Глава Софийского центра либеральных стратегий, один из крупнейших теоретиков демократии Иван Крастев при поддержке проекта InLiberty прочел лекцию о кризисе парламентаризма «Роспуск парламента». В ходе встречи политолог рассказал об изменении идеологии протестных движений и об их связи с кризисом демократии.
«Очень символично, что сегодняшняя встреча проходит в здании телеграфа, поскольку раньше при любой революции одной из важнейших задач считалось захватить телеграф», — начал с шутки Иван Крастев.
В последние годы очевидны трансформация, происходящая с современными демократическими институтами, и утрата доверия к ним со стороны общества, уверен политолог. На фоне падающей избирательной активности за последние пять лет более чем в 70 странах мира наблюдалось формирование обширных протестных движений. Среди этих стран равно представлены бедные страны с низким доходом на душу населения и демократические государства с высоким ВВП, такие как США и Великобритания. «Что общего между этими протестными движениями, и как они отражают кризис представительских систем во власти?» — задается вопросом Иван Крастев.
В 2013 году по Болгарии прокатилась серия акций под лозунгом «Да запалим монополите», направленных против монополий энергетических компаний. Начавшись в Благоевграде, они быстро перекинулись на всю страну. «Тогда десятки человек ежедневно выходили на улицы, не делая никаких политических заявлений и не выбирая лидера», — вспоминает Крастев. По его мнению, протестующие опасались, что, выбрав лидера, который станет говорить от их имени, они в скором времени получат человека, который защищает свои собственные интересы.
В августе 2011 года в Англии начались массовые протесты, связанные с высоким уровнем безработицы и конфликтами на расовой почве. В ходе стихийных беспорядков были задержаны около двух тысяч человек. В это же время в США началась бессрочная акция Occupy Wall Street.
Несмотря на очевидный локальный контекст каждого протеста, можно выделить несколько схожих черт, полагает Крастев. Практически все протестные движения последнего времени организованы не политическими партиями и не профсоюзами, а обычными людьми с улицы, которые перестали доверять как политическим партиям, так и профсоюзам. Этих людей с разнонаправленными политическими убеждениями побудили выйти на улицу не харизматичный лидер, не желание захватить власть и не политические лозунги, а желание донести определенное послание, которые они не могут оформить иначе.
Политическую историю Европы в большой степени сформировала борьба за расширение разными социальными группами своих гражданских прав. Боровшиеся за право участвовать в выборах плебеи Древнего Рима, вслед за ними суфражистки и завоевание всеобщего избирательного права в США сформировали определенный общественный консенсус относительно того, как должна выглядеть представительская система.
В 1848 году сразу после буржуазно-демократической революции во Франции, которая установила всеобщее избирательное право для мужчин, настроения масс лучше всего отражал очень популярный в то время постер, на котором изображен рабочий, который в одной руке держит ружье, а в другой — бюллетень. «Я собираюсь голосовать и готовлю пулю тем, кто откажется услышать мой голос», — так предлагалось интерпретировать плакат.
Теперь, когда в демократических странах нет проблемы в том, чтобы проголосовать за свои политические убеждения, градус заинтересованности в избирательном процессе год от года неизменно падает. Даже наиболее активный во все времена электорат, молодежь и малообеспеченные слои населения, все реже использует выборы как рупор своих интересов.
Во Франции 1847 года только 20% населения имели право голоса, зато они голосовали по всем вопросам, объясняет Крастев, но сейчас ситуация сменилась на обратную. Право выбора получило все совершеннолетнее население, однако круг вопросов, по которым оно может высказаться, сократился более чем в два раза. Соответственно, понизилось и желание проявлять таким образом гражданскую сознательность. «Выборы имеют такое же отношение к демократии, как секс к любви» — так, по мнению Крастева, можно определить сегодняшнее отношение общества к свободному волеизъявлению.
Проблема осознания мизерности собственного влияния на политические решения усугубилась тем, что в ЕС большинство значимых изменений принимается не на национальном, а на общеевропейском уровне. «Насколько критично то, как я проголосую? Имеет ли значение мой голос?» — ответы на эти вопросы понижают желание участвовать в выборах, объясняет Крастев.
Кроме того, печальная статистика заинтересованности в голосовании легко объяснима для стран, на чьей территории происходит длительный военный конфликт. Для ее населения очевидно, что если им приходится ходить по улице с оружием, выборы ничего не решат. При этом, если в государстве полностью отсутствуют проблемы, заинтересованность в смене власти тоже отсутствует, поскольку у граждан нет необходимости искать выход из кризиса. Потому зачастую вся игра выборов заключается в создании иллюзии конфликта, который может быть разрешен в ходе выборов.
Этот механизм поддержания незатухающего интереса в некоторых наиболее развитых странах работает уже более чем два века. Почему же только сейчас выборные институты начали утрачивать актуальность в глазах избирателей? Народ вдруг начал понимать, что правительство на самом деле контролирует не так много сфер жизни, как хотело бы показать, притворяется сильнее, чем оно есть, и гарантирует решение тех проблем, на которые на самом деле не может повлиять. «Рассмотрим попытку некоторых стран ввести повышенный налог для сверхбогатых людей. Мы помним, чем закончилось принятие такой меры во Франции — один всем известный актер просто получил гражданство в Бельгии, только его и видели. Так может поступить вся верхушка общества», — рассказывает политолог.
