18.05.2017
Союзники России и геополитический фронтир в Евразии. Трансформация союзничества
Валдайские записки
Хотите знать больше о глобальной политике?
Подписывайтесь на нашу рассылку
Николай Силаев

Ведущий научный сотрудник Института международных исследований МГИМО МИД России.

Андрей Сушенцов

Декан факультета международных отношений МГИМО МИД России, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай», кандидат политических наук.

AUTHOR IDs

ORCID 0000-0003-2076-7332

Контакты

Адрес: Россия, 119454, Москва, пр-т Вернадского, 76

Международный дискуссионный клуб «Валдай»

С начала 2000-х годов возрастает риск вовлечения Российской Федерации в во­енные конфликты низкой интенсивности. Нестабильность на многих участках протя­женной границы России вынуждает Москву к активному обозначению своего военного присутствия в поясе своих границ. Военные базы РФ за рубежом размещены в регио­нах с высоким потенциалом конфликта – в Южной Осетии и Абхазии, в Молдавии, Ар­мении, Киргизии и в Таджикистане. Россия вовлечена в процессы внутри Афганиста­на, в Сирии и на Украине, и не может позволить себе пустить ситуацию в этих странах на самотек. Возможное начало конфронтации на Корейском полуострове или в Иране, а также эскалация конфликта на Украине неизбежно приведут к ограниченному вовле­чению России.

В последние годы российское руководство расширяет географию регионов, в кото­рых защита национальных интересов страны требует от Москвы военного присутствия. Этот процесс происходит не только в поясе российских границ, но и в регионах, которые косвенным образом относились к сфере военно-политической ответственности СССР в годы холодной войны. В 2013 году руководство России предложило разместить россий­ских миротворцев на Голанских высотах на границе Сирии и Израиля. Идут переговоры о создании базы российских ВВС на Кипре, в непосредственной близости от базы ВМФ России в Тартусе на побережье Сирии. Российские миротворцы поддерживают мир в «за­мороженных» конфликтах на пространстве СНГ, где в 1990-х годах происходили граждан­ские и международные конфликты. В 2014 году открылся новый очаг военного конфлик­та на российской границе с Украиной. По этой причине не предвидится ситуация, когда Россия могла бы сократить военное присутствие в поясе своих границ. Более того, про­сматривается тенденция к наращиванию присутствия военных сил России дальше этого пояса. Таким образом, расширяется спектр возможностей для вовлечения России в воен­ный конфликт в качестве миротворца или державы-гаранта «статус-кво».

Происходит ли этот процесс целенаправленно и осмысленно? Или российская мощь растет стихийно, и в этом росте отсутствует момент рационализации и долгосрочного пла­нирования? Главная опасность заключается в риске преобладания идеологических прио­ритетов над рациональным расчетом и в итоге – в перенапряжении сил государства.

Геополитический фронтир в Евразии

В последние годы Россия обрела новый геополитический статус. Она подтверди­ла свои претензии на самостоятельную и высокую роль в мировых делах, которая с мо­мента распада СССР оспаривалась ее западными партнерами. Военная операция в Сирии позволила России стать ключевым участником постконфликтного урегулирования, продемонстрировав качественно новый военно-политический потенциал. Иниции­рованный Москвой Астанинский формат урегулирования предполагает, что ключевой вопрос безопасности на Ближнем Востоке может быть разрешен без участия Запада. При этом Россия опирается на диалог с региональными державами – Турцией и Ира­ном – которые в западном представлении либо вовсе не получали права голоса, либо лишь ограниченно могли влиять на сирийское урегулирование.

На постсоветском пространстве достижения российской внешней политики очевидны. В фокусе Мюнхенской речи Владимира Путина 2007 года была проблема расширения НАТО и приближения военной инфраструктуры стран альянса к россий­ским границам. Десять лет спустя перспектива расширения НАТО на постсоветском пространстве практически снята с повестки дня.

Грузия не может вступить в этот блок, по крайней мере, до тех пор, пока не при­знает независимость Абхазии и Южной Осетии. В противном случае блок принима­ет на себя риск прямого военного столкновения с Россией в регионах с неопределен­ным статусом. Однако даже если НАТО пойдет на такой риск, стратегическая ценность Грузии для него будет отрицательной: соотношение сил на Южном Кавказе таково, что страна не может защитить себя без посторонней помощи. Таким образом, присо­единив Грузию, альянс не укрепит свою безопасность сильным союзником, а возьмет на себя ответственность за оборону партнера, находящегося в весьма уязвимом поло­жении в случае опасности.

