Впервые за 100 лет сразу несколько крупных, многонаселенных и быстро богатеющих стран – на сей раз Индия, Китай и Россия – стоят на пороге обретения статуса великих держав. Самый важный и самый неопределенный вопрос внешней политики, который придется решать американскому руководству в ближайшие 10 лет, выглядит незамысловато. Какими будут отношения между этими восходящими державами и международной системой, по-прежнему основанной на «западных» концепциях мироустройства, а также правилах, которые после Второй мировой войны были извлечены из свода либеральных моделей капитализма и демократии и гарантом которых выступают Соединенные Штаты?
КОНФЛИКТ ИЛИ АССИМИЛЯЦИЯ
И теория международных отношений, и непосредственный анализ американской внешней политики одинаково изображают восходящие нации наподобие колесных спиц, жестко закрепленных на матице, ограничивающей выбор степеней свободы. Они могут либо открыто оспаривать международное лидерство США, провоцируя конфликт, либо интегрироваться в существующий либеральный мировой порядок. Последнее приведет к мирной эволюции, в процессе которой они адаптируются к американской системе, не внося в нее качественных изменений. Одним словом, в будущем глобальную политику ожидают либо системный конфликт, либо окончательная ассимиляция.
Типичный пример анализа, построенного на такой двойственной парадигме, представлен у Арона Фридберга в журнале International Security: «Каким будет вероятный характер отношений между Соединенными Штатами и [Китайской Народной Республикой] в ближайшие 20–30 лет? Будет ли он отмечен сближением и углублением сотрудничества, стабильности и мира или же ухудшением, ведущим к все более открытой конкуренции и, возможно, даже войне?»
В соответствии с такой логикой первостепенная задача американской внешней политики – поставить восходящие державы перед выбором, при котором наиболее выгодно подчеркивались бы преимущества интеграции и ассимиляции. И в то же время оградить себя на случай возможного конфликта, однако так, чтобы предостережения об этом крайнем случае не превратились в самосбывающееся пророчество.
Разговоры о крайнем случае практически превратились в Вашингтоне в мантру, постоянно произносимую обеими партиями. Разногласия по поводу Китая между «ястребами», «голубями» и «реалистами» на самом деле лишены всякой логики; здесь важно лишь то, какие меры предосторожности достаточны, а какие – чрезмерны.
Но если бы все было так просто! Восходящие державы не ограничены указанным набором стратегических вариантов. Американцам удобно верить в мифологию единого и плоского мира, однако это – заблуждение. Технологии, которыми оперирует глобализация, дают широкие возможности для взаимодействия, но отнюдь не предоставляют всем равных условий. Период, наступивший после холодной войны, не стал временем постепенной модернизации и растущей интеграции, когда все пользуются одинаковыми преимуществами. Напротив, он ставит мир перед явной альтернативой – конфликт либо ассимиляция, и соответственно восходящие державы все больше стремятся «пойти в обход», минуя Запад.
Эти развивающиеся державы, предпочитая укреплять собственное сотрудничество и тем самым относительно ослабляя связь с западноцентричной международной системой, строят альтернативную систему, конечный пункт эволюции которой – это вовсе не конфликт и не ассимиляция с Западом. Запад и, особенно, Америка все больше теряют свою значимость.
Итак, обозначились контуры «мира без Запада». Он покоится на углубляющихся быстрыми темпами взаимосвязях между развивающимися странами (через потоки товаров, денег, людей и идей), которые на удивление неподконтрольны Западу. В результате формируется новая, параллельная, международная система с собственными нормами, институтами и общепринятыми структурами власти. Она позволяет тем, кто в нее входит, брать от Запада то, что им нужно, в обход диктуемых Америкой правил мирового порядка. Восходящие державы начали выстраивать альтернативную архитектуру институтов и особые модели государственного управления, которые составляют каркас их собственного – и очень реального – устойчивого и легитимного (в глазах большей части остального мира) политико-экономического порядка.
Выдавание желаемого за действительное и концептуальные шоры мешают американцам увидеть становление «мира без Запада» в истинном свете. Наш внешнеполитический выбор, по-видимому, окажется более сложным, чем представляется.
