После успешных демократических перемен в
Центральной и Восточной Европе и крушения ряда диктатур в Азии и
Латинской Америке объектом пристального внимания стал Ближний
Восток в широком значении этого географического понятия.
Почему именно ближневосточная почва
оказалась столь благоприятной для международной террористической
деятельности, прикрывающейся религиозной оболочкой? Для
администрации США ответ на этот вопрос поначалу казался простым:
мол, большинство арабских, да и вообще мусульманских режимов
погрязли в ретроградстве, экономические и политические реформы
буксуют либо имитируются, экономическое положение ухудшается, а это
создает питательную среду для терроризма и всякого рода
экстремистских настроений. Отсюда следовал вывод: срочно требуется
демократическое переустройство Ближнего Востока на основе
политических реформ и рыночных преобразований, оправдавших себя в
других регионах.
Пример Ирака, однако, показывает:
односторонние действия по форсированной насильственной
демократизации региона чреваты новыми потрясениями. Да и результаты
«государствостроительства» с участием многонациональных сил в
разных частях света (Косово, Гаити), мягко говоря, противоречивы.
Переход от одной общественной формации к другой, более
адаптированной к требованиям глобализации, и так слишком болезнен,
чтобы стоило усложнять процесс, искусственно подстегивая его.
ЗАСТЫТЬ НА НУЛЕ
Обширный регион Ближнего Востока от
Атлантики до Персидского залива почти с 300-миллионным населением в
последние два десятилетия действительно замедлил темпы своей
исторической трансформации. Доход на душу населения застыл на нуле
в то время, как в других развивающихся странах с сопоставимой
экономикой он составил в среднем 3 %. И это при крайней
неравномерности распределения доходов по региону – от 335 дол. США
на душу населения в Мавритании до 30 тысяч в Катаре. Доля арабских
стран в мировой торговле с 1981 по 2002 год снизилась более чем
наполовину (с 9,6 % до 3,2 %), что свидетельствует о слабой
интеграции региона в мировую экономику. Неуклонно сокращался объем
иностранных инвестиций, снижалась производительность труда.
Безработица достигла опасной черты, превысив во многих странах
четверть всей рабочей силы. В Алжире, где этот процент гораздо
выше, толпы праздно шатающейся молодежи были и остаются резервом
для вербовки террористов. Вызвавший острые дебаты второй Доклад ООН
о человеческом развитии в арабском мире (2003) высветил три главных
препятствия на пути к его дальнейшему поступательному развитию:
дефицит свободы, дефицит знаний и дефицит прав женщин.
Политические структуры большинства стран
Арабского Востока оказались не менее ригидными, чем экономические.
Постколониальный процесс становления независимой государственности
завершился к последней декаде прошлого столетия формированием здесь
жестко централизованной власти. На ее основе после военных
переворотов 1950–1960-х была достигнута политическая стабилизация,
сопровождавшаяся формированием национального самосознания в каждой
отдельной арабской стране. Идеология арабского национализма с ее
лозунгами единства всей «арабской нации» отошла в прошлое. Понятие
нации перестало носить абстрактный иллюзорный характер,
ассоциируясь все больше с конкретным государством в рамках
исторически сложившихся границ.
С точки зрения принятых на Западе
формальных критериев либеральной демократии (хотя и там не все так
однозначно) установившиеся на Ближнем Востоке политические режимы
являются автократическими. Сменяемость правителей, разделение
властей, легальная оппозиция – все это на практике отсутствует.
Избирательная система далека от того, чтобы быть признанной
свободной и справедливой. Даже в таких более развитых странах, как
Египет и Сирия, институты народного представительства предназначены
лишь для осуществления контролируемой сверху процедуры штампования
законов. Что касается нефтяных монархий аравийских государств, то
здесь (Катар, ОАЭ) наметились робкие сдвиги в сторону модернизации
политических структур и большей открытости. Вместе с тем самое
крупное государство этого арабского субрегиона, Саудовская Аравия,
с момента основания в 1932 году управляется как семейное
предприятие при полном отсутствии выборных институтов.
