Ядерный фактор всё теснее переплетается с неядерными, и, как показывают дискуссии двух последних лет, не всегда удаётся отличить реальное от воображаемого. Вместе с этим всё труднее отделить и долгосрочные, системные тенденции трансформации ядерного сдерживания от сиюминутных острых реакций.
Ползучая эскалация украинского кризиса ни шатко ни валко шла весь 2024 год. Переход тактической инициативы к российским вооружённым силам сочетался с постепенной утратой ВСУ возможностей вести активные боевые действия. Сокращение резерва в законодательно установленных возрастных рамках мобилизации и нехватка артиллерийских боеприпасов медленно делали своё дело.
Ступеньки эскалации
Расширение географии украинских атак дальними дронами (вплоть до Санкт-Петербурга) и вылазки в Курскую и Белгородскую области весной 2024 г. должны были скрасить некоторое оперативно-стратегическое уныние Киева, но привели к масштабной акции возмездия со стороны России 22 марта. Волна ударов по украинским объектам энергогенерации закончилась только к середине апреля. Последующий обмен манёврами и контрманёврами тоже не способствовал деэскалации: российские вооружённые силы в мае 2024 г. вошли на территорию Харьковской области, а в ответ украинцы в августе вторглись в Курскую область. Это уже не рейд, а более серьёзная операция, по сути, продолжающаяся до сих пор. В ответ на это, а также на нашумевшую атаку баллистическими ракетами против Севастополя, когда пострадали гражданские на пляжах, Украина получила в конце августа вторую серию ударов по энергетической инфраструктуре. Затем начались новые атаки украинских дальних дронов, включая удар по арсеналу в Торопце.
Картина на земле кардинально не менялась: российская армия не быстро, но неуклонно двигалась вперёд в Донбассе, а украинская по-прежнему не имела резервов и ресурсов, чтобы ей всерьёз помешать, как случилось осенью 2022 года. Вся эта ни горячая, ни холодная, но тёплая ситуация могла бы длиться ещё долго, если бы не вызывала раздражения в штабах коллективного Запада. Раздражение объяснимо: в «лавочку» уже почти три года закачиваются немалые финансовые и, что ещё важнее, слабовосполняемые материальные ресурсы военного назначения, а отдачи в виде «стратегического поражения» России на горизонте не видится, скорее наоборот. Плюс 5 ноября Дональд Трамп выиграл билет в Белый дом, а заодно и заполучил полностью республиканский Конгресс на ближайшие два года.
Результатом стало разрешение наносить удары «по территории России» дальнобойным высокоточным оружием, переданным Западом, а конкретно – американскими тактическими баллистическими ракетами ATACMS и франко-британскими крылатыми ракетами SCALP/Storm Shadow. Понятие «по территории России» в этом случае следует признать давно лишённым всякого смысла, так как ракеты обоих типов активно применялись со второй половины 2023 г. по Крыму и бывшим областям Украины, являющимся ныне неотъемлемой частью Российской Федерации. Но у коллективного Запада всё своё, включая карты местности.
19 ноября удару шести тактических ракет ATACMS подвергся склад боеприпасов в Брянской области, а в ночь на 21 ноября крылатыми ракетами Storm Shadow атакован командный центр в Курской области. Реакция российского руководства оказалась предельно быстрой и резкой, что только подчеркнуло болезненность вопроса. На крыши днепропетровского «Южмаша» приземлилась гроздь боевых блоков неядерного «Орешника», а президент Путин посчитал необходимым в отдельном заявлении особо подчеркнуть критическую важность момента.
Ирано-израильское противостояние, драматически вылившееся в начале декабря в крах семейного предприятия Асадов в Сирии, весь год развивалось куда менее предсказуемо. Весной и осенью страны обменялись сериями ракетно-авиационных ударов. Если Израиль применял ударную авиацию с высокоточным оружием «воздух-земля», то Иран и в апреле, и в октябре использовал не только дальнобойные дроны, но и баллистические ракеты средней дальности в неядерном оснащении. Мир с некоторой оторопью наблюдал массированные налёты баллистических ракет на территорию пусть неофициальной, но вполне реальной ядерной державы.
Доктринальные новеллы
Результатом этой неядерно-стратегической ярмарки тщеславия не мог не стать пересмотр доктринальных воззрений. Россия анонсировала его ещё в конце сентября, а 19 ноября, в момент начала санкционированных Западом атак дальнобойным оружием, официально опубликовала новую редакцию «Основ государственной политики в области ядерного сдерживания».
Главным в этой версии следует считать признание особых отношений с Белоруссией. В 2023 г. Россия отказалась от многодесятилетней, ещё советской политики, определявшей «совместные ядерные миссии» НАТО как нарушение Договора о нераспространении ядерного оружия, и обзавелась собственным «младшим партнёром», которому в случае опасности будут передаваться ядерные боеприпасы для совместного применения. Теперь в доктрине есть и утверждение о полноценном «ядерном зонтике» над Белоруссией.
Документ изобилует отдельными эпизодами угроз и возможных (но не неизбежных) условий перехода к применению ядерного оружия. Значительная их часть прямо вызвана событиями, происходящими вокруг Украины. Например, в перечне угроз названа изоляция части территории страны и блокада доступа к «жизненно важным коммуникациям». Это явный ответ на периодически вспыхивающие в Восточной Европе разговоры, в том числе со стороны занимающих официальные посты военных, о возможности блокады Калининградского полуэксклава.