Сказанное относится и к Украине. Сохраняя претензии на Крым, Украина не мо­жет вступить в НАТО, не втягивая весь блок в территориальный спор с Россией. Не уре­гулировав конфликт на Донбассе, она не может присоединиться к альянсу, не вовлекая его уже в гражданский конфликт на своей территории. Вероятно, по первоначально­му расчету представителей администрации Барака Обамы, после Майдана Украина должна была быстро подавить сопротивление Донбасса и консолидировать свой поли­тический режим на враждебной России основе, что создавало бы перспективу для ее членства в НАТО. Но такой консолидации не произошло, Украину лихорадит от вну­триполитических кризисов, ее экономические потери колоссальны, Киев отказывает­ся урегулировать гражданский конфликт на востоке страны. Слабость государствен­ности Украины, выражающаяся в том числе в слабости военной, наделяет ее, вслед за Грузией, отрицательной ценностью для НАТО.

Если отношения России и Запада в последние десятилетия представить в катего­рии фронтира как подвижной и широкой пограничной линии, то этот фронтир за де­сятилетие сдвинулся дальше от российских границ. Острые фазы кризисов на Кавка­зе (2008 года) и на Украине (2014 – 2015 годов) обозначили невозможность решения вопросов безопасности на постсоветском пространстве без участия и без решающего слова России. Сирийская операция российских ВКС перенесла спор России и Запада по поводу международного статуса России на Ближний Восток. Далеко от определен­ности положение фронтира на противоположном краю евразийского континента: сближение России с КНР и российско-японские контакты последних лет указывают на то, что Москва будет играть новую роль в формировании баланса сил в Азиатско­Тихоокеанском регионе.

В результате благоприятного стечения обстоятельств и энергичной полити­ки последних лет России удалось перенести фронт противостояния с Западом даль­ше от своих границ. Теперь он пролегает на Ближнем Востоке, на Балканах и во вну­тренней политике США и стран ЕС. Это привело к тому, что у многих постсоветских проблем безопасности пропало геополитическое измерение – они больше не обреме­нены российско-западным противостоянием. Отход украинского кризиса на второй план международной повестки дня, перенос фронта борьбы между Россией и Западом дальше от постсоветского пространства оставляют странам пограничья возможность наконец сосредоточиться на внутренних делах. Для многих постсоветских стран — это шанс отложить беспокойство о собственной безопасности и спокойно определиться с приоритетами развития без спешки и внешнего давления.

Однако заглядывая в будущее, можно представить себе ситуацию, в которой давление Запада на интересы России в Восточной Европе возобновится и даже усугу­бится, а требования Москвы о создании системы коллективной безопасности в Евро­пе будут проигнорированы. В этом случае Москва будет вынуждена вернуть реализм в американские оценки проверенными способами – перенеся геополитический фрон­тир в Западное полушарие, подальше от «своих ворот». Создание военной базы в Ве­несуэле или на Кубе, участие в политической жизни Панамы или Мексики, поощрение формирования антиамериканских коалиций в Латинской Америке – несомненно, вы­нужденный, но на горизонте 2040-2050-х годов единственно эффективный путь сни­жения американского давления на Россию в Европе.

Возросшие ресурсы и новое положение России ставит перед ней два взаимосвя­занных вопроса. Они важны с точки зрения долгосрочного внешнеполитического пла­нирования, но могут остаться незамеченными на фоне эйфории от успехов последних лет. Первый: каков тот предел влияния на мировую политику, который можно счесть оптимальным с точки зрения интересов России и ее возможностей; как Россия видит свое место в мире, какова разумная мера ее вовлеченности в международные дела? Второй: какой должна быть система союзов, посредством которой будет обеспечено и зафиксировано возросшее влияние России в мире? Оговорим, что мы будем обсу­ждать лишь военно-политические союзы, не вторгаясь в огромную, и по многим мер­кам особую, область экономической интеграции.

