Политическая эпопея в Киеве продолжается, и конца ей
не видно, но Украина перестала находиться в фокусе международного
внимания. Внешнего наблюдателя, то есть любого из тех, кто не
вовлечен непосредственно в процесс, украинская политика в какой-то
момент ужасно утомляет.
Бесконечные переговоры, демарши, громкие обвинения, сенсационные
заявления, кадровые перестановки, отмена кадровых перестановок,
соглашения и нарушения соглашений приедаются, превращаясь в рутину.
Со стороны кажется, что противостоящие силы вот-вот пойдут стенка
на стенку и все закончится окончательным выяснением отношений. Но
этого не происходит, и вместо развязки наступает очередной раунд
тягучих и вязких разбирательств между якобы непримиримыми
противниками.
То, что происходит сегодня, можно было наблюдать и год назад,
когда формировалась парламентская коалиция после выборов в
Верховную раду. Нет сомнений, что это будет повторяться и впредь,
поскольку подобного рода ситуация – не кризис, а форма
существования украинской политики.
Настоящий кризис случается тогда, когда кто-то пытается
вырваться из этого круга, выстроив под собственной эгидой более
жесткую и структурированную систему.
Так, взрыв произошел в 2004 году, когда в последний период
президентства Леонида Кучмы была предпринята попытка устранить
многовариантность.
Многие в России завидуют Украине. Мол, соседи наслаждаются тем,
чего лишены мы, – живым и многообразным демократическим процессом.
По-человечески это объяснимо. Глядя на флагманов отечественного
партийно-политического мейнстрима, слушая изрекаемое ими, наблюдая
за планомерной зачисткой медиаполя, начинаешь мечтать о чем-нибудь
сильно альтернативном. Однако происходящее на Украине если и не
уникально, то уж точно неприменимо к российской реальности.
Существующий у соседей общественный плюрализм – это не
свидетельство зрелости политической системы, а единственно
возможный способ ее выживания, поскольку он отражает особенность
общественного устройства.
Украинская политика – это совокупность большого количества
разнообразных и разнонаправленных сил, групп и интересов –
экономических, социальных, культурно-языковых, психологических и
геополитических. Все элементы вступают друг с другом в сложное
взаимодействие, находясь в постоянном поиске баланса. Поскольку
весовые категории элементов различаются, поиск равновесия
предполагает самые неожиданные комбинации.
Процесс хаотичен, а понятие принципов, идеологий и правовых
процедур носит весьма условный характер, если они вообще
существуют.
Все апеллируют к судебным органам, однако их функция сводится к
политическому лавированию и попыткам либо избежать принятия
решений, либо выступить в роли не столько арбитра, сколько
посредника.
Институционально украинская демократическая система очень слаба.
Вообще, политический транзит везде осуществлялся в одинаковой
системе координат, одной из осей которой являются институты, другой
– лидеры. Там, где вожди одерживали победу над институтами,
формировалась авторитарная система разной степени жесткости.
Наиболее очевидные примеры – Туркмения, Узбекистан, Казахстан,
Белоруссия, в последние годы Россия. Там, где формировались и
обретали реальное влияние институты, возникала более или менее
устойчивая демократия. Это произошло в Центральной и Восточной
Европе, но процесс был далеко не гладким.
Опыт, например, Польши, страны чуть ли не образцовой с точки
зрения транзита, показывает, что устремления политиков аналогичны
везде. Вождь антикоммунизма Лех Валенса, став президентом, начал
быстро демонстрировать авторитарные замашки. Правда,
демократическая система оказалась к тому времени уже достаточно
зрелой, чтобы преодолеть амбиции лидера. Нечто подобное было и в
Словакии в бытность премьер-министром Владимира Мечьяра.
Есть, наконец, государства, которые «провисают» между двумя
крайностями. Как правило, в силу специфики внутреннего
устройства.
Такова, к примеру, Киргизия, где сложилась система кланов с
различными интересами. Кланов, конечно, хватает и у соседей в
Центральной Азии и Казахстане. Но в Киргизии феномен выражен ярче в
силу более архаической структуры общества, где родоплеменные связи
и традиции играют еще большую роль, чем, например, в Казахстане и
Узбекистане, находившихся на момент обретения независимости на
более высокой ступени модернизации.
Украинская ситуация по схеме похожа на киргизскую, хотя
некорректно сравнивать вполне развитую крупную европейскую страну с
очень проблемной маленькой азиатской. Общее, однако, именно в том,
что в обоих случаях лидеры не способны «подмять» под себя всю
политическую систему и выстроить вертикаль, но институтов, которые
обеспечили бы стабильность и преемственность, не возникло, или они
очень слабы.
В Киргизии залогом плюрализма служит неоднородность в сочетании
с относительной политической отсталостью. На Украине – социальное и
культурное многообразие помноженное на крупные и конкурирующие друг
с другом финансово-экономические интересы. Такая структура обрекает
на постоянный кризис, но в определенном смысле и на неизбежный
выход из него путем согласований.
Украина станет полноценной демократией, когда плюрализм
перестанет быть отражением лоскутности этого государства, а будет
означать наличие различных и закрепленных институционально взглядов
на развитие общества.
Иными словами, когда у «донецких» будет стабильный электорат
где-нибудь в Тернополе, а у «западенцев» – в Луганске. Случится это
очень нескоро.
К России в чистом виде не подходит ни одна из изложенных
моделей. Плюрализм по-украински применительно к нашей стране
означал бы появление политических партий, официально
представляющих, например, сибирские добывающие регионы, или
мусульман Поволжья, или московский финансовый капитал… Иными
словами, партийное деление и соответственное политическое
противостояние на основе территориальных или экономических
интересов. Понятно, чем это чревато в российских условиях.
Однако эти же условиях делают практически невозможными
выстраивание модели а-ля Центральная Азия. В нашей гигантской и
неоднородной стране это возможно только при полномасштабной
тоталитарной системе репрессивного типа. Да и то, как показывает
опыт СССР, ресурс подавления не бесконечен.
Движением в украинскую сторону была российская политика эпохи
Ельцина. Лидер с вполне самодержавными устремлениями, инстинктивно
понимавший, что централизацией и давлением он ничего не добьется, и
мощные группы влияния, которые иногда могли договариваться о
правилах игры, но периодически от жадности теряли чувство
реальности, что и привело страну в тупик.
При Путине маятник качнулся к азиатскому варианту с
монополизацией власти одной группировкой и оттеснением всех, кто
претендует на влияние.
Институционально эта система очень неустойчива, а ее ахиллесовой
пятой является момент смены власти, что прекрасно понимают
азиатские властители, стремящиеся к пожизненному правлению.
Если в России власть все-таки сменится в соответствии с
Конституцией, это даст надежду на возможность неазиатского
сценария.
