Двадцать лет назад Советскому Союзу был поставлен окончательный диагноз. «Обращение к советскому народу Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР», которое передавали по всем каналам с раннего утра 19 августа 1991 года, звучало как набат: «Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность! …Каждый …должен сделать единственный правильный выбор. Мы зовем всех истинных патриотов, людей доброй воли положить конец нынешнему смутному времени».
А потом по телевизору показали тех, от кого исходили страстные призывы. Трясущиеся руки «диктатора» – вице-президента СССР Геннадия Янаева. Отсутствующие взгляды членов ГКЧП. Невнятные ответы.
Защитники советской государственности выглядели не убежденными в своей правоте спасителями Отечества, а обреченными, которые сами не верили в собственный успех. Они не могли вселить ни страх в своих противников, ни уверенность в тех, кто разделял их пафос, хотя последних было немало.
В дни ГКЧП выяснилось главное – Советская власть больше не способна применить силу. Ту самую, на которой как на мощном фундаменте почти три четверти века покоилось ее здание. Готовность к насилию ради восстановления порядка – обязательное качество любого государства, будь оно демократическое или нет. В этом смысле Великобритания и Сирия не отличаются друг от друга, хотя механизмы подавления принципиально различны. Но если в демократической системе слабость ведет к поражению на выборах, то в тоталитарной означает крах всей конструкции. СССР 1991 года уже не был тоталитарным, но он и не стал демократическим – то ли не успел, то ли и не мог.
Фраза, сказанная Михаилом Горбачевым Эриху Хоннекеру в октябре 1989 года – «Кто опаздывает, того наказывает жизнь» – относилась и к советскому руководству. Меры по спасению СССР, как реформаторского, так и охранительного толка, начали принимать слишком поздно. Инициаторы заговора были правы в том, что запланированное на 20 августа подписание нового Союзного договора, к которому даже по оптимистическим предположениям могли присоединиться лишь 9 из 15 союзных республик, означало бы не трансформацию, а конец Союза.
Видимо, в этом и заключался вердикт, который история вынесла Советскому Союзу. В решающий момент, в конце 1980-х, во главе его оказались именно эти люди. Горбачев – идеалист, считавший невозможным переступить черту, которую иногда обязан переступать профессиональный политик. И его оппоненты, не способные ни предложить ясную альтернативу, ни даже проявить настоящую жесткость и принципиальность.
Августовский путч продемонстрировал состояние союзного руководства, увидев которое местные номенклатуры бросились врассыпную. Отчасти потому что торопились отгородиться от духа деградации, исходившего от центра. Отчасти потому что поняли, что наступает время, когда они смогут без оглядки на Москву распоряжаться властью и собственностью.
Борис Ельцин, герой сопротивления ГКЧП, проявил волю, то, чего критически не хватало союзной верхушке, и с этого момента уже не было сомнений, в чьих руках реальная власть. Ельцин не стремился сохранять Союз, и через неполные четыре месяца с легкостью отказался от уже формальной оболочки ради того, чтобы окончательно устранить из политики своего извечного оппонента.
Один из немногих документов, выпущенных ГКЧП – заявление – начиналось бравурно: «Уже первый день действия чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР показал, что люди вздохнули с облегчением». Оказалось, что это был последний вздох империи.