Трансформация союзничества

По аналогии с тем, как в прошлое уходят прежние формы организации по­литики и хозяйственной жизни, ставшие приметой XX века, меняются и структу­ры международной политики. Крупные и устойчивые, «постоянные» структуры – политические партии, профсоюзы, призывные армии – сменяются калейдоскопом политических альянсов, заключаемых ad hoc. Влиятельные политические движе­ния могут возникать за считанные дни вокруг конкретного вопроса и рассыпаются, исчерпав свою повестку дня, причем оказываются популярнее и успешнее старых политических партий или общественных организаций с их традиционной бюро­кратической структурой. Военная область профессионализируется параллельно с техническим усложнением, массовые призывные армии, исторически обусловив­шие расширение гражданства и создание современных наций, уходят в прошлое. Война, как в Средние века и раннее Новое время, становится делом элит, а не на­родов. Распространение частных военных кампаний – в сущности, современных кондотьеров – размывает саму основу современной демократии и современного суверенитета, исключающих приватизацию насилия. Государственная бюрокра­тия, с одной стороны, благодаря наследию либерального дерегулирования Рейгана и Тэтчер, утрачивает рычаги контроля над обществом, а с другой – все сильнее про­растает вглубь этого общества через механизмы партнерства с корпорациями и не­правительственными организациями. Стирается сама грань между гражданским обществом и государством, они переходят друг в друга. Корпорация, центральная организация современного капитализма, меняет свою природу. На место бюрокра­тических иерархических структур приходят сетевые, юридическая структура компа­ний фрагментируется и усложняется. На рынке труда коллективные долгосрочные договоры уступают системам гибкого найма, превращающим положение наемного работника во все более неустойчивое.

Понимание управления как набора повторяющихся процедур сменяется его трак­товкой как серии уникальных проектов, для каждого из которых привлекается уникаль­ная совокупность людей, решений, ресурсов.

«Проектность» как ключевая характеристика современного мира(Люк Болтански, Эв Кьяпелло) проявляет себя и в области международных отношений. Давно отмеча­ется растущая популярность коалиций, создаваемых «по случаю», для решения строго ограниченной задачи. Подобно тому, как гибкий найм позволяет компаниям избегать излишних обязательств перед профсоюзами или долгосрочных контрактов с работ­никами, эти коалиции позволяют наиболее могущественным государствам мира из­бегать предоставления своим партнерам устойчивых гарантий. Бюрократические ап­параты «традиционных» блоков, необходимость многоступенчатых и длительных согласований в рамках таких альянсов воспринимаются как препятствие к эффектив­ному действию. Антииракская коалиция Соединенных Штатов в 2003 году, созданная ими коалиция против запрещенного в России ИГИЛ (запрещенная в России террори­стическая организация) организовывались вне американской системы военных со­юзов. Дональд Рамсфельд с его знаменитым афоризмом «Миссия определяет коали­цию» обозначил торжество проектной логики в деле войны и дипломатии.

Этот сдвиг ведет к самым разнообразным последствиям. Мы выделим некоторые из них, наиболее важные для последующего изложения.

Во-первых, понимание союза как проекта делает обязательства по нему менее на­дежными, чем они были раньше. Наглядным примером тому стали отношения трех при­балтийских государств с их союзниками по НАТО в 2014 – 2016 годах. Размещение баталь­онов НАТО в Эстонии, Латвии и Литве, публично поданное как «защита от российской угрозы» сделало явным то обстоятельство, что сами по себе гарантии безопасности, пре­доставленные членам альянса, недостаточны. В критический, по мнению Таллина, Риги и Вильнюса, момент потребовалось подкрепить эти гарантии непосредственно переброс­кой войск.

Во-вторых, трансформация союзничества усиливает неравенство в междуна­родной системе. Крупные страны, обладающие большим военно-политическим по­тенциалом, начинают тяготиться союзничеством. Они могут брать на себя меньше формальных и неформальных обязательств, чем они брали раньше, а сами эти обяза­тельства могут действовать лишь на сравнительно краткий период времени. Малые и сравнительно слабые страны лишаются гарантий, на которые они могли рассчиты­вать ранее. Это толкает их к двум основным вариантам действий. Либо они начинают лавировать между крупнейшими центрами силы, рискуя сделать свое положение еще более неустойчивым. Либо они стремятся получить дополнительные гарантии со сто­роны своих международных покровителей, представляя ради этого свое положение более «угрожаемым», чем оно есть на самом деле. Именно последний вариант избра­ли Эстония, Латвия и Литва, сделав решающий вклад в секьюритизацию балтийской повестки дня в последние годы.