НЕ НАВРЕДИ…
С тем, что в большинстве государств
мусульманского региона наблюдается недостаток демократии и свободы
предпринимательства, согласны практически все, но вопрос, как
изменить такое положение, вызывает острые дискуссии. Первая реакция
на американскую инициативу «Большой Ближний Восток» показала, что к
идее ускоренного насаждения западных ценностей на мусульманскую
почву Европа относится критически, а исламский мир – со скепсисом
или полным отторжением.
Амбициозный план переустройства всего
региона, от Мавритании до Афганистана – предусматривает целый набор
мер по оказанию помощи в подготовке и проведении «свободных
справедливых выборов», в разработке законодательства и обучении
парламентариев, в создании независимых СМИ, формировании
политических партий, неправительственных организаций и других
атрибутов гражданского общества, в перестройке системы образования.
В экономической сфере предлагаются преобразования, направленные на
высвобождение частной инициативы малого и среднего бизнеса,
сокращение госрегулирования и либерализацию всего делового
климата.
Уже простое ознакомление с инициативой
«Большой Ближний Восток» создает впечатление, что ее основные
положения скопированы с тех широкомасштабных и в целом удачных
реформ, которые за последнее десятилетие были проведены в
посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы. При
этом задействованы уже испытанные финансовые каналы – Национальный
фонд развития демократии, бюджет которого президент Буш обещал
увеличить вдвое – до 80 млн дол., и специальное подразделение
Госдепартамента США с бюджетом на 2005-й в размере 190 млн
долларов.
Однако такой упрощенный подход к
специфическим проблемам Ближнего Востока не сообразуется с местными
реалиями. Регион имеет свои цивилизационные особенности, свою
многовековую историю, глубоко укоренившиеся, отличные от западных
менталитет, традиции правления и общественной жизни. Более
продуктивно было бы следовать принципу «не навреди», отделяя то,
что необходимо реформировать, от традиционных элементов жизни, не
препятствующих процессам модернизации.
В отличие от Восточной Европы, которая
всегда была восприимчива к политической культуре и историческим
традициям Запада, народы Ближнего Востока, прошедшие через
завоевательные войны и колониальное правление, сравнительно недавно
ощутили вкус национального самоопределения. Если в интегрирующейся
Европе такое понятие, как «иностранное вмешательство во внутренние
дела», становится ныне архаичным, то на мусульманском Востоке,
например, финансирование извне политических партий воспринимается
крайне болезненно (это же, кстати, карается законом и в самих США).
С точки зрения регионального менталитета и традиций периодическая
сменяемость власти через всеобщие выборы и наличие организованной
оппозиции означают ослабление централизованных начал и раскол в
армии, которая была и остается на Востоке символом национального
суверенитета. Государства Ближнего Востока, как бы они ни
различались по формам правления, характеризуются сильной верховной
и зачастую харизматической властью. Такую власть общественное
сознание не рассматривает как автократию, а скорее воспринимает как
способ национально-государственного существования. Египет с сильным
институтом президентства, Сирия с партией Баас, бессменно
находящейся у власти последние четыре десятилетия, Алжир, где по
сложившейся практике военные «делают» президентов, арабские
монархии парламентского типа (Марокко, Иордания), не говоря уже о
Саудовской Аравии, – все это примеры, подтверждающие отмеченную
закономерность.
