Бурные события, связанные с пенсионной реформой Николя Саркози, неизбежно воскрешают в памяти самые знаменитые протесты в современной истории Франции— студенческие бунты весны 1968 года.
Однако если вдуматься в суть происходящего, то нынешние выступления являются противоположностью драме, которая разворачивалась на парижских улицах 42 года назад. Впрочем, масштаб социально-политических последствий сейчас может оказаться не меньшим, чем тогда.
Взрыв беспорядков конца 1960-х, практически синхронный по всему западному миру, стал выражением протеста против социально-политического статус-кво, которые утвердился в развитых странах за два послевоенных десятилетия.
Быстрый экономический подъем сопровождался бэби-бумом, то есть высокой рождаемостью, начиная с первых мирных лет, а также общим ростом благосостояния большинства, что стимулировало расцвет общества потребления. Происходило все на фоне холодной войны, и партийно-политическая система ведущих государств Запада была настроена на сохранение идеологической монополии, то есть недопущение к власти партий левой (не говоря уже о коммунистической) направленности.
К середине 1960-х годов на арену начало выходить послевоенное, причем— в силу как раз бэби-бума— многочисленное поколение. Его не устраивала жесткая политическая «рамка», и оно стремилось к расширению общественного договора, то есть включению в процесс общественного развития новых социально-политических групп. Это и произошло. Хотя непосредственным последствием бунтов была, как правило, неудача протестующих, правящие классы сделали серьезные выводы из событий.
С конца 1960-х начался процесс диверсификации западных элит. В Европе нормой стали правительства с участием левых. В 1969 году в ФРГ впервые пост федерального канцлера занял социал-демократ Вилли Брандт, а кабинет раннего Франсуа Миттерана и вовсе был составлен из социалистов и коммунистов.
В Америке произошла революция в области гражданских прав разного рода меньшинств. Персональным воплощением перемен является, например, судьба харизматического лидера парижских студентов Даниэля Кон-Бендита— в 1968 году он был депортирован из Франции за антигосударственную деятельность, а сегодня— лидер крупной фракции в Европарламенте.
Итак, 1968 год нес в себе мощный заряд перемен, которые через какое-то время привели к появлению новой модели— с расширенной гражданской базой политических процессов и большим перераспределением благосостояния.
То, что происходит сейчас,— проявление глубокого кризиса этой самой модели. Бэби-бумеры уходят на пенсию, европейские общества стареют, и это бросает вызов существующим системам социального обеспечения. Глобализация заставляет Европу конкурировать с азиатскими производителями, основным преимуществом которых служит гораздо менее избалованная и более дешевая рабочая сила. Наконец, отсутствие консолидирующего врага, каковым являлся Советский Союз, лишает политический каркас устойчивости, свойственной ему в прошлые десятилетия.
Манифестанты на улицах французских городов, как и по всей Европе, выдвигая левые лозунги, по сути, выступают с консервативных позиций— ничего не менять, оставить все как есть. Конечно, нужно учитывать политическую конъюнктуру. Многих из протестующих больше, чем сама реформа, возмущает тот факт, что затягивать пояса предлагает политическая элита, которую публика не считает ни честной, ни ответственной. Будь на месте Саркози и его министра труда Эрика Верта менее скандальные руководители, процесс был бы не столь бурным. Но корень проблемы не в персоналиях, а в неготовности современной Европы принять неизбежность изменений, которые означают снижение в перспективе уровня и качества жизни.
Как представляется, перемены в социально-экономическом базисе повлекут за собой изменения в надстройке во многом противоположные тем, которые последовали за 1968 годом. Европейские общества требуют от правительств протекционизма в широком понимании, то есть защиты привычного образа жизни от неблагоприятных обстоятельств, лекарства от распространяющейся, пока неосознанно, неуверенности в завтрашнем дне.
По объективным причинам власти в перспективе не могут обеспечить протекционизм социально-экономический— условия будут ухудшаться. Его придется заменить другой формой протекционизма, и самое очевидное направление переориентации— это все, что касается миграции и расширяющегося представительства людей иной культуры и религии. Тем более что напряжение нарастает.
По объективным причинам власти в перспективе не могут обеспечить протекционизм социально-экономический— условия будут ухудшаться. Его придется заменить другой формой протекционизма, и самое очевидное направление переориентации— это все, что касается миграции и расширяющегося представительства людей иной культуры и религии. Тем более что напряжение нарастает.
Не случайно прелюдией к решающей фазе пенсионной реформы стала шумная кампания Николя Саркози против румынских и болгарских цыган. Президенту важно продемонстрировать, как сильно он печется о благе французов хотя бы в чем-то. Символично и заявление Ангелы Меркель о том, что политика мультикультурализма в Германии полностью провалилась. Либеральное правительство Нидерландов, которое обещает жесткую санацию государственных расходов, опирается на поддержку популистской антимусульманской партии Герта Вилдерса. Эта тенденция продолжится.
Левая идеология упирается в концептуальное противоречие. В ее основе социальная солидарность и интернационализм, но последнее все больше исключает первое— Европа не справляется с потоком мигрантов и тем более не может (а уже и не хочет) распространить на них блага солидарности. Если смыслом 1968 года было расширение политической базы государств, то сейчас речь идет о сужении базы социальной— сокращение числа тех, кто претендует на долю в «пироге» перераспределения. Тогда главным вопросом была открытость к переменам, теперь— закрытость перед ними. Таков запрос большинства населения, который политики в демократических странах не имеют права игнорировать.
Это ставит Европейский Союз в тяжелое положение. Во-первых, популистские партии, возражающие против иммиграции, автоматически являются антиевропейскими, а их влияние растет. Во-вторых, говорить о расширении ЕС в этих условиях просто нереально, это значит только провоцировать раздражение граждан. Но замкнуться в себе и отгородиться от соседей единая Европа тоже не может. Это дискредитирует политически и пагубно экономически.
Европа снова стоит на пороге кардинальных перемен. Чем бы ни закончилось противостояние вокруг пенсионной реформы, это не конец, а только начало мучительного процесса переустройства. 1968 год, несмотря на сопровождавшие его эксцессы, вывел общества на следующий уровень прогресса. Направление движения сейчас, к прогрессу или наоборот, не предопределено.
| Gzt.Ru
