Россия в глобальной политике

Пятнадцать лет назад, в середине мая 1998 года, в Бирмингеме впервые прошла встреча «Группы восьми» — так с того момента назывался неформальный форум ведущих промышленных стран, к которым присоединилась Россия. За полтора десятилетия Москва стала не только участником практически всех международных клубов, но и накопила опыт председательства в большинстве из них. К штурвалу «восьмерки» Россия встанет в следующем году, причем уже во второй раз, а этой осенью Санкт-Петербург принимает руководителей «двадцатки» — группы намного более модной сегодня. Заняла ли Россия место в когорте глобальных лидеров, стран, решающих судьбы мира? 

Бирмингем-98 был важнейшей вехой для новой России. С момента распада СССР российский президент Борис Ельцин добивался того, чтобы страна стала членом эксклюзивных объединений, вернув себе символический статус великой державы. Фактическое признание его произошло годом раньше, на встрече в Денвере, но официальное оформление все-таки случилось в Англии. 

Ельцину, конечно, особенно льстил тот факт, что равным среди первых он стал именно во время британского «мандата». Прошлое председательство Великобритании пришлось на 1991 год, и на саммит в Лондоне (в июле) по настоянию Гельмута Коля и Франсуа Миттерана в первый и, как оказалось, последний раз пригласили президента СССР Михаила Горбачева — в качестве специального гостя. Джордж Буш и Джон Мейджор отнеслись к приезду главы Советского Союза прохладно, ни о каком полноценном участии, конечно, и речи быть не могло, а страстный призыв Горбачева оказать масштабную экономическую помощь перестройке повис в воздухе. На фоне стремительно нараставшего хаоса в СССР желающих делать ставку на тогдашний Кремль не нашлось. Спустя ровно месяц после безрезультатной поездки генсека в Лондон случился августовский путч, похоронивший единую страну и подтвердивший правоту скептиков. Борису Ельцину, безусловно, было приятно присутствовать в качестве настоящего участника на форуме, на который его некогда главного врага Горбачева пускали только как просителя на порог. 

Впрочем, история отчасти повторилась — через три месяца после бирмингемского дебюта Россия объявила дефолт по своим долговым обязательствам и погрузилась в острейший экономический и политический кризис. Иллюзия равного с остальными грандами статуса развеялась очень быстро, когда российскому правительству пришлось срочно выпрашивать у западных стран финансовую поддержку, получив в итоге отказ. 

Сейчас об этом странно вспоминать. Россия из должника давно превратилась в донора и обсуждает со странами, у которых прежде просила взаймы, как материально помочь единой европейской валюте или отдельным странам зоны евро. Владимир Путин еще на заре своего президентства справедливо счел, что мечтать о великодержавности, будучи в долгах, бессмысленно, так что скорейшие выплаты стали приоритетом финансовой политики. В 2006 году Путин у себя на родине в Санкт-Петербурге уже возглавлял высокое собрание, что стало следующим после Бирмингема шагом в направлении желаемого статуса. И хотя совсем полноценного участия в финансово-экономической «семерке» Россия так и не добилась (здесь Запад стойко держит оборону), сомнений в том, что она по праву принадлежит к самому престижному клубу планеты, давно не звучит. Правда, состояние дел в самом клубе и обстановка вокруг него с конца 1990-х кардинально изменились — и не в пользу «восьмерки». 

В середине 1970-х, когда создавался механизм неформальных консультаций ведущих экономик Запада, смысл заключался в максимально закрытом формате и предельно откровенных профессиональных дискуссиях о реальном положении вещей. По мере расширения (с изначальной «пятерки») и повышения уровня всеобщего внимания встречи в верхах постепенно превращались в политическое шоу на публику. Включение России в активную работу совпало с окончательным сдвигом акцентов на мероприятие для камер и газетчиков. Российское участие не было тому причиной, но послужило катализатором процесса, начавшегося в силу общих перемен на международной арене. Глобализация и коммуникационная открытость привели к тому, что в мировой политике остается все меньше пространства для дискретного общения. А чем прозрачнее среда, тем опаснее прямота в высказываниях даже на закрытых, но многосторонних встречах — все равно что-то как-то утекает. Ну а без откровенного обсуждения теряется и смысл собрания, во всяком случае тот, что был заложен создателями формата. 