В 2005 году Роберт Зеллик, рисуя перспективу возможного присоединения Китая к американскому миропорядку, использовал термин «ответственный участник». В основу этой конструкции положена знакомая схема: по мере того как восходящие державы экономически интегрируются с Западом, взаимодействие становится все более выгодным, а затраты на возможный конфликт – слишком высокими. Китайцы осознают размер своей ставки в том, что касается сохранения статус-кво (это про «участников»), и станут все больше вкладываться в мировой общественный капитал (это про «ответственных»). В итоге, согласно предложенной схеме, рост среднего класса в развивающихся странах приведет к активизации выступлений за демократические перемены. Смешивая элементы теории модернизации в стиле 1960-х и теории демократического мира в духе 1990-х, ассимиляционисты рассчитывают, что восходящие державы придут к тому, что будут выдвигать к международной политике те же требования, что и Соединенные Штаты.
Так обосновывается тезис о том, что возможен достаточно функциональный, умеренно адаптированный, но, по сути, узнаваемый либеральный мировой порядок. Сегодняшние нормы и правила претерпевают в нем некоторые изменения с учетом нового распределения сил, однако фактически остаются нетронутыми. С этой точки зрения разногласия по поводу офшоров и протекционизма, интеллектуальной собственности, выбросов двуокиси углерода и того, кто должен оплачивать их сокращение, – это всего лишь некоторые деформации, а не фундаментальные противоречия. Они как две капли воды похожи на пререкания союзников по НАТО относительно распределения финансовой нагрузки. В данном случае речь идет просто-напросто о трудностях роста новой глобальной политэкономии, по-прежнему опирающейся по большей части на нормативные установки Соединенных Штатов.
Ассимиляционисты наверняка правы, полагая, что в планы восходящих держав XXI столетия не входит силовое продвижение к международному статусу. Война с США в ядерную эпоху не является эффективным средством изменения мирового баланса сил. Но и полное отождествление с либеральным миропорядком по-американски тоже не привлекает. И чем больше возрастает давление этого порядка на формирование внутренней политики, тем менее он привлекателен для автократических развивающихся режимов. Сегодняшние восходящие державы так же отличаются от Соединенных Штатов, как Германия и Япония отличались от Британии в конце XIX века. Коллективизм вместо индивидуализма, прочные традиции, государственный контроль над экономикой – доминирующая идеология. Грубая сила имеет все козыри против договорного права – таков предпочтительный метод разрешения споров. Это реальные различия, глубоко укоренившиеся в экономике и обществе. Их, несмотря на весь оптимизм незрелой теории модернизации, не способны упразднить ни потребительские товары, ни Интернет, ни рост ВВП.
Либеральный порядок напрямую угрожает легитимности и власти восходящих держав, зиждущихся на их собственном представлении о порядке и государственном управлении. Он не согласуется с принятыми у них отношениями между индивидом, государством и обществом. Им выгодно использовать процесс глобализации для постепенного пересмотра условий общения с западным миром так, чтобы укрепить свою автономию.
Этому как раз способствует та самая технология, которая, как любят говорить американцы, сделает мир плоским. Морские контейнерные перевозки и Интернет действительно связывают мир, но не обязательно во всем одинаково.
КРЕПНУЩАЯ АЛЬТЕРНАТИВА
Обратимся к эволюции структуры международной торговли за последние 15 лет. Несмотря на общий рост глобальной коммерции, двадцать самых крупных и богатых стран развивающегося мира все больше предпочитают торговать с восходящими державами-вожаками – Индией, Китаем, Россией и Бразилией. И объемы торговли с каждым годом только увеличиваются.
Показателен тот факт, что темпы углубления взаимосвязей в «мире без Запада» значительно опережают прогнозы, сделанные на базе стандартных экономических моделей торговли (гравитационная модель). Поскольку в данных моделях уже исключен ряд факторов, будто бы влияющих на двусторонние коммерческие отношения, в том числе на ВВП, это означает, что такая эволюция структуры международной торговли не поддается объяснению за счет бурного экономического роста Индии и Китая.