В-третьих, стирается юридическая определенность союзов. Есть ли потребность обеспечивать сложным правовым фундаментом проект, который будет осуществлять­ся в течение года-двух, и в котором наиболее влиятельные участники не хотят брать на себя лишних обязательств? А если нет определенной правовой рамки, то только ли государства могут быть субъектами союза? В проект могут быть вовлечены и него­сударственные политические и (или) военные организации, отдельные фракции элит внутри той или иной страны, наиболее влиятельные медиа, идеологические группы, религиозные лидеры и прочие. А необходимые участникам гарантии могут быть полу­чены через серию частных сделок: например, инвестиционных или кредитных. Дейст­вует ли союз между Соединенными Штатами и арабскими монархиями Персидского за­лива? Порой это сомнительно. Есть ли союз между арабскими монархиями Персидского залива и Хиллари Клинтон? Определенно есть. Коалиция, противостоящая властям Си­рии, включает в себя как государства – Катар, Саудовскую Аравию, США – так и него­сударственные структуры вроде бесчисленных группировок вооруженной сирийской оппозиции. Эта коалиция ведет войну, но ее участники практически не имеют юри­дических обязательств по отношению друг к другу. Подчеркнем: популярный термин «proxy war» не отражает всей сложности происходящего. Он предполагает, что имеет­ся действующее лицо и его посредник, принципал и его агент. В действительности же негосударственные группы в этой связке не могут быть названы простыми посредни­ками или агентами, напротив, именно они нередко определяют повестку дня коалиции, создают ее миссию, если следовать афоризму Д. Рамсфельда: «не коалиция определяет миссию, а миссия определяет коалицию».

В-четвертых, возникает противоречие между проектным, то есть, по опреде­лению непостоянным, характером коалиций и необходимостью поддерживать дол­говременную инфраструктуру международного сотрудничества. Так, транспортные маршруты, в том числе трубопроводные, действуют на протяжении десятилетий, опре­деленным образом организуя и связывая хозяйственную деятельность на всем пути их прохождения. Хозяйственная связность может предстать в качестве политическо­го фактора при резких политических изменениях. Вопреки либеральному предсказа­нию, что нарастание плотности экономических связей сделает международную по­литику более предсказуемой и менее конфликтной, экономические расчеты все чаще приносятся в жертву политическим или идеологическим соображениям. Это, одна­ко, не отменяет необходимости поддерживать инфраструктуру глобальных экономи­ческих связей. Помимо хозяйственной инфраструктуры сотрудничества имеется еще и военная, и здесь противоречие между растущим непостоянством союзов и долгим временем жизни этой инфраструктуры также дает о себе знать. Военная база за ру­бежом может быть источником силы, но может оказаться и фактором уязвимости, как это случилось, к примеру, с российскими военными базами на территории Грузии в 2004–2006 годах, когда военнослужащие и персонал военных баз эпизодически ста­новились объектами провокаций со стороны Тбилиси.

Россия и ее союзники

Сеть союзов, в которую включена Россия, уместно рассматривать не в плане ее сравнения с наиболее известными военно-политическими блоками, а с точки зрения ее адекватности глобальным трендам трансформации самого института международ­ного военно-политического союзничества. В такой перспективе ряд свойств этой сети, в сравнении с традиционным союзом считающиеся слабыми ее сторонами, могут быть, напротив, источником силы.

Прежде всего, мы полагаем, что следует говорить именно о «сети союзов» как о на­боре многосторонних и двусторонних связей и обязательств, оформленных в разной форме и предполагающих различные сроки действия. В этой сети в некоторых случа­ях могут переплетаться военно-политические и экономические интеграционные связи.

Многосторонние связи дополняются конкретизирующими и уточняющими их двусто­ронними.

У России немного военных союзников. Юридически обязывающие соглашения, при которых нападение на одну сторону приравнивается к нападению на другую, у нее имеются только с Абхазией и Южной Осетией. Иные соглашения, в том числе со страна­ми, считающимися наиболее близкими союзниками России, не содержат подобные ав­томатические механизмы. Обязательства в рамках ОДКБ заметно мягче аналогичных обязательств в рамках НАТО. Это хорошо видно при сопоставлении формулировок двух документов о взаимных гарантиях безопасности.

Статья 5 Североатлантического договора от 4 апреля 1949 года: «Договаривающиеся стороны соглашаются с тем, что вооруженное нападение на одну или нескольких из них в Европе или Северной Америке будет рассматриваться как нападение на них в целом» [1].

Статья 2 Договора о коллективной безопасности от 15 мая 1992 года: «В случае возникновения угрозы безопасности, стабильности, территориальной целостности и суверенитету одного или нескольких государств – участников либо угрозы международному миру и без­опасности государства – участники незамедлительно приводят в дей­ствие механизм совместных консультаций с целью координации своих позиций, вырабатывают и принимают меры по оказанию помощи таким государствам – участникам в целях устранения возникшей угрозы» [2].

