Многомесячная эпопея, связанная со стремлением Вашингтона наказать Тегеран за ядерную двусмысленность, завершилась голосованием в СБ ООН, члены которого убедительным большинством ужесточили санкции против Ирана. Все участники процесса, включая даже Бразилию и Турцию, которые, не поддержав остальных, продемонстрировали принципиальность, могут считать результат дипломатическим успехом. Ликования, впрочем, не наблюдается, поскольку непонятно, что делать дальше.
В то, что ограничения сработают и заставят Иран изменить политику, никто не верит. Желание добиться консенсуса привело к тому, что одобренные меры сильно «разбавились» и носят, скорее, символический характер.
Тегерану, одержимому проблемой престижа, это все равно весьма неприятно, поскольку задачей иранской дипломатии было не допустить единства Совбеза. Но с серьезными проблемами режим не столкнется. Во всяком случае, ни о каком «парализующем» или «удушающем» эффекте, о котором изначально говорили в США, и речи нет. Впрочем, вообще неясно, какого рода ограничения способны обеспечить такой эффект. В случае с Югославией при Милошевиче и Ираке при Саддаме Хусейне санкции были куда суровее, но «парализовать» вождей удалось только военным ударом.
Концептуальная проблема заключается в том, что, встав на путь санкций, свернуть с него невозможно, давление надо ужесточать, либо возникает риск потери всякой убедительности. Если ничего не действует, то логическим завершением должно служить применение силы. Но на это никто не готов. Америка никак не разберется с двумя войнами, третью она тем более не потянет. Особенно с учетом того, что нынешняя администрация, если принимать на веру положения новой стратегии национальной безопасности, признает ограниченность возможностей Соединенных Штатов и неспособность добиваться всего одновременно. В общем, решение Совбеза вряд ли приблизило урегулирование иранской ядерной проблемы. Тем не менее факт его принятия интересен как индикатор состояния отношений между ведущими державами, в частности, западными столицами и Москвой. Атмосфера улучшилась.
Сейчас мало кто вспомнит, что президентская карьера Дмитрия Медведева на международной арене начиналась два года назад с острого конфликта из-за санкций. На саммите «большой восьмерки» в начале июля 2008 года руководители Великобритании и США инициировали обсуждение ситуации в Зимбабве, где двумя месяцами ранее прошли президентские выборы и победителем в очередной раз был объявлен Роберт Мугабе. Лондон и Вашингтон уговорили молодого российского президента поддержать заявление с осуждением Хараре. Документ содержал жесткие формулировки, например, о непризнании «законности любого правительства, которое не отражает волю народа Зимбабве». Но в целом был выдержан в тональности «озабоченности» с намеком на то, что могут последовать и практические меры.
Согласие Москвы присоединиться стало приятным сюрпризом для инициаторов, до этого великим державам давно не удавалось договариваться. Российский президент, вероятно, хотел сделать жест доброй воли, ведь непосредственных интересов в Зимбабве у России нет. При этом по умолчанию предполагалось, что далее все пойдет своим чередом: обсуждение проекта резолюции в Совбезе ООН, выхолащивание неприемлемых формулировок, принятие обтекаемого документа с осуждением, но без откровенного вмешательства во внутренние процессы, чего Москва и Пекин очень не любят. Однако США и Великобритания истолковали российское «да» на «восьмерке» как карт-бланш: и через три дня на голосование в СБ была поставлена жесткая резолюция о санкциях против Хараре.
Москва «взвилась», решив, что ее подставляют, передергивая договоренности, и наложила вето (вместе с ней это с удовольствием, хотя и без пафоса, сделал Пекин, главный экономический партнер Зимбабве). Тут взбесились Лондон и Вашингтон, которые решили, что их попросту «кинули».
Волна комментариев свелась к следующему: Медведев — марионетка, с ним бессмысленно иметь дело, решения все равно принимает Путин.
О конфликте быстро забыли, благо повод был не самый серьезный, а через месяц случилась кавказская война, которая поставила не в пример более масштабные вопросы. Но «зимбабвийская» модель иллюстрировала тогдашний уровень взаимопонимания великих держав (практически никакой) и их готовность к совместной политической работе (минимальная). В целом события развивались в соответствии с логикой «ты меня уважаешь?», которая в тот момент доминировала.
Прошло всего два года, а ситуация заметно изменилась, что показывает дискуссия об иранских санкциях. Соединенные Штаты пришли к выводу, что, несмотря на всю мучительность ооновского процесса, стремление обойти его и действовать по ускоренному треку не приводит к желаемой цели. Вашингтон признал, что учет интересов партнеров в других сферах необходим для достижения эффекта там, где это нужно США. Подход администрации Буша высокопоставленный чиновник госдепартамента Даниэл Фрид незадолго до смены команды в Белом доме сформулировал так: «Никаких сделок, никаких разменов с Россией». Как только появился симптом того, что новая власть готова к иному, оказалось, что и Москва имеет запас гибкости.
Позиция России в отношении санкций начала плавно меняться в четко определенный момент — когда прошлой осенью Обама объявил об отказе от размещения элементов системы ПРО в Польше и Чехии. Кремль, отвыкший за годы президентства Джорджа Буша от того, что американский партнер идет навстречу, счел необходимым ответить.
Согласование текста представляло собой кропотливую работу, когда западным участникам пришлось пойти на признание коммерческих интересов России и Китая. Это, безусловно, снизило ожидаемую эффективность (если, конечно, ожидания от любых санкций оправданны), но создало политический эффект единства, что само по себе немаловажно. Процесс работы заставил всех — особенно Москву и Пекин — прояснить свои позиции и выбрать приоритеты. Обе столицы предпочли не подрывать длительные усилия Вашингтона, и для Обамы это добрый знак, хотя его консервативные оппоненты, конечно, обвинят его в соглашательстве. Правда, альтернативы не было: в противном случае никакие, даже умеренные санкции просто не прошли бы, а на односторонние действия США не были бы готовы даже при не столь миролюбивом президенте.
Что делать с Ираном дальше — не знает никто. Но если бы в Совете Безопасности царила атмосфера двухгодичной давности, то ситуация была бы просто безнадежной. Сейчас есть шанс на продолжение.
Но оно потребует от всех участников утроенных усилий и готовности на дальнейшие компромиссы друг с другом, причем не только по данному вопросу. Так далеко, впрочем, «разрядка международной напряженности» еще не зашла.