О живучести политических традиций и
укладов общества на Ближнем Востоке говорит и неудавшийся опыт
первых попыток реформаторства в регионе. Под воздействием
англо-французской колонизации конституционное правление с некоторым
участием представительных систем сложилось на крупнейших и наиболее
развитых территориях бывшей Османской империи (долина Нила,
Месопотамия, Палестина) еще в период между Первой и Второй мировыми
войнами. К 50-м годам XX века там сформировались самостоятельные
государственные образования – Египет, Ирак, Сирия, политические
системы которых были «скроены» во многом по образцу и подобию
западных. Многие видные востоковеды признаюЂт несостоятельность
этих «великих экспериментов». Бернард Льюис в этой связи отмечал:
«Политическая система, перенесенная в готовом виде не просто из
другой страны, а даже из другой цивилизации, навязанная Западом
сверху близким к нему правителям, не могла адекватно
соответствовать природе исламского ближневосточного общества». По
авторитетному мнению английского востоковеда Эдварда Ходжкина,
политические партии, созданные в «арабском климате», представляли
собой по преимуществу «головастиков – организации с очень большими
головами и очень маленькими хвостами».
Арабские политические режимы,
сложившиеся в 1950–1960-е как порождение колониальной эпохи, были
сметены волной военных переворотов (Египет – 1952, Ирак – 1958,
Сирия – 1962 гг.), которые по их последствиям и степени народной
поддержки можно рассматривать как форму национально-освободительной
борьбы. При этом решающую роль в кардинальных изменениях на
политической карте Ближнего Востока сыграли вовсе не внешние
факторы (конфронтация между Востоком и Западом на поле Третьего
мира еще только начиналась). Просто-напросто старые правящие элиты
исчерпали ресурс поддержки со стороны собственного народа. Их
оторванность от самобытной почвы, проводимая ими политика
вестернизации и насаждения либеральных ценностей в неподготовленных
для этого обществах вызвали активное недовольство сограждан и во
многом обусловили националистический подъем.
Столь же неудачными оказались попытки
навязать ближневосточным государствам импортные модели развития в
период советско-американского соперничества в регионе. Египет,
Сирия, Ирак, Алжир (арабские страны, условно относимые в то время к
зонам влияния Советского Союза) отвергли коммунистическую идеологию
и строили «социализмы» национального типа. Из советской практики
лидеры этих стран заимствовали только то, что помогало им закрепить
свое влияние и создавать государства с сильной властной вертикалью,
то есть концепцию правящей партии и принцип верховенства
государственного сектора. Между тем эти политические и
экономические рычаги работали на Ближнем Востоке и в каждой из
арабских стран по-своему. В Египте существовало такое аморфное
объединение, как Арабский социалистический союз; в Сирии и Ираке у
власти утвердились две ветви расколовшейся Партии арабского
социалистического возрождения (Баас); в Алжире задачи правящей
партии, прикрывавшей закулисное правление военных, выполнял Фронт
национального освобождения. Ведущая роль государственного сектора в
экономике также проявлялась здесь иначе, чем при советской
командно-административной системе. Осуществленная национализация,
конечно, ограничила размеры частной собственности, которая, тем не
менее, так и осталась определяющей в производственных отношениях,
особенно в таких отраслях, как земледелие, сфера обслуживания,
строительство, легкая промышленность, торговля. Рабочая сила в
основном была по-прежнему сосредоточена в частном секторе. Доля
самого госсектора в сельском хозяйстве, например, Египта за период
1962–1970 годов не превысила 2,7 %, хотя государство направило в
сельхозпроизводство 97 % капиталовложений. Примерно аналогичная
картина складывалась и в других странах так называемой
социалистической ориентации.
Не более удачливы, чем Советский Союз, в
насаждении своих моделей государственного устройства и механизмов
политической власти были и Соединенные Штаты. Дальше всего
демократизационные процессы продвинулись в Иордании и Марокко, хотя
внешние атрибуты демократии (парламентаризм западного образца и
многопартийность), по существу, мало меняли автократический
характер исторически сложившихся в этих странах монархических
режимов. Их живучесть и приспособляемость к меняющемуся внешнему
миру в значительной степени объяснялись личностными факторами. В
период националистического подъема в Иордании и Марокко у власти
находились мудрые правители – короли Хусейн и Мухаммед V
соответственно, считавшиеся потомками пророка Мухаммеда и
обладавшие особой харизмой.