Указанная разность гарантий безопасности объясняется тем, что главное свой­ство ОДКБ – это асимметрия. По своему военно-политическому потенциалу Россия многократно превосходит своих партнеров. При этом наиболее вероятные угрозы у ее партнеров не совпадают или совпадают лишь частично. Трудно представить, перед каким общим вызовом в области безопасности окажутся, например, Армения и Таджикистан. Еще труднее представить, что эти страны будут готовы оказывать практическую помощь друг другу, если одна из них окажется вовлечена в вооружен­ный конфликт. В то же время все участники ОДКБ заинтересованы в поддержании общей военной инфраструктуры (например, системы ПВО), военно-техническом сотрудничестве, обмене информацией, профессиональной подготовке офицеров. По сути, ОДКБ предоставляет институциональную базу для такого сотрудничества, дополненную набором гарантий, которые Россия предоставляет своим партнерам в рамках двусторонних договоренностей. В результате у России имеются военно­политические партнеры в регионах, где ей необходимо обеспечивать безопасность, но сами партнеры разделяют с ней ответственность только за регион, в котором на­ходятся. При этом в региональную систему безопасности могут входить страны, не связанные друг с другом союзническими и даже дипломатическими отношени­ями. Российская военная база в Армении, которая входит в совместную российско­армянскую военную группировку, взаимодействует с российскими базами в Абхазии и Южной Осетии.

Российская операция в Сирии демонстрирует многообразие и трансформацию союзничества. Тесные связи с Сирией были установлены еще в советскую эпоху. Пункт материально-технического обслуживания кораблей ВМФ в Тартусе действует с 1971 года. Соглашение о размещении в Сирии российской авиагруппы (26 августа 2015 года) содержит ссылки на советско-сирийский договор о дружбе и сотрудничестве от 8 октя­бря 1980 года и соглашение о военном сотрудничестве между министерствами оборо­ны двух стран от 7 июля 1994 года. В то же время авиабаза в Латакии была развернута в краткие сроки, а заявление президента России в марте 2016 года о выводе основной части российской группировки из Сирии, указало на готовность быстро сократить во­енное присутствие в этой стране, если к тому будет необходимость. Стороны не имеют юридических обязательств друг перед другом, предписывающих им вступать в войну в случае агрессии третьей стороны в отношении союзника. Но у них имеется большой набор механизмов сотрудничества – от координации дипломатических выступлений и поставок военного имущества и заканчивая совместным ведением боевых действий. Российско-сирийский союз – если здесь уместно говорить о союзе – содержит в себе и «постоянные» и краткосрочные элементы и легко трансформируется в зависимости от политической задачи.

Об отношениях России с Ираном в военной области затруднительно с определен­ностью судить по открытым источникам. Отметим, однако, что стороны тесно взаимо­действуют в военной операции в Сирии, Россия использовала воздушное пространство Ирана и (вероятно) его территорию для ударов по террористам в Сирии. При этом Мо­сква и Тегеран юридически связаны лишь межправительственным соглашением о воен­ном сотрудничестве. Заявление российских представителей о том, что Иран предоста­вил свою территорию для действий российской авиации против террористов в Сирии, вызвало резкую реакцию Тегерана. Хотя стороны взаимодействуют в рамках операции в Сирии, назвать их отношения союзническими сложно.

Элементы новой геополитической реальности возникают на Балканах. Власти Черногории ускоряют свое движение в сторону НАТО под предлогом надуманных об­винений в адрес России в попытке организации переворота. Делается это, вероятно, для того, чтобы четче провести различие с соседней Сербией, которая активно разви­вает военно-техническое сотрудничество с Россией – закупает вооружение, участвует в совместных военных учениях и синхронизирует военное планирование. Не исключе­но, что в обозримой перспективе этот процесс приведет к получению Белградом не­формальных гарантий безопасности со стороны России и де-факто сделает Сербию участником системы коллективной безопасности ОДКБ. Уже сейчас сербские эксперты говорят, что агрессия НАТО против Югославии была бы невозможна в нынешних усло­виях благодаря новому уровню связей с Россией.

Возможно, новый «статус-кво» поддерживает надежды тех в Белграде, кто хотел бы пересмотреть результаты распада Югославии. На рубеже 2016–2017 годов Белград сде­лал несколько значимых шагов в адрес сербских анклавов в Косово и Боснии и Герцего­вине, обозначая свой интерес в безопасности этих родственных общин. Несложно пред­ставить себе ситуацию, в которой снежный ком событий на Балканах – сербы вне Сербии начинают притесняться, и Белград вынужден за них заступиться – побудят Сербию вос­пользоваться неформальными гарантиями безопасности со стороны России и втянуть ее в нежелательный кризис. Новая война на Балканах вызывает слишком очевидные парал­лели, чтобы относиться к этому сценарию легкомысленно.

