Принятие на саммите в Лиссабоне новой стратегической концепции НАТО заранее провозгласили началом новой эры в истории организации. По словам генерального секретаря Андерса Фог Расмуссена, Североатлантический альянс вступает в третью фазу развития. Первая была отмечена военно-идеологической конфронтацией с СССР, вторая — переформатированием Европы после окончания холодной войны. Что станет содержанием следующего этапа, пока не вполне понятно, поскольку документ оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, он заметно четче предыдущей концепции 1999 года (например, по размеру нынешняя доктрина в два раза компактнее прежней), с другой — является примером уклончивого формулирования задач и приоритетов.
Пожалуй, главное отличие принятой доктрины от прошлой заключается в следующем. 11 лет назад НАТО писало нечто вроде инструкции странам-членам, как им надлежит действовать в условиях, когда альянс приобретает все большее значение в мире и готовится наращивать активность по различным направлениям. Теперь в центре документа — безопасность «ядра», а не глобальная роль, но угрозы «ядру» описаны достаточно расплывчато. России уделяется намного большее внимание, чем когда-либо после конца СССР. Причем это в основном не ритуальные фразы, как в концепции-1999, а содержательные положения, относящиеся к сути предполагаемой деятельности.
Когда принималась предыдущая концепция, НАТО переживало пик международного влияния. Еще не прошла эйфория от победы над главным противником — Варшавским договором. Североатлантический альянс встал на путь расширения как состава (принятие в 1999 году Польши, Чехии и Венгрии открыло двери остальным), так и понимания миссии — в сторону выхода за пределы Евро-Атлантики. Сопротивление России без труда сломили, Основополагающий акт Россия—НАТО, принятый в 1997 году, фактически легитимировал территориальную экспансию. А зимой 1999 года альянс впервые применил силу — югославская война стала прообразом того, как НАТО видит свое предназначение в проблемных зонах.
Однако следующее десятилетие стало временем разочарований. Сначала США после терактов 11 сентября предпочли не полагаться на механизмы НАТО для обеспечения национальной безопасности. Союзников, которые предложили задействовать статью 5 Североатлантического договора (коллективная оборона), попросили не беспокоиться, а Вашингтон взялся за формирование «контртеррористической коалиции» с участием стран — членов альянса, но не в его рамках. Через некоторое время Соединенные Штаты вернулись к натовскому формату — с 2003 года ответственность за операцию в Афганистане официально возложена на альянс. Но результат не обрадовал — теперь более чем вероятный неуспех афганской кампании будет воспринят как поражение «самого успешного военно-политического альянса в истории». К тому же очевидно растущее нежелание европейцев идти на риски в регионах, отдаленных от Старого Света.
2003 год нанес еще один удар — раскол из-за отношения союзников к американскому вторжению в Ирак. Наступательная политика администрации Джорджа Буша в Восточной Европе (ПРО) и Евразии (вовлечение в альянс Украины и Грузии) привела к быстрому росту напряженности с Россией и усугублению трений между Вашингтоном и западноевропейскими столицами. Наконец, война на Кавказе летом 2008 года показала, что претензии НАТО на роль главной структуры безопасности в Европе необоснованны — по существу, альянс не мог ничего сделать ни во время, ни после войны. Экономический кризис 2008—2009 годов обострил существовавшую и раньше проблему военных расходов — страны-доноры внутри альянса осуществляют или планируют жесткие меры экономии. В условиях, когда отсутствует общепризнанная и осязаемая военная угроза, трудно убеждать граждан в необходимости затянуть пояса ради увеличения военного бюджета. Не случайно в первом же разделе новой концепции содержится фраза о том, что целью реформы НАТО является создание альянса, в котором «наши налогоплательщики получат максимум безопасности за деньги, вкладываемые ими в оборону».
В новом тексте есть несколько принципиальных положений, фиксирующих новую ситуацию. Во-первых, четко сказано, что «высшая гарантия безопасности союзников обеспечивается стратегическими ядерными силами альянса, в первую очередь Соединенных Штатов». Это гораздо сильнее, чем в прошлой концепции, и очень симптоматично, поскольку подводит черту под мечтаниями о безъядерном мире, которыми обогатил международную дискуссию Барак Обама. В самих США также активно заговорили о модернизации ядерного потенциала, хотя еще недавно считалось, что его роль будет снижаться в пользу развития современного высокотехнологического (и дорогостоящего) вооружения.
В этом контексте неблагоприятным для Москвы является зафиксированное в документе намерение НАТО добиваться сокращения российского тактического ядерного оружия в Европе и перевода его дальше от европейских границ. Россия может быть втянута в мучительную дискуссию о балансе сил в Европе (российское превосходство по тактическим ракетам компенсирует натовское преимущество по обычным вооруженным силам), чреватую возможными осложнения с Китаем. Ведь если следовать пожеланиям альянса, то выводить ракеты придется в Азию, ближе к китайским границам.