А вот нефтеносный район Персидского
залива, находившийся под западным влиянием, стал витриной
благополучия и роскошной жизни. Но здесь же возникло опасное
противоречие между меняющимся экономическим базисом и застывшей в
средневековье политической надстройкой. Ядром абсолютной власти в
Саудовской Аравии по-прежнему является заключенный основателями
этого королевства союз многочисленного семейства Аль Сауд и
религиозной верхушки Аль Шейх, следующей жесткой ваххабитской
трактовке ислама.
Таким образом, колониальные и
последующие опыты реформирования на Ближнем Востоке показали,
насколько деликатен и многосложен этот процесс. Рассчитывать на
быстрый эффект здесь невозможно. В тактическом плане следует
терпеливо продвигаться вперед размеренными шагами, планомерно
подготавливая почву для восприятия демократических реформ, повышая
культурно-образовательный уровень населения.
То есть требуется не ломка отживших
устоев, а постепенная, упорядоченная их трансформация изнутри при
сохранении национальных традиций – религиозных, общественных,
культурных, семейно-бытовых. Содействие процессам модернизации в
мусульманских странах должно включать в себя терпеливую,
рассчитанную на долгосрочную перспективу работу со старыми и
нарождающимися политическими элитами и, что не менее важно,
влиятельными религиозными кругами.
ЦЕНА ПРОСЧЕТОВ
Так в чем же причины настороженного, а
зачастую и враждебного отношения арабов к переменам, навязываемым
извне? В ближневосточных странах, причисленных к недемократическим
(Египет, Сирия, Тунис, Алжир, Саудовская Аравия и др.), серьезно
опасаются, что раскручивание сюжета об отторжении их режимами
реформ используется Соединенными Штатами как предлог для
военно-политического давления с целью замены неугодных правителей.
Мессианская риторика, исходящая из Вашингтона, только подкрепляет
эти опасения. Ирак – не единственный тому пример. Массированное
давление и экономические санкции в отношении Сирии и Ирана на фоне
более вежливого обхождения со столь же недемократическими
Саудовской Аравией, Тунисом, Алжиром подводят арабов к мысли о том,
что дело, может быть, не столько в демократии, сколько в
политической целесообразности, которая определяется американцами в
одностороннем порядке. Вполне обоснованны аргументы ряда
европейских представителей, предсказывающих обратный эффект от
тактики, построенной на «кнуте». Проведение реформ эволюционным
путем в обстановке внешнего нажима представляется еще более
затруднительным, а синдром «осажденной крепости» только лишь льет
воду на мельницу противников преобразований.
Для целого ряда арабских стран, лидеры
которых осознаюЂт необходимость перемен, сдерживающим моментом стал
печальный пример других регионов, в первую очередь бывших республик
Советского Союза и Югославии. Слишком высокая цена советской
«перестройки» и первого этапа демократических реформ в России –
распад государства, резкий упадок экономики и хаос политических
структур после крушения КПСС – вынуждает мыслящих людей на Ближнем
Востоке задумываться над тем, как минимизировать негативные
побочные последствия переходного периода.
Не в пользу поспешных реформ по
навязанным извне схемам говорит также американский опыт
государственного строительства в других странах после Второй
мировой войны. По расчетам американских экспертов, из 16 таких
попыток только три увенчались успехом – в Японии, Германии и
Панаме. Успех в Гаити оказался временным: через десять лет после
того как в 1994 году США с помощью 20-тысячного воинского
контингента вернули к власти «демократа» Аристида, они совместно с
Францией потребовали его смещения с поста президента, что наконец
привело к прекращению кровопролитной гражданской войны в
стране.