Россия поддерживает тесное, вплоть до совместных учений, военное сотрудни­чество с Китаем и Индией. Но речь здесь не идет о военном союзе. Уместнее говорить о «достройке» тесных политических связей, маркетинге продукции российского ВПК и создании прозрачной и предсказуемой военно-политической среды в отношениях с партнерами. Одновременно Россия и Китай создают многополярный порядок как сеть «долговременных межгосударственных отношений нового типа, не направленных про­тив третьих стран» и основанных на принципах равенства, невмешательства, уважения взаимных интересов [3]. Москва и Пекин подкрепляют свое сотрудничество взаимными ме­рами доверия в военной сфере и предоставлением гарантий безопасности буферным го­сударствам Центральной Азии. В совокупности это привело к тому, что Россию и Китай не разделяет геополитический фронтир, как это происходит в Восточной Европе между Россией и НАТО. А то обстоятельство, что Москва и Пекин одновременно сталкиваются с США на Украине и в Южно-Китайском море, только укрепляет их партнерство. Исполь­зуя метафору, Россия и Китай стоят «спина к спине», встречая общего соперника.

Размывание устойчивых союзнических связей в их правовом выражении делает сравнительно более актуальным обращение к культурному и историческому наследию в попытках отыскать и обосновать идеологическую общность. Советское наследие до сих пор привлекает к России левых лидеров Латинской Америки, рассчитывающих использо­вать в своих интересах стремление Москвы к самостоятельности в международных делах. Иную (прямо противоположную) сторону российского наследия пытаются эксплуатиро­вать политики некоторых балканских стран, напоминающие о православном христиан­стве, имперском прошлом и историческом соперничестве с Османской империей и со странами Западной Европы по поводу судьбы Балкан.

Наконец, у России имеются и «негосударственные союзники», отношения с которы­ми по определению в настоящий момент не могут иметь правовую рамку. Донецкая и Лу­ганская народные республики, которым оказывается широкая политическая и иная под­держка, Приднестровская Молдавская Республика, получающее разнообразную помощь от Москвы и проводящее совместные учения с российскими миротворцами, размещенны­ми в регионе. Вероятно, в этой перспективе стоит сейчас рассматривать и контакты рос­сийских официальных лиц с лидерами различных политических и военных сил в Ливии.

Островная геополитика

Сравнение современной России и Советского Союза как международных игроков – отдельная и потенциально неисчерпаемая тема. Наметим здесь лишь несколько пунктов, важных для нашего вопроса.

Во-первых, у России нет стольких союзников, сколько было у Советского Союза; немногие имеющиеся не связаны с ней настолько тесными и жесткими обязательства­ми, какие объединяли Варшавский блок или ныне объединяют НАТО. У России нет и тако­го числа стран-сателлитов, какое было у СССР. Имеются несколько небольших государств, признанных и непризнанных, которым Россия оказывает помощь. Но это невозможно сравнить с той широкой сетью дружественных режимов, которой располагал и которую поддерживал Советский Союз.

Во-вторых, по сравнению с СССР, у России куда более сбалансированная по­литика в отношении региональных противоречий. Например, если ближневосточ­ная политика «советского» Кремля строилась на основе масштабной помощи иде­ологически дружественным режимам при отсутствии дипломатических отношений с режимами идеологически враждебными (Израиль, Саудовская Аравия), то Кремль нынешний, затрачивая относительно небольшие ресурсы для помощи своему тра­диционному союзнику – Сирии, поддерживает активный диалог и с Израилем, и с арабскими монархиями Персидского залива: со всеми державами, оказываю­щими влияние на регион. На Дальнем Востоке Советский Союз находился в поло­жении осажденной крепости: холодная война с США, отсутствие мирного договора с Японией, отсутствие дипломатических отношений с Южной Кореей и многолет­ний разрыв с Китаем. Сейчас Москва за счет доверительных отношений с Пекином и активным политическим диалогом с Токио претендует на роль одной из держав, обеспечивающих региональных баланс.

