В назначении Дмитрия Рогозина постоянным
представителем России при НАТО примечательно лишь одно: вновь
продемонстрированная хозяином Кремля способность принимать кадровые
решения, которые шокируют на первый взгляд, но уже на второй
кажутся естественными.
В отличие от большинства его единомышленников по
националистическому лагерю, напоминающих персонажей провинциального
балагана в псевдорусском стиле, Рогозина легко представить себе
депутатом парламента любой западноевропейской страны. Современная
Европа знает немало респектабельных ксенофобов популистского толка,
которые виртуозно владеют искусством публичной полемики и умело
балансируют на грани политического фола. По мере усугубления
миграционных проблем и замедления экономического развития Старого
Света подобный тип станет там даже более востребован, чем
сегодня.
С точки зрения международного поведения Москвы, назначение
Дмитрия Рогозина тоже более чем логично и всецело отвечает духу
«суверенной демократии».
Посыл номер один: действия и репутация того или иного персонажа
в России – наше сугубо внутреннее дело. И вас, уважаемые партнеры,
это не касается. Работать будете с тем, кого назовем.
Посыл номер два: ваша реакция нас не интересует.
Москва – не первая и явно не последняя столица великой державы,
которая руководствуется подобным подходом. Отправка Рогозина в
Брюссель не отличается от шага Джорджа Буша, который два с
половиной года назад назначил постоянным представителем США при ООН
видного неоконсерватора Джона Болтона. Тем самым Белый дом
продемонстрировал свое отношение к крупнейшей международной
организации и вообще к мнению остального мира. Ведь Болтон не
скрывал, что предпочел бы вовсе упразднить ООН по причине ее
глубокой вредоносности.
Правда, Сенат даже в период республиканского большинства
назначение не утвердил. В течение года Джон Болтон оставался и.о.,
а после победы демократов на выборах в Конгресс ему вовсе пришлось
уйти. От Государственной думы ожидать строптивости, понятное дело,
не приходится.
К окончанию второго срока президентства Владимира Путина у него
выработался четкий внешнеполитический стиль.
Президент России говорит в сдержанной манере, однако весьма
экспрессивен по форме выражения мыслей и отличается насыщенными
метафорами.
Благодаря Путину внешнеполитическая палитра обогатилась яркими
образами. Тут и «добрый, но строгий дядя в пробковом шлеме»,
который учит демократии «неблагодарных туземцев» (по поводу
украинских президентских выборов-2004). И мальчик во дворе «с
конфетой в потном кулачке», который не желает ее никому просто так
отдавать (о требованиях ратифицировать Энергохартию, 2006 год). И
совсем недавно – «сумасшедшие с бритвой», которые «размахивают ей в
разные стороны» (о призывах Запада ужесточить санкции против
Ирана).
В том же ряду завуалированная параллель между американской
политикой и действиями Третьего рейха (в речи на последнем Дне
Победы). И Махатма Ганди, после смерти которого президенту России
как истинному демократу стало не с кем поговорить (на вопрос о
демократичности Путина накануне саммита в Хайлигендамме). Наконец,
сравнение размещения элементов ПРО в Восточной Европе с Карибским
кризисом 1962 года, который чуть не закончился ядерной войной (на
последнем саммите Россия – ЕС в Португалии).
Манера Путина не похожа на риторику «отцов нации», которым, будь
то на Востоке или на Западе, свойственна пышная патетика.
В его речи чаще слышны саркастические интонации, жесткость
высказываний как будто слегка нивелируется мрачноватой издевкой.
Вместо смягчения эффект получается ровно обратный, что, конечно, не
противоречит замыслу оратора.
Назначение Дмитрия Рогозина в НАТО – бюрократическое отражение
именно такого подхода.
Стиль президента России, безусловно, отражает персональные черты
характера, но также и его видение международных отношений. В
понимании Путина, глубоко убежденный в собственном моральном и
интеллектуальном превосходстве Запад не воспринимает то, что
преподносится в конструктивной и вежливой манере.
Во всяком случае, пока Кремль не начал вести себя так, как в
последние месяцы, обсуждение вопросов, которые поднимала России,
годами не сдвигалось с мертвой точки.
И как ни относись к активности президента последнего времени,
Запад из самодовольной спячки он разбудил.
Правда, по мере приближения к финальной стадии вышеописанный
стиль начинает приобретать черты самоцели. Одно дело – растолкать
навалившегося храпящего соседа, заставить его подвинуться и
выслушать свое мнение. Другое – продолжать пихать уже проснувшегося
по любому поводу, не давая тому возможности осмыслить ситуацию и
провоцируя на ответ.
Специфическое чувство юмора Владимира Путина, выданное в
повышенной концентрации (а яркие высказывания учащаются), формирует
не тот образ, в котором нуждается российская политика. Поскольку
нынешний российский лидер в отличие от предшественников неплохо
владеет иностранными языками, он не может не понимать, что многие
его броские фразы, особенно те, что связаны с российским культурным
контекстом, в переводе звучат жестче, чем в оригинале. Ирония
уходит, угрожающий смысл остается, а с ним ощущение откровенной
взбалмошности Москвы.
Образы, используемые Владимиром Путиным доходчивы, но зачастую
неточны, причем неточность искажает восприятие в сторону
гиперболизации. Карибский кризис – слишком драматическая метафора
для ПРО в Польше и Чехии. Сумасшедший с бритвой – образ, подходящий
для характеристики прямых военных угроз, но, пожалуй,
преувеличенный в отношении призывов к политическим санкциям.
Конфетка в кулачке – своеобразная картинка, странно
свидетельствующая о российском строе мыслей (жадный ребенок – это,
получается, Россия).
Кроме того, если на Западе сарказм в какой-то степени еще может
быть воспринят, то, например, на Востоке его могут расценить как
сознательную насмешку с вытекающими последствиями. Так, в Иране,
скорее всего, запомнили слова Путина, который в ответ на просьбу
иранского журналиста пообещать поставку топлива в Бушер заметил,
что «обещания давал только своей маме, когда был маленьким
мальчиком».
Когда Владимир Путин общается с иностранными лидерами, на его
лице все чаще мелькает примерно то же выражение, с которым
президент взирал из президиума на происходящее во время последнего
съезда «Единой России». Что-то вроде недоброй иронии с оттенком
безнадежности: ну что, мол, с ними делать, хоть кол на голове
теши…
Президента можно понять – у него очень тяжелая работа. От
повторения одних и тех же ходов и ситуаций, от постоянного (и
небеспочвенного) ожидания подвоха со стороны внешних партнеров, от
необходимости продолжать попытки пробить головой стену
накапливается неимоверная усталость. И сменяемость власти – вещь
очень гуманная. Как в отношении самого властителя, так и в
отношении подвластной ему страны, ведь утомленный лидер с
неизбежностью начнет совершать ошибки.