То же самое можно сказать и об изменениях в структуре прямых иностранных инвестиций и телекоммуникаций. Инвестиции Китая в масштабные проекты общественного строительства в Африке начали возрождать такие агонизирующие города, как, например, Луанда в Анголе. Одновременно в ноябре 2006-го – в рамках торговых соглашений общим объемом 1,9 млрд долларов – китайские компании вошли в столь разнообразные проекты, как строительство скоростных автострад в Нигерии, прокладывание телефонной сети в сельских районах Ганы и возведение алюминиевого завода в Египте. И это касается не только Китая.
В том же году венесуэльский лидер Уго Чавес подписал торговые контракты с Ираном на 200 млн долларов всего за несколько дней до своего нашумевшего появления на трибуне Генеральной Ассамблеи ООН и пообещал льготные поставки нефти своим боливийским союзникам. Россия в 2005 году обошла Соединенные Штаты как крупнейший поставщик оружия развивающимся странам, а среди ее самых надежных клиентов фигурируют Индия, Китай и Иран.
Общая картина глобализации выглядит в итоге следующим образом: несмотря на общий рост интеграции за последние 20 лет, гораздо более высокими темпами интегрируются страны, не входящие в западный блок. «Мир без Запада» предпочитает укреплять связи внутри себя. Это закладывает основы для развития новой, параллельной, международной системы с собственной нормативной базой, собственными институтами, образом действий и структурами власти.
«Мир без Запада», как и любой политический порядок, состоит из двух компонентов: набора идей о принципах управления и собственно ресурсов власти для обеспечения, внедрения, а иногда и навязывания этих идей. Такого рода альтернативный порядок покоится на богатстве, извлекаемом из природных ресурсов и основанном на промышленном производстве (наряду с использованием опыта управления применительно к этому потенциалу).
«Мир без Запада» предполагает строить международные отношения на основе неовестфальского синтеза замкнутых в своей скорлупе государств, которые договариваются об условиях взаимодействия, но твердо соблюдают право друг друга распоряжаться собственным обществом, политикой и культурой без вмешательства извне. Ни один из этих элементов не в состоянии в отдельности противопоставить себя западной системе, но общими усилиями они синергетически выстраиваются в прочный политико-экономический порядок.
В первую очередь следует учитывать традиционные источники политической и экономической власти. Это трудоинтенсивный промышленный потенциал, богатство природных ресурсов и постепенный прирост инноваций, которые в совокупности позволяют восходящим державам, составляющим ядро «мира без Запада», добиваться активного торгового баланса. Используя такое преимущество, как гигантский человеческий капитал, Китай воистину превратился во «всемирную фабрику».
За последние два десятка лет производственные мощности, работающие на экспорт (ткани, металлические изделия и компьютеры), отовсюду из Восточной Азии переместились в Китай, а доля последнего в мировом промышленном производстве удвоилась. Став мощным промышленным центром, он меньше чем за 20 лет смог поднять 400 млн человек из нищеты до уровня среднего класса, демонстрируя при этом такие темпы и масштабы экономического прогресса, которых до сих пор не удавалось достичь ни одной экономике нашей планеты. Между тем резервный запас иностранной валюты Народного банка Китая значительно превысил 1 трлн долларов.
Россия в свою очередь заметно увеличила присутствие на мировых рынках благодаря обширным ресурсам ископаемого топлива, выйдя из состояния почти беспрецедентного спада-депрессии в постсоветский период. Она постепенно превращается во все более богатого и уверенного игрока глобальной экономики.
Многие верят, что опора на ресурсы – это всего лишь стадия в развитии восходящих стран и что стоит им достигнуть определенного уровня богатства, как они автоматически смогут совершить скачок к более «современным» политико-экономическим отношениям. С этой точки зрения, достижения восходящих держав – временное явление, результат интенсивного, но низкооплачиваемого труда и нещадной эксплуатации ресурсов. Это было еще возможно как источник роста в конце XIX столетия, но уж точно неприемлемо и недопустимо в XXI веке, поскольку считается, что будущее останется за такими источниками богатства, как знания и иные нематериальные факторы.
Однако нет ничего неприемлемого для альтернативного политико-экономического порядка, который демонстрирует поразительный рост и концентрацию материального потенциала. На самом деле политическая экономия «мира без Запада» создает предпосылки его независимости от глобализированной экономики знаний, на которой