В-третьих, современный Кремль на фоне «советского» обескураживающе рав­нодушен к вопросам идеологии. Консервативный крен, который наметился в ритори­ке Москвы в последние годы, имеет охранительный, в прямом смысле слова -реакци­онный характер: он призван лишь создать еще один заслон перед «прогрессистскими» попытками подрыва национального суверенитета и вмешательства во внутренние дела, а не предложить новую глобальную повестку. Некоторая идеологическая (или скорее эмоциональная) симпатия к политикам-консерваторам за рубежом весьма из­бирательна (нам близка Марин Ле Пен, но не близок Джон Маккейн) и совершенно не претендует на универсальное видение. В самом деле, если мы только хотим, что­бы каждый хранил свои традиции и не пытался учить остальных, то здесь нет ме­ста универсализму, достаточно просто «жить и дать жить другим». Попытки внести в курс Москвы более широкое идеологическое содержание предпринимаются (напри­мер, Русской Православной Церковью), но на внешнеполитическую практику почти не влияют. Впечатляющая гибкость государственной пропаганды – в течение полуго­да американский президент побывал символом врага, символом надежды, став, нако­нец, одним из многих политических деятелей зарубежных стран – хорошо иллюстри­рует это равнодушие.

Если Советский Союз был континентальной империей, осмыслявшей себя в пер­спективе глобальной исторической миссии, то современная Россия -это почти гомогенное по составу населения государство, управляемое прагматичным на грани цинизма полити­ческим классом, лишенное идейных грез, которое не собирается звать мир к светлому бу­дущему, но и свое в этом мире намерено взять. Парадоксальным образом это государство, во многих отношениях более слабое, чем Советский Союз (меньше территория, население, армия, доля в мировом ВВП), сумело обрести и удерживает роль одного из мировых лиде­ров, успешно оспорившего гегемонию Запада во многих чувствительных для него областях.

Вероятно, причина здесь не в том, что российское руководство, по сравнению с советским, более умело распоряжается имеющимися у него ресурсами, а современ­ный Запад сравнительно слабее, чем был четверть века назад. Причина в изменении са­мого характера российской геополитики: Россия успешно осваивает ту исторически но­вую для себя геополитическую нишу, которую описал еще в начале 1990-х годов Вадим Цымбурский в статье «Остров Россия». Она отказалась от попыток заменить собой Европу (и себя -Европой), к чему ее на протяжении трехсот лет призывали политики и мыслите­ли как консервативного (Ф.И. Тютчев), так и реформаторского (Петр I) толка. Она не пред­принимает попыток «отвердить», включив в свой состав или в свою жесткую сферу влия­ния лимитрофные территории, отделяющие ее от иных цивилизационных платформ на Западе и на Юге; склонна принять как данность идентификационную текучесть этих территорий. Она с большой осторожностью смотрит на долговременную политическую и военную вовлеченность за пределами своих границ, и допускает только точечное при­сутствие в наиболее важных для нее регионах.

Она по-прежнему не всегда и не везде имеет четко очерченные «естественные» границы. Конечно, наиболее сложно их начертить на западе, в полосе от Черного до Бал­тийского морей, где отсутствует четкая языковая и культурная граница. Но и на юге рос­сийский Северный Кавказ перетекает на южный склон хребта в Абхазии и Южной Осе­тии, а по другую сторону Каспия Россия очень плавно перетекает в Казахстан. В то же время Россия довольно консервативна в попытках пересмотра государственных границ. Рассуждения о «российском экспансионизме» затемняют тот факт, что на протяжении четверти века, истекших с распада Советского Союза, в стране так и не возникло массо­вого и влиятельного политического движения, требовавшего возвращения территорий бывших советских республик. Вернув себе Крым, Россия приняла противоположную по­зицию в отношении отколовшегося от Украины Донбасса и не пошла на масштабную пе­рекройку территории соседней страны. В некоторых кругах в России это вызвало разоча­рование, но политическим фактором это разочарование не стало.

В этой перспективе следует рассматривать и российскую систему союзов, и в этой перспективе существующая система союзов адекватна «островному» геополитическому характеру России. Российские союзы призваны решить несколько задач. Прежде всего, они должны обеспечить безопасность «острова»: Россия не допустит военного вторжения на свою территорию. Превращение той или иной лимитрофной территории в плацдарм для возможного вторжения неприемлемо и будет предотвращаться всеми доступными средствами. Собственно, именно такова логика противодействия расширению НАТО на постсоветском пространстве. В такой логике может быть истолковано и различие в подходах к странам Прибалтики, с одной стороны, и Грузии и Украине -с другой. Эсто­ния, Латвия и Литва в силу своего географического положения не могут выступать в ка­честве плацдарма, Грузия и Украина – могут.