Перспективы демократических перемен в
мусульманском мире во многом будут зависеть от того, чем завершится
военная кампания США и их союзников в Ираке. Авторы сценариев
послевоенного развития этого государства, похоже, недооценили целый
ряд факторов исторического и психологического порядка (американцы
никогда не имели сильной востоковедческой школы). С самого начала
были допущены политические просчеты, исправление которых дорого
обходится иракскому народу, самим американцам и международному
сообществу в целом.
Свержение режима, стержнем которого
являлось однопартийное правление, вызвало в Ираке коллапс всей
политической системы и атрибутов государственности (невольно
напрашивается аналогия с развалом КПСС и трудностями перехода
России, других постсоветских республик к демократическому
правлению). Заполнить вакуум власти оказалось гораздо труднее, чем
провести военную операцию. Главная проблема – в поисках приемлемой
для большинства политической альтернативы на национальном уровне.
Ставка на Временный управляющий совет, где преобладают никому не
известные в Ираке представители оппозиции, долгие годы проведшие на
чужбине, предопределила изначальное отношение к этому квазиоргану
как к марионетке оккупационных держав. Другим раздражителем стали
импульсивные решения об увольнении всех военнослужащих и
полицейских, в результате чего около миллиона мужчин и членов их
семей в одночасье остались без средств к существованию. К ошибкам,
мешающим процессу политической стабилизации, следует отнести также
объявление вне закона бывшей правящей партии Баас. С учетом того,
что члены этой партии имелись практически в каждой иракской семье,
такой подход породил чувство коллективной вины, чего, кстати
сказать, удалось избежать союзникам по антигитлеровской коалиции и
самим немцам после победы над нацизмом во Второй мировой войне.
Среди баасистов есть люди, которые не несут ответственности за
преступления Хусейна и его окружения и придерживаются вполне
умеренных политических взглядов, созвучных западноевропейским
социал-демократическим идеям. Чтобы противостоять набирающему силу
воинствующему исламизму, эту светскую прослойку стоило бы привлечь
к стабилизационным процессам, особенно в преддверии готовящихся на
будущий год выборов.
И, наконец, отчасти проблемы переходного
этапа можно было бы избежать, если бы не произошло резкой смены
конфессионального баланса. Преобладание во врОменных иракских
структурах шиитов хотя формально и отражает состав населения,
вызывает опасения арабов-суннитов, что уже толкнуло многих из них
на путь сопротивления оккупации не столько из верности прежнему
режиму, сколько из боязни притеснений и актов мести. Как показали
события в Ираке, первоначальная ставка на представителей шиитского
большинства, рассчитанная на привлечение к сотрудничеству той части
населения, среди которой наиболее распространены настроения
исламского радикализма, себя не оправдала. Можно предположить, что
разногласия между вдохновителем вооруженных выступлений имамом
Муктадой ас-Садром и умеренными лидерами шиитской общины носят
скорее тактический характер. Первые как бы забегают вперед,
проявляя нетерпение. Вторые, более опытные, предпочитают добиваться
власти парламентскими методами, памятуя о подавлении двух шиитских
восстаний в прошлом столетии. Поэтому остается под большим
вопросом, приведут ли предстоящие выборы к созданию
демократического Ирака.
ШАНСЫ НА УСПЕХ
Примеры международного вмешательства с
целью принуждения к миру и строительства национальной
государственности за последнее десятилетие показывают, что
наибольшие шансы на успех имеет многосторонний формат таких
действий. Если подобные акции одобрены и контролируются Советом
Безопасности ООН, не столь важно, под чьим командованием проводятся
операции. Временная администрация ООН в Восточной Славонии
(ВАООНВС) во главе с американским отставным генералом Жаком-Полем
Кляйном квалифицированно справилась с интегрированием Восточной
Славонии в состав Хорватии, проведя демилитаризацию и обеспечив
демократические и справедливые выборы в местные органы власти при
должном уровне представительства сербского национального
меньшинства в местной администрации.
