ХХ век настолько дискредитировал понятие «империя»,
что его возвращение в политический лексикон — да еще и в
положительном смысле — казалось невозможным. Но на пороге нового
столетия об империи заговорили вновь. Причем не где-нибудь, а в
Соединенных Штатах, которые возникли в результате борьбы против
европейских метрополий и принципов их политики. Именно распад
сначала западной, а потом и евразийской колониальных систем
позволил Америке превратиться в неоспоримого лидера, ведущую
державу мироустройства, которое, как все были уверены, будет
построено на совершенно иных началах. И вдруг все дружно начали
рассуждать об Американской империи. Оказалось, что империя — это не
обязательно плохо.
Идеологи общемирового преобладания Америки, которые доминировали
в политике и общественном мнении Соединенных Штатов во время
первого срока президента Джорджа Буша, различали понятия
«имперский» и «империалистический». Политика империи — это, мол,
осознание великой державой своей глобальной ответственности и
активное участие в переустройстве во имя всеобщего блага.
Империализм же — стремление к экспансии во имя эгоистических
интересов и посредством подавления других народов. Америка,
понятное дело, занималась первым. А, например, Россия, путавшаяся в
сложных отношениях с бывшими советскими окраинами, проявляла
второе.
Попытка стать «хорошей империей» дорого обошлась Соединенным
Штатам.
Трансформация Ближнего Востока, которая застопорилась в Ираке,
подорвала авторитет и возможности Америки. В результате, оставаясь
самой мощной и весьма динамично развивающейся страной, она утратила
моральную притягательность и уверенность в себе, необходимую для
выполнения глобальной миссии. Имперское бремя оказалось для США
столь же тяжким, как до них для всех, пытавшихся его на себя
взвалить. И с этим никто уже не спорит.
Но флаг, выпавший из рук американских неоконсерваторов, поднят
там, где этого меньше всего можно было ожидать.
Выступая на пресс-конференции в Брюсселе Жозе Мануэл Дурао
Баррозу, председатель Европейской комиссии, исполнительного органа
ЕС, вдруг пустился в рассуждения: «Иногда мне хочется сравнить
структуру Европейского союза с организацией империи. У нас
присутствует имперское измерение». Далее, правда, он объяснил:
отличие Евросоюза от империй прошлого заключается в том, что он
строится не на военных завоеваниях, а на добровольном делегировании
полномочий странами-членами. «То, чем мы являемся, — это первая
неимперская империя», — резюмировал глава Еврокомиссии.
Едва ли Баррозу мог сделать лучший подарок всем противникам
европейского объединения, которых достаточно по всему Старому
Свету, в особенности на Британских островах. ЕС изначально был
антиимперским начинанием. Интеграция Европы, начавшаяся в период
распада империй, во многом стала для держав Старого Света способом
преодолеть психологическую травму, вызванную утратой глобальной
идентичности, средством пробрести иной вид влияния взамен
утраченного. При этом уже более полувека защитники национальной
самостоятельности клеймят интеграцию как отвратительную кабалу,
которую предатели-политики и брюссельская бюрократия навязывают
свободным народам.
Все это время сторонники объединения терпеливо убеждают, что
единая Европа, во-первых, ужасно выгодна, во-вторых, не требует
принципиальных жертв, поскольку «стоп-кран» остается у
государств-членов. Судя по успехам Евросоюза, энтузиастам до сих
пор удавалось доказывать свою правоту
Сейчас проект достиг стадии, когда действительно встал вопрос о
новом качестве. Попытка перехода на принципы федерализма и
соответственно расширения полномочий надгосударственных органов,
предпринятая в проекте Конституции, потерпела неудачу. В июне ЕС
удалось с гигантским трудом согласовать основы нового договора. В
нем мало осталось от конституционного духа, но он разблокировал
тупик, в котором организация пребывала с момента провала
референдумов во Франции и Голландии.
Трудный компромисс, с одной стороны, сдвинул с места
забуксовавший поезд интеграции, с другой — позволил национальным
лидерам заявить, что они не поступились ни граном суверенитета.
Все выражали надежду на то, что новый документ будет готов к
концу года. А ратифицировать его удастся без плебисцитов, по
крайней мере, в самых проблемных странах. Прежде всего в
Великобритании, новый премьер которой Гордон Браун вроде бы
склонялся к тому, чтобы обойтись без мнения народа.
И тут Баррозу решил поиграть словами. Первым делом буря
разразилась, естественно, в Лондоне. Газеты порадовали читателей
новостью, что они, оказывается, подданные новой империи.
Консервативная партия заявила, что ни о каком одобрении нового
договора без референдума и речи быть не может, поскольку речь и в
самом деле идет об утрате национального суверенитета. А автор
одного из политических блогов сердечно поблагодарил Баррозу за его
слова, ведь теперь даже самые наивные поймут, что дальнейшая
интеграция — это реальная угроза самостоятельности. Нетрудно
предположить, что блистательное высказывание главы Еврокомиссии
будут теперь поминать ему постоянно.
Ситуацию можно было бы посчитать обычным казусом, не в первый
раз политиков подводит болтливость и неуместные сравнения. Но сам
факт возрождения «имперской» дискуссии, пусть и в своеобразных
формах, наводит на размышления.
Возвращение, казалось бы, навсегда ушедших понятий
свидетельствует о растерянности политической элиты, о попытках
найти объяснения происходящему в привычных категориях.
Проблема, однако, в том, что они не соответствуют миру XXI века,
а многообразные проблемы в лекала прошлых эпох не влезают. Отсюда
же, кстати, и всеобщая экзальтация в связи с якобы наступающей
новой холодной войной. Данное состояние международных отношений
хорошо знакомо, понятно, как себя вести. Правда, реальные проблемы
совсем иные. Но никто не знает, как их решать, поэтому предпочитают
бороться с призраками. И история властно вторгается в современную
политику.
Что же касается Евросоюза, то еще недавно — семь лет назад —
общепринятым было мнение, что ЕС с его действительно уникальной
культурой бесконечных компромиссов, сознательного отказа от грубой
силы и приверженности исключительно правовым решениям — прообраз
политики будущего. Модель, к которой все должны стремиться.
Сегодня острота всех видов конкуренции нарастает. Повсеместно
видны приметы ремилитаризации. Фактор военно-политического давления
снова становится существенной частью политики, а готовность
применять силу опять служит важным аргументом. Похоже на те
времена, когда большую политику вершили империи.
Как будто бы перемахнув через «будущее», мы вновь оказалась в
«прошлом»
Европа, считавшаяся образцом завтрашнего дня, словно вдруг
оказалась в дне вчерашнем, потому что остальные резко рванули мимо.
То «завтра», что сулит теперешнее развитие, вдохновляет не в пример
меньше, что «вчера», в котором остался Европейский союз. Но кто
сказал, что мир всегда развивается только в направлении
прогресса?
