очевидно, что именно фигура Бориса Ельцина стала ключевой в процессе рас­пада СССР. У раздробленного и достаточно маргинального к тому времени протестно­го движения появился яркий лидер, вышедший с самых верхних этажей власти, готовый ставить самые амбициозные политические задачи и пользовавшийся в те советские годы действительно самой широкой популярностью. Что было бы, если бы Ельцин сдержал­ся и не выступил со своей знаменитой критической речью на Октябрьском Пленуме ЦК КПСС в 1987 г.? Что было бы, если вместо достаточно «мягкой» отставки и свободы для пу­бличной деятельности Ельцин был бы полностью лишен этого права системой и быстро ушел в небытие? Наконец, что было бы, если бы Ельцина арестовали в первые часы путча в августе 1991 г., а без него, очевидно, сопротивление ГКЧП осталось бы без признанно­го лидера и, скорее всего, не приобрело бы того размаха, который случился в реальности? Таким образом, вопрос: «а не распался бы СССР, если бы не было Ельцина?», не менее ва­жен, чем и вышеупомянутый – «а если бы не было Горбачева?».

И, наконец, последняя из развилок истории, это реконструкции на тему того, мож­но ли было спасти Советский Союз в 1990-91 гг.? Смогла бы заработать экономическая программа «500 дней» Шаталина и Явлинского? Что было бы, если бы не было путча ГКЧП? Был бы в этом случае дееспособен новый союз советских республик с Нурсулта­ном Назарбаевым в роли премьер-министра? Казахстанские эксперты говорят, что у На­зарбаева осталась долгая обида на Россию (и на горбачевскую, и на ельцинскую команды) именно из-за того, что ему не дали стать премьер-министром СССР. Что было бы, если бы победил путч ГКЧП? Здесь опять же четко видна разница СССР и Китая, и неготовность к силовому разгону защитников Белого дома в Москве контрастирует с решимостью раз­гона протестующих на площади Тяньаньмынь в Пекине. Стоял ли за этим путчем сам Гор­бачев, как утверждают многие мемуаристы? Какова была бы внутренняя и внешняя поли­тика СССР после победы путчистов?

Увы, у истории нет сослагательного наклонения. Прямых ответов на эти вопросы мы никогда не узнаем. Все вместе, по анализу всего комплекса источников, иногда позво­ляет говорить даже и то, что какой-то неотвратимый злой рок вел Горбачева и всю стра­ну к гибели, и остановить это было невозможно. В любом случае вопрос о роли личности в истории получил здесь абсолютно хрестоматийный пример.

Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.

Данный материал вышел в серии записок Валдайского клуба, публикуемых еженедельно в рамках научной деятельности Международного дискуссионного клуба «Валдай». С другими записками можно ознакомиться по адресу http://valdaiclub.com/publications/valdai-papers/