Столь же упорядоченно вот уже на
протяжении нескольких лет проводится операция многонациональных сил
в Боснии. Хотя эта операция осуществляется под руководством НАТО,
она получила поддержку Совета Безопасности, который имеет рычаги
воздействия, позволяющие корректировать те или иные
политизированные перекосы и принимать важные решения на основе
международного консенсуса. Созданные за последние годы с помощью
международного сообщества мультиконфессиональные институты
боснийской государственности проявляют работоспособность, несмотря
на все сложности межэтнических отношений в треугольнике
мусульмане–хорваты–сербы. Безусловно, это большой успех
миротворчества, достигнутый благодаря одобренным ООН многосторонним
соглашениям, наметившим контуры государственности, которую пришлось
создавать «всем миром». Вместе с тем до сих пор нет ответа на
вопрос, выдержит ли дейтонская схема «государствостроительства»
испытание временем. Означает ли сложившаяся благоприятная ситуация
наступление подлинного национального примирения? Не распадутся ли
хрупкие компромиссы вскоре после ухода из Боснии многонациональных
контингентов?
Иначе обстоят дела в Косово, где силовое
вмешательство было предпринято без мандата ООН, которая
подключилась уже постфактум. Созданные в Косово институты местной
власти практически узаконили ущемление прав национального, в данном
случае сербского, меньшинства, а вместе с тем и легализовали
албанские военизированные структуры, по-прежнему добивающиеся
политической цели – независимости – методами террора. В результате
такого «демократического строительства» трагедия албанского народа,
собственно и явившаяся предлогом для нанесения натовских ударов по
Сербии и ввода туда войск, сменилась трагедией сербов. На
протяжении пяти лет сотни тысяч сербских беженцев, изгнанных из
родных мест, не могут вернуться в Косово, а многонациональные силы
не в состоянии урезонить албанских экстремистов.
ДРУГАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ
Ключевая роль в борьбе с международным
терроризмом, и с воинствующим исламизмом в том числе, отводится
сейчас военному противостоянию (Ирак, Афганистан), тайным операциям
по линии спецслужб, мерам в области безопасности и прочим действиям
силового характера. Безусловно, это необходимо и неизбежно, но это
лишь одна сторона медали. Другая сторона – конструктивная
политическая и идеологическая деятельность – остается, на мой
взгляд, недостаточно востребованной. Мусульманские улицы
по-прежнему увешаны лозунгами и плакатами, радикально трактующими
ислам. В этих условиях для международного сообщества вряд ли
продуктивно делить ислам на радикальный и умеренный. Такое
искусственное деление может сослужить медвежью услугу тем
религиозным деятелям, которые выступают за деполитизацию ислама.
Ведь никто из них не может позволить себе открыто заявить о своих
умеренных воззрениях – таковы давние традиции. Другое дело, если
перевести проблему демократизации в плоскость открытых
теологических и светских дискуссий, например, о моделях правления и
государственного устройства в мусульманском мире.
Это позволит создать условия для
модернизации самого ислама, скованного догматами прошлых веков. По
мнению египетского ученого Камаля Абуль Магда, «переход от
психологического замыкания на прошлом к ясному видению будущего
нельзя совершить без решения ряда проблем исламской теории и
практики, среди которых одной из важнейших является система
правления в исламе».
Все затруднения мусульманских теологов и
ученых состоят, по моему мнению, в том, что исламу при всей его
универсальности так и не удалось создать сколько-нибудь целостную
концепцию государственности. Коран и шариат предлагают в связи с
этими вопросами самые общие нормы, которые на практике могут
применяться по-разному, в зависимости от меняющихся обстоятельств.
Исламское государство – это миф, который используется в современном
мире для достижения политических целей насильственным путем.