С другой стороны, фундаментальные сдвиги в глобальной расстановке сил привели к тому, что встречи узкого состава мало что дают. Россию некогда приняли в «восьмерку» исключительно по политическим причинам, чтобы не отталкивать, а то мало ли… Некоторое время — в первой половине 2000-х — Москва пыталась играть роль посланца незападного мира в западном клубе. Однако с какого-то момента стало ясно, что обсуждать мировые экономические перспективы без Китая просто невозможно. Принимать Пекин в «восьмерку» неудобно — вроде бы это сообщество демократий. Да КНР, кстати, туда нисколько и не рвется. Появление в разгар кризиса 2008 года «большой двадцатки» решило эту проблему — возникла более чем легитимная площадка для разговора Китая с США, Евросоюзом (в основном в лице Германии), Японией (остальные в представительной группе составляют важный, но все-таки антураж). 

Впрочем, мировым правительством «двадцатка» не стала. Сыграв полезную роль на первом этапе кризиса, когда сам факт сбора представителей 20 ведущих экономик оказал успокоительное действие, дальше форум превратился в довольно-таки протокольное мероприятие. Председатели каждый год предлагают масштабную повестку дня, на которой — фундаментальные проблемы мирового экономического устройства. Но на деле постоянно приходится отвлекаться на текущие острые кризисы, последние три года в зоне евро, так что любовно подготовленная программа для обсуждения идет прахом. Тем не менее каждая страна, оказывающаяся у руля «двадцатки», старается использовать это для презентации себя как ответственной мировой державы. На сей раз очередь Москвы. 

За последние годы Россия неоднократно выступала с инициативами по глобальным вопросам, однако развития они не получали. Договор о европейской безопасности и призывы прекратить использование сельскохозяйственной продукции для производства биотоплива, глобальный план борьбы с наркотрафиком из Афганистана, новые принципы энергобезопасности и международные конвенции, регулирующие интернет и авторские права. Все это если и привлекало внимание, то ненадолго, большинство из идей давно не вспоминают. 

Причина тут двоякая. С одной стороны, Россия пока не научилась, как демонстрировать лидерство в новом мире. До сих пор окончательно неизжитое чувство неполноценности из-за распада Советского Союза породило сначала синдром бедного родственника, а потом желание использовать внешний мир для решения своих проблем, а не наоборот. К тому же российские политики так и не освоили искусство, которым виртуозно владеют западные коллеги,— упаковывать собственные эгоистичные интересы в предельно альтруистическую оболочку. В результате получается, что из-за каждого начинания Москвы торчат уши какой-нибудь корысти, а остальные якобы действуют исключительно ради общественного блага. 

Но есть и другая сторона. В современном мире, где рушатся последние нормы и правила прежней эпохи, глобальные инициативы попросту не работают. Нет инфраструктуры — формальной или неформальной — для того, чтобы добиваться реализации задуманного, даже если оно разумно и благотворно. Собственно, об этом свидетельствует судьба большинства начинаний, объявляемых в рамках «восьмерки» или «двадцатки». Вообще, феномен современного мира, эпохи глобализации, как ни странно, заключается как раз в том, что хуже всего работают именно те решения, которые принимают или пытаются принимать на глобальном уровне. Самый яркий пример — безнадежный провал усилий в рамках ООН по борьбе с климатическими изменениями, при том что на национальном уровне повсеместно начинают внедряться технологии повышения энергоэффективности и соответственно снижения выбросов парниковых газов — просто по соображениям выгоды и конкурентоспособности, а не ради «спасения человечества». 

За 15 лет, с тех пор как Борис Ельцин впервые присутствовал на «Группе восьми» в статусе полноправного члена, задачу обеспечения высокого международного статуса, которую поставило тогдашнее руководство, Россия выполнила и даже перевыполнила. Но какой будет ее реальная роль в последующие годы, по-прежнему неизвестно. И снова, как в 1991-м, когда Горбачев впервые приехал на «семерку», или в 1998-м, когда Ельцин участвовал в «восьмерке», решающее значение для позиций страны в мире будет иметь качество ее внутреннего развития, а не способность правильно презентовать себя на международных форумах.

| Огонек-Ъ