Во-вторых, важная роль отведена кибербезопасности. Предполагается распространить на эту сферу процесс планирования в рамках НАТО, а также создать централизованные органы. В другом разделе концепции, где говорится о направлениях сотрудничества с Россией, перечислены все угрозы, кроме кибертерроризма, из чего вытекает, что источником этой проблемы альянс считает именно Москву (привет от «Бронзового солдата» из Таллина и российской кампании протеста с использованием киберинструментов). Предметом «стратегических оценок и планов развертывания» названа энергетическая безопасность, что тоже может затронуть российские интересы. В-третьих, новой объединяющей задачей (миссией), по сути, становится создание европейской противоракетной системы, которая является «ключевым элементом нашей коллективной обороны и вносит вклад в неделимость безопасности альянса». К сотрудничеству в этой сфере приглашена Россия, при этом никоим образом не обозначен источник угроз. Даже Иран, который обычно фигурирует в этом качестве, не упоминается (по требованию Турции).
В-четвертых, подчеркивается стремление к сотрудничеству с «любыми странами и соответствующими организациями по всему земному шару», при этом обещано «предоставлять операционным партнерам структурную роль в выработке стратегии и принятии решений в миссиях под руководством НАТО, в которых они участвуют». Это признание того, что возможности альянса ограниченны, взаимодействовать же, в том числе и делясь полномочиями, придется с теми, кто нужен, а не с «братьями по ценностям», как предполагалось в середине 2000-х. Например, на саммите в Риге в 2006 году обсуждалась идея «союза демократий» с привлечением Японии, Индии, Австралии, Новой Зеландии.
Наконец, все обратили внимание на пассаж о том, что «НАТО не несет угрозы России», усмотрев в нем историческую перемену. Это странное заявление для доктринального документа. Необычна самоидентификация через отрицание. Подчеркивание данной мысли (в концепциях 1999 и 2010 годов и так указано, что НАТО не имеет конкретных противников), например, можно истолковать и как признание того, что до сих пор альянс такую угрозу нес. Вообще данная строчка — прямой ответ на принятую в начале года военную доктрину России, где расширение блока названо «опасностью», и тогда это, конечно, нежданно поднимает значимость Москвы, хотя звучит несколько наивно. Так и хочется добавить: «Честное пионерское».
В целом новая стратегическая концепция НАТО действительно означает шаг вперед, только пока не очень ясно, каков пункт назначения. Текст, безусловно, является компромиссом между очень разными представлениями о задачах альянса, которые существуют в его рядах (экспедиционный корпус в помощь Вашингтону, средство защиты Восточной Европы от России, инструмент противодействия «новым» угрозам Западной Европе). Выбор в качестве опорной объединяющей темы противоракетной обороны, которая носит крайне абстрактный характер в силу отсутствия даже общих контуров проекта и роли в нем различных участников, можно признать остроумным, но временным выходом из положения. Сегодня все находят в теме ПРО нечто, соответствующее их представлениям. Но в перспективе будут возникать все новые и новые вопросы. Ключевой является позиция США (у Европы своей ПРО нет и не будет), а ее прогнозировать трудно, поскольку внутриполитическая ситуация там неустойчива. Следующий президент может столь же легко пересмотреть планы Обамы, как сам он отказался от намерений Буша.
Заметно сужение масштаба предполагаемой активности и снижение амбиций Североатлантического альянса — он плавно возвращается к «европейкости», отказываясь от претензий на глобальную функцию. Для ее осуществления Америке понадобятся другие партнеры, видимо, не на постоянной, а на ситуативной основе. Расширение, которое еще недавно считалось самоценной задачей НАТО, упоминается формально. В этом контексте объяснимо значение, которое придается России. Если в центре внимания Североатлантического блока вновь европейская безопасность, то нет вопроса важнее, чем окончательное урегулирование отношений с Москвой. Да и в решении прочих вопросов российское участие незаменимо, доказательством чему служит и ситуация вокруг Афганистана.
На какое-то время базой диалога (помимо практической кооперации по уходу из Афганистана) станет тема ЕвроПРО, пока вполне виртуальная. Но затем все равно понадобится солидная институциональная рамка, нечто вроде предлагаемого Москвой Договора о европейской безопасности. Сам по себе в нынешнем виде он вряд ли послужит основой. Но со времени выдвижения этой идеи два с половиной года назад осознание натовскими странами необходимости новых подходов в Европе возросло, и то, что с ходу отвергалось тогда, сейчас уже служит предметом рассмотрения. Переход продолжается. Довольно скоро всем станет понятно, что холодная война закончилась не потому, что об этом в очередной раз объявили, а потому что от декораций того времени на мировой сцене уже совсем ничего не осталось.