Можно попытаться обойти недоверие к властным структурам обращением к прямой демократии, заодно сделав законотворческий процесс открытым для народа. Однако довольно быстро становится понятно, что это не работает. «Представьте, что современные технологии позволили вам с помощью вашего телефона каждый день голосовать по какому-нибудь вопросу, который сейчас обсуждается в парламенте. Количество времени, которое вам придется потратить, чтобы разобраться в проблеме, настолько велико, что вы предпочтете доверить это профессионалам и закрыть глаза на возможный обман с их стороны», — считает политолог.
Исландия, в которой несколько лет назад вера в прямую демократию была очень сильна, решила провести эксперимент, устроив аутсорсинг конституционного законотворчества. Гражданам позволили вносить изменения в законы и писать новые статьи в Конституцию. Но оказалось, что в процесс вовлечено меньше 5 тысяч человек, общество оказалось не готово копаться в деталях политического процесса. Стало ясно, что принципы прямой демократии Древней Греции не применимы к сегодняшнему дню.
«Не так просто осознать крушение идеи прямой демократии и принять необходимость существования институтов власти, особенно, когда они стремительно теряют доверие общества», — делает вывод Крастев. Потому регулярное выражение недоверия власти — основная подоплека современного протестного движения, оно держит ее в тонусе и заставляет постоянно подтверждать свою легитимность. Однако если у народа нет обладающего полномочиями представителя, которому он доверяет, он не имеет влияния на политику. Парламент же дает возможность с высокой степенью вероятности выступить как раз от имени большинства.
«Самый типичный пример представительской системы в парламенте — Америка 1950—60-х годов. Если ты голосуешь за консерваторов, то будешь делать это всегда, поскольку каждая партия отражает интересы определенной среды. Это был уже не просто политический выбор, это был выбор стиля жизни, и он функционировал как система, которая поддерживает саму себя», — объясняет политолог.
Теперь же граждане, по статистике, предпочитают голосовать не так, как на предыдущих выборах, чтобы иметь возможность представить все точки зрения. В США у конгрессмена теперь больше шансов быть выбранным, если до этого ни разу не избирался, аналогичная ситуация в Болгарии, где за последние несколько лет два раза на выборах победила партия, созданная за год до этого. «Люди голосуют не за, они голосуют против сложившегося порядка», — уверен Крастев.
«Классовая система отходит в прошлое, теперь нет какого-то единого большинства, сформированного по определенному признаку, их теперь много, и конкретный гражданин может принадлежать сразу к нескольким», — объясняет Крастев. За счет этого снижается идеологическая подоплека, постепенно грань между курсами разных политических партий утрачивается, и мы опять приходим к бессмысленности выбора.
На этом фоне можно наблюдать любопытные девиации: в попытке сменить устоявшуюся систему стабильности люди порой голосуют за удивительные альтернативы, просто чтобы показать, что они есть. «Такова подоплека прокатившихся по Италии протестов, в ходе которых люди просто пытаются продемонстрировать, что у них есть выбор», — считает политолог.
При таком подходе к мотивации политического выбора они превратились для политиков в серьезную задачу. «Раньше победа в выборах означала возможность в ближайшие четыре года безраздельно править. Теперь, когда электорат порой сам не всегда помнит, за кого отдал голос, он готов предпринимать решительные действия, поняв, что правящая партия перестала отражать мнение большинства», — объясняет Крастев.
«Российская политическая система избрала интересный способ разрешения этого противоречия. Все усилия нынешней политической элиты направлены на то, чтобы доказать, что никакой альтернативы ей не существует», — говорит Крастев.
Выборы в России, считает политолог, проводятся для удовлетворения желания масс чувствовать политический вес своего решения, при этом все представляют степень их честности. Однако в безальтернативной системе это не очень смущает. В такой ситуации во время протестов активисты очень нерешительны, потому что они не уверены, что представляют большинство.
Российская власть, привыкшая к отлаженному взаимодействию с электоратом, во время протестной активности, по мнению Крастева, в удивлении пытается понять, кем организованы эти вышедшие на улицы люди. В то время как ему следует задать себе еще один вопрос, чего они добиваются?
Американский экономист Альберт Хиршман в середине ХХ века разработал такую теория развития конкурентной среды. «Предположим, вам не нравится определенный продукт. Если вы прекратите его покупать, то это будет своего рода посланием производителю о том, что он делает некачественный товар. Но как быть, если товар труднодоступен? Недостаточно просто уйти, необходимо выступать, критикуя и добиваясь его улучшения. Именно так работает политика», — поясняет Крастев.
Протесты последнего времени все чаще построены на такой тактике ухода вместо попыток изменить ту властную структуру, качество которой перестало удовлетворять. «Так же поступал и недовольный решениями элиты древнеримский плебс — уходил на ближайший к городу холм и сидел там несколько дней, не выдвигая требований, в ожидании, когда патриции пойдут на уступки», — рассказывает политолог.
Таким образом, в конце V века до нашей эры века плебсу удалось получить право выбирать своих представителей, народных трибунов, которые защищали их интересы от произвола патрициев. В попытке исправить свое безвольное положение в Риме, плебеи выбрали момент очередного военного напряжения с вольсками и сабинами, чтобы на несколько дней удалиться за пять километров от Рима на Священную гору. Этот жест посеял панику в городе, поскольку плебс составлял основную часть войска, а потому патриции очень быстро приняли все условия бастующих.
Отказ представить свое оформленное мнение власти — вот основная черта, объединяющая электоральное и протестное поведения социума. «Слабость такой позиции в том, что протестующие только ставят вопрос, оставляя его решение на усмотрение власти, — считает Крастев. — Мы живем в мире, который свободен как никогда раньше, но у нас гораздо меньше власти, чем когда-либо». Основной вопрос, который стоит решить современному обществу, считает он, это как переформировать существующие институты власти, чтобы они стали репрезентативными.
