Нарастающего отчуждения в отношениях между Соединенными Штатами и Европейским союзом сегодня трудно не заметить. Различия в геополитических подходах и культурных традициях, в моделях социальной политики и образа жизни год от года делают Старый и Новый Свет все менее похожими на органичные части единой западной цивилизации. Американцы не могут отказаться от несколько пренебрежительного отношения к европейцам, сложившегося еще в послевоенные годы, а европейцы все чаще выступают с позиций последовательного антиамериканизма. Вместе с тем эти одинаково «недружелюбные» отношения асимметричны: американское безразличие к Европе отражает скорее инерцию общественных стереотипов, тогда как европейское неприятие Америки носит все более выраженный идеологический характер. Насколько конструктивен антиамериканизм как идеология? Способствует ли его распространение правильному осмыслению тенденций, существующих в современном мире? Наконец, порожден ли он ошибками самих американцев или своеобразным комплексом неполноценности тех, кто обитает вне пределов преуспевающей Америки? Эти вопросы редко занимают европейцев, и можно лишь восхищаться тем, как предельно остро поставлены они в новой книге Жана-Франсуа Ревеля, члена Французской академии и одного из патриархов французской интеллектуальной традиции.
По сути дела, известный писатель и социолог не открывает ничего нового, он лишь призывает сограждан обратить более пристальное внимание на очевидные факты. По мнению Ревеля, антиамериканизм — не только продукт восприятия Соединенных Штатов как единственной сверхдержавы. Он содержит в себе импульс к изменению существующего порядка, который сложился на протяжении второй половины ХХ века. Осознание новых реалий привело к возникновению такой ситуации, при которой антиамериканизм «более или менее скрыто представлен на всей планете, включая Европу, где он был взращен, а в некоторых столицах — даже в статусе навязчивой идеи и некоего принципа внешней политики» (с. 114).
Можно ли считать Америку источником проблем завершившегося столетия? Нет, отвечает автор. Напротив, «именно европейцы сделали XX век наиболее черным в истории человечества, включая сферу политики и морали. Это они спровоцировали две мировые войны — катаклизмы, равных которым не знала история. Это они изобрели и воплотили в жизнь два режима, самых криминальных из всех, что когда-либо формировались в человеческом обществе… это в Европе следует искать ответственных, по крайней мере частично, за тупики и конвульсии недостаточного развития остального мира» (с. 115). Разумеется, можно и нужно говорить о том, что такое представление об истории ХХ века основано на явных упрощениях, но следует признать, что в целом они не искажают точности взгляда.
А правильно ли считать американское общество столь уж несовершенным? Нет, опять говорит автор. Он напоминает читателям, что во Франции женщины получили право участия в выборах позже, чем в Соединенных Штатах. (Здесь, правда, автор мог бы заметить для полноты картины, что расовая сегрегация в вопиющих формах просуществовала в США вплоть до конца 60-х годов ХХ века.) Ревель подчеркивает, что в большинстве регионов Франции на протяжении 90-х отмечался рост преступности, в то время как в Нью-Йорке число правонарушений уменьшилось. К сожалению, автор обходит вниманием тот факт, что в 2001 году в тюрьмах и исправительных учреждениях США содержалось 1 млн 932 тыс. человек, или 0,7 % населения, тогда как во Франции — 57,8 тыс. человек, или в семь раз меньше в процентном выражении.
Рассматривая проблему несовершенства американской демократии, ярко проявившуюся во время последних выборов президента, Ревель отмечает: «Демократия в Европейском союзе функционирует намного менее эффективно, чем в союзе американских штатов; политический вес каждой из европейских стран в Европарламенте (и Еврокомиссии) только отдаленно связан с их реальным демографическим весом» (с. 50). Но, заметим, Европейский союз не стал (пока, по крайней мере) федеративным государством, каковым вот уже более двухсот лет являются США, а на внутристрановом уровне подобные коллизии в Европе практически неизвестны. Автор обращает внимание на то, что именно Европа десятилетиями оставалась центром террористической активности и именно здесь продолжают активно действовать многие террористические организации. Вряд ли, однако, причины европейского терроризма родственны тем, что привели пилотов-шахидов в небо Нью-Йорка и Вашингтона.
И все же в целом эта часть книги заставляет задуматься о том, заслуживают ли американское общество, стиль жизни и культура привычно резкой критики. Поставить под сомнение такой стереотип европейского мировосприятия является, по сути, одной из целей автора. Для Ревеля США не представляют собой идеального общества; он видит недостатки американской модели социального устройства, но признает ее право на существование, считает неразумным отрицать ее успехи и стремится трансформировать европейский скептицизм в отношении Америки в усилия, направленные на совершенствование самой Европы.