Созданное на Аравийском полуострове мусульманское сообщество с
центром в Медине в его первозданном виде просуществовало недолго –
чуть более трех десятилетий. Но уже с конца VII века стали
проявляться тенденции отхода от теократического характера верховной
власти, как это было при первых «правоверных» халифах, объединявших
в себе духовное и светское начала. На деле вся полнота власти
переходила к султанам, хотя на поверхности поддерживалась видимость
верховенства «божественной воли». Со временем Арабский халифат
превратился в типично восточную деспотию, и уже к началу XX века
эта форма государства, искусственно привнесенная из Средневековья в
современность, сохранила только номинальное значение, а с распадом
Османской империи и вовсе исчезла.
Призывы к обновлению ислама не есть
что-то новое, но все они содержат аргументацию, открывающую путь к
обоснованию необходимости демократизационных процессов, приданию
им, так сказать, религиозной легитимности. Широкое распространение
в арабских научных кругах получил в 1970–1980-е следующий подход:
первозданный ислам выработал только основополагающие принципы
государственного устройства и политической демократии; что же
касается путей и способов их реализации на практике, то определять
их должны сами люди. По мнению кувейтского профессора Мухаммеда
Фатхи Османа, требуется «четкое разграничение между твердыми
основами исламского устройства государственной власти и моделями,
подверженными изменениям». В монографии «Политическая система
исламского государства» сирийский юрист д-р Мухаммед Селим аль-Ава
также предлагал отделить в политическом наследии ислама нормы,
которые носят обязательный характер для современных мусульман
(ахкям), от тех, которые существовали только в силу исторических
условий и теперь утратили силу (хулуль). Так, например, современное
государство в Марокко характеризуется как «утонченная смесь
традиций ислама и прагматического модернизма».
Наконец, нельзя не учитывать
внешнеполитические факторы, не в последнюю очередь влияющие на
обстановку в регионе. На нынешний момент психологическая атмосфера
на Ближнем Востоке складывается не в пользу демократических
перемен. Арабские «верхи» остро ощущают господствующие настроения
«низов», которые, как никогда ранее, все больше приобретают
антиамериканскую и в какой-то степени антизападную окраску.
Оккупация Ирака и несбалансированная
линия США в израильско-палестинском противостоянии сливаются в
сознании большинства арабов в один фронт борьбы за сохранение
поруганного национального и религиозного достоинства. После
апрельских кровавых событий в Ираке и заявления Джорджа Буша о
поддержке плана Ариэля Шарона понадобится немало времени и усилий,
чтобы создать внешнюю политическую среду, благоприятствующую
проведению реформ изнутри. Внутренний фундамент преобразований, в
которых Большой Ближний Восток действительно нуждается, больше
всего страдает от целой серии просчетов в ближневосточной политике
США, от поверхностного черно-белого отношения к проблемам
мусульманского мира в целом. Генеральный секретарь Лиги арабских
государств Амр Муса в своем выступлении на Давосском форуме в
Иордании (2003) обрисовал складывающуюся ситуацию предельно ясно:
«Все арабские страны хотят взаимодействовать с Соединенными
Штатами, но они не уверены в намерениях американцев. Мы знаем, что
должны меняться, но перемены не навязываются извне, а исходят от
самого народа, поскольку демократия – не подарок от США или
Европы».
Ситуация на Ближнем Востоке, где
накапливается критическая масса внутреннего протеста, смешанного с
чувствами разочарования, унижения и злобы, приближается к опасной
черте. На протяжении послевоенной истории это был регион
межгосударственной конфронтации и военных переворотов. Теперь,
когда рамки арабо-израильского конфликта сузились до основной –
палестинской – проблемы, возникла «иракская головоломка»,
осложняющая борьбу с международным терроризмом. Как бы ни
относиться к военной акции США в Ираке, к попыткам навязывания
демократических ценностей насильственным путем, понятно одно: долг
международного сообщества – перейти в конце концов к согласованным
действиям по всем взаимосвязанным направлениям, включая
антитеррористическое, политико-дипломатическое, идеологическое,
культурно-просветительское, духовное и др. Это и будет создавать
необходимые предпосылки для демократической трансформации Большого
Ближнего Востока естественным путем, без перескакивания через
исторические этапы.