Также российская система союзов должна обеспечить присутствие России как вли­ятельной силы в важных для нее регионах мира. При этом ни в одном таком регионе не должна возникнуть коалиция, способная подорвать российское влияние. Оказывая по­мощь своим союзникам, Россия стремится не допустить возникновения таких коалиций и в то же время избежать манипулирования со стороны союзников. Акцент на многосто­ронности, который делает Москва в своей сирийской политике, резкие изменения в ее от­ношениях с Турцией, отражают такой подход. Не всегда и не все враги Башара Асада это враги России, российская военная сила, в конечном счете, служит укреплению влияния Москвы, а не укреплению влияния Дамаска.

Уместны примеры из других регионов. Отношения с Арменией важны для России сточки зрения поддержания и укрепления ее влияния в Закавказье. Россия оказывает и будет оказывать Еревану военную помощь и содействовать экономическому развитию Армении посредством механизмов Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭС). Однако она будет избегать положения, когда, к примеру, в коалиции против нее окажется Азербайджан с одним или несколькими соседними государствами. Нередко эта линия приводит к тому, что Россия говорит «через голову» своих союзников напрямую с провайдерами безопасности в противостоящем лагере – Турцией, США, странами Западной Европы. Это одинаково раз­дражает находящихся на линии фронтира союзников России (Белоруссию, Армению) и США (Польшу и страны Прибалтики).

Особое место здесь занимает Белоруссия. Отношения с ней для России исключи­тельно важны в контексте противодействия расширению НАТО. Белоруссия препятст­вовала созданию сплошной полосы враждебно настроенных в отношении России госу­дарств между Балтийским и Черным морями. Но говорить о Белоруссии как о сателлите России или сфере ее влияния затруднительно. Минск стал одной из тех многочислен­ных постсоветских столиц, которые сделали противостояние между Россией и Западом на постсоветском пространстве источником силы и средством извлечения политических и иных преимуществ. Отличие в том, что если другие, как, например, Тбилиси, пытались извлекать эти преимущества «со стороны Запада», то Минск это делал «со стороны Рос­сии». Трудность для российско-белорусского союза сейчас заключается в том, что рас­ширение НАТО остановлено, а регион, включающий в себя Калининградскую область, Белоруссию, страны Прибалтики и Польшу, российское руководство не рассматривает как наиболее угрожаемый, что хорошо видно из военного строительства последних лет. При сравнительном снижении ценности союза его привычные механизмы начинают да­вать сбои. Гипотетическая договоренность России, США и ключевых стран ЕС о новой си­стеме европейской безопасности может стать для политической модели Белоруссии еще более серьезным вызовом, чем текущие экономические трудности.

Заключение

Сравнения – вечный источник неудовлетворенности. Источник рисков для россий­ской внешней политики и российской системы союзов заключается в том, что отечест­венная политическая элита, которая в значительной своей части состоит из людей, сфор­мировавшихся еще в Советском Союзе, не отрефлексировала тот геополитический сдвиг, который пережила страна за последние четверть века. «Остров Россия» оказался не столь­ко проектом, сколько предсказанием, между тем, в нарративах России о самой себе го­сподствует мотив неполноты – по сравнению с Российской империей или СССР. Это тол­кает Москву к тому, чтобы испытывать фантомные боли, связанные с исчезновением элементов геополитического статуса государств-предшественников.

Перечислим несколько суждений, которые связаны с фантомными болями и, на наш взгляд, должны быть подвергнуты сомнению.

«У России мало союзников, ей необходимо укреплять имеющиеся союзы и созда­вать новые, включая в них жесткие юридические обязательства». Возможно, наоборот: нынешнее состояние «блестящей изоляции» и помогает России преследовать свои внеш­неполитические цели со свободными руками.

«Россия должна создать идейную альтернативу Западу (исламскому радикализ­му)». Возможно, именно отсутствие определенного идеологического выбора, состояв­шийся отказ от мессианства и позволяют России поддерживать ее высокий геополитиче­ский статус, затрачивая на это меньше ресурсов, чем это делал Советский Союз.

«Россия должна всемерно укреплять свои позиции в традиционных сферах влия­ния – на постсоветском пространстве, на Балканах». Возможно, России нужно стабилизи­ровать лимитрофные территории лишь в той мере, в которой это необходимо для обес­печения безопасности ее территории и не допускать, чтобы союзники вовлекали ее в ненужные для нее конфликты.

Данный текст отражает личное мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.

Данный материал вышел в серии записок Валдайского клуба, публикуемых еженедельно в рамках научной деятельности Международного дискуссионного клуба Валдай. С другими записками можно ознакомиться по адресу http://valdaiclub.com/publications/valdai-papers/

 

Сноски
Нажмите, чтобы узнать больше