Автором предпринята попытка разорвать сложившуюся в общественном мнении связь между распространением в мире американского влияния и процессами глобализации. Жан-Франсуа Ревель справедливо пишет: «Глобализация существовала задолго до появления Соединенных Штатов, она сопровождала всю историю капитализма» (с. 79). И хотя «сегодня много говорится о центральной роли Америки, в двух первых волнах глобализации определяющую роль играла Европа, поскольку именно она распространяла на все континенты свои капиталы, свою технику, свои языки, самих европейцевѕ» (с. 80). Глобализация, подчеркивает автор, есть порождение западного мира, продукт либерального капитализма, а не американский проект подчинения Соединенным Штатам остального мира. Ревель идет и дальше, доказывая, что множащиеся сегодня альтернативные концепции глобализации, часть которых получает активную поддержку европейских левых, по сути своей надуманны и реакционны: «Левые отвергают лишь глобализацию, осуществляемую с помощью рыночных механизмов, — пишет он. — У левых просматривается цель добиться глобализации без рынка: ведь с идеологической и политической точек зрения она им представляется вполне желательной… Социализм в XIX и XX столетиях определялся как международное движение. Оно породило Первый, Второй, Третий и Четвертый интернационал, одно только название которого свидетельствует о планетарных амбициях» (стр. 76–77). Что же касается антиглобалистских движений, то за ними скрываются, по мнению автора, силы, стремящиеся помешать развитию либеральной хозяйственной и политической традиции, в которой воплощена суть западной цивилизации.
Ревель считает, что американское общество вполне жизнеспособно и, кроме того, зиждется на фундаментальных принципах западной цивилизации. Отличаясь от общества европейского, оно не менее совершенно, и в ХХ веке именно Америка сыграла важную и позитивную цивилизационную роль. Автор последовательно подчеркивает, что европейская версия антиамериканизма в значительной мере порождена идеологическими и политическими явлениями, специфическими для самих европейских стран. И по сей день, указывает Ревель, «во многих странах антиамериканизм служит оправданием несостоятельности правительств, несовершенства идеологической сферы и преступной бесхозяйственности» (с. 153). Говоря об антиамериканизме, он подчеркивает, что, кроме всего прочего, «эта идея фикс приводит к тому, что остальные страны слагают с себя ответственность за судьбы мира» (с. 115).
Автор уверен, что обостряющееся в последние годы геополитическое и идеологическое противостояние Европы и Соединенных Штатов, с одной стороны, подпитывается антиамериканскими настроениями, а с другой — лишь множит их. «Одна из причин американских односторонних действий состоит в том, что нередко европейцы отвергают анализ и выводы Соединенных Штатов, считая их предвзятыми, не соответствующими действительности, и воздерживаются от того, чтобы опираться на эти выводы в политике» (с. 230). Говоря о европейской критике американской «односторонности», он напоминает, что «если бы во времена холодной войны Соединенные Штаты хотя бы в минимальной степени не продемонстрировали «одностороннего подхода», а прислушивались к вечным европейским советчикам, то СССР мог бы просуществовать гораздо дольше, чем в действительности» (с. 219).
Читая монографию Ревеля, трудно не сравнивать ее с другой, не менее примечательной книгой — «Мир, в котором мы живем», также вышедшей в свет в 2002 году. Ее автор, Уилл Хаттон, стал первым за последние десятилетия британцем, аргументированно выступившим за отказ от воспроизведения американской модели развития и переориентацию Соединенного Королевства на континентальную Европу. Жан-Франсуа Ревель, в свою очередь, оказался первым среди пишущего истеблишмента своей страны, кто аргументированно заявил о лояльном отношении к Америке, — при том, что во Франции такое отношение считается чуть ли не неприличным. Сопоставляя эти две столь, казалось бы, непохожие друг на друга книги, я прихожу к выводу, что истинное значение обоих трудов прежде всего в том, что в них воплощается мнение меньшинства — мнение, внимание к которому есть важнейший признак любого толерантного и демократического общества. И пока эти мнения будут слышны, пока их будут принимать во внимание, внутренние связи, испокон веков существующие между отдельными «частями» западного мира, не будут разорваны и не сможет восторжествовать никакая одержимость — ни антиамериканская, ни антиевропейская.
Владислав Иноземцев