Одним из условий является «неконтролируемое распространение оружия массового поражения, средств его доставки, технологий и оборудования для их изготовления». Многие трактуют его как свидетельство приверженности основным международно-правовым режимам контроля над вооружениями. Но более очевидна связь с периодически возвращающейся темой ядерного или радиологического оружия на Украине, и этот пункт восходит к американской доктрине «силового контрраспространения» начала 1990-х годов. Наконец, угрозой названы «крупномасштабные учения» у границ России, этот пункт следует отличать от «наращивания» там же «группировок сил общего назначения».
«Старт баллистических ракет» (без указания типа оснащения) как условие возможного перехода к применению ядерного оружия дополнен длинным перечнем всего, что может стартовать: от самолётов стратегической и тактической авиации до беспилотников. Здесь вновь видна прямая реакция на опыт украинской кампании.
Но основой ядерной доктрины всегда была формула, выносимая в доктрину военную: ядерное оружие применяется тогда-то и тогда-то. С 2010 г. Россия жила по схеме «в ответ на применение ОМУ, а также при агрессии с применением обычных вооружений, когда под угрозу поставлено само существование государства». В ноябре 2024 г. вторая часть определения изменилась: теперь ядерное оружие применяется в ответ на такую агрессию конвенциональными средствами против России или Белоруссии, которая создаёт «критическую угрозу их суверенитету и (или) территориальной целостности».
Перед нами несомненное понижение ядерного порога, здесь не может быть двойных трактовок. Но понижение и повышение – понятия всегда относительные.
Вот, скажем, военная доктрина 2000 г., принятая сразу по итогам югославской кампании НАТО. Там мы видим ещё более угрожающую формулировку «в критических для национальной безопасности ситуациях» – естественно, без конкретизации ситуаций и меры их критичности.
То есть доктринальная формулировка 2024 г., принятая посреди острой фазы противостояния России и Запада, всё ещё куда более вегетарианская, чем формула 2000 года. Формула, пусть написанная в конце «малой холодной войны», которой стал второй срок Бориса Ельцина (особенно в сравнении с последующим первым сроком Владимира Путина), – но всё же не в период участия России в крупномасштабном вооружённом конфликте, подпитываемом странами Запада, и не в условиях ковровых экономических санкций.
Но, конечно, им обеим далеко до бессмертной американской классики: ядерное оружие применяется в «исключительных обстоятельствах» для защиты «жизненно важных интересов» Соединённых Штатов и их союзников. Иной раз трудно сказать, что хуже для мира и безопасности: предельно неконкретная доктрина в стиле «применю, когда захочу» или длинный перечень оснований, напоминающий столб, залепленный объявлениями. И то, и другое – не лучший знак, указывающий на неполную уверенность сторон в достоверности ядерного сдерживания – то есть в том, что до противоположной стороны доходит сигнал о необходимости ограничивать поползновения.
Возмущённые люди, требующие немедленного применения тактического ядерного оружия не то на Украине, не то сразу против НАТО, прекрасно ощутили это на себе. Их эмоции можно понять. Очень, очень это неприятное ощущение, когда ты убедил себя в том, что Бомба – гарантия почти всего хорошего, а на выходе оказывается, что Бомба – всего лишь гарантия от такой же Бомбы, но чужой. Факт, очевидный для стратегического сообщества холодной войны, приходится (как при археологических раскопках) поднимать обратно на поверхность и восстанавливать.
Да, тогда очень боялись самой тени войны, потому что обе стороны чётко понимали: начнись в Европе между двумя лагерями что-то неядерное, но по-крупному, вопрос о преодолении ядерного порога неизбежно встанет через несколько недель или даже дней. Одно время Соединённые Штаты вообще заявляли, что даже думать не будут: если что-то начнётся, сразу применят, и всё. Этот опыт тоже придётся вспоминать заново, примеряя на себя, как и его последствия.
Стратегическая стабильность между Россией и США, кстати, незыблема. Именно по этой причине до сего момента, несмотря на все описанные крены и крутые повороты, украинские события – пример хорошо работающего ядерного сдерживания. Вспомните, что две предыдущие мировые войны начались из-за куда меньшего накала геополитических страстей. Живи мы в безъядерном мире, большая война между Россией и НАТО давно бы уже шла.
Это, безусловно, само по себе не спасает нас от ядерной войны, но как минимум создаёт у лиц, принимающих решения, понимание бесперспективности ядерного хода. Таков один из многих парадоксов ядерного сдерживания: неуклонно обеспечивать неизбежность ответных действий, совершенно бессмысленных со стратегической точки зрения. Впрочем, устроить ядерную войну не от тончайшего умысла, а от бессилия в отсутствие альтернатив – тоже слабое утешение.
Можно сказать спасибо инерции соглашений о контроле над вооружениями или искусным расчётам военно-стратегических балансов. Но стратегическая стабильность в отсутствие международно-политической разрядки играет с положившимися на неё злую шутку: она подталкивает стороны к активному противоборству в областях, с ней напрямую не связанных, – а это ведёт в запущенных случаях к тому, что мы видим сейчас на Украине или на Ближнем Востоке.
Автор: Константин Богданов, кандидат технических наук, руководитель сектора стратегического анализа и прогноза Центра международной безопасности Национального исследовательского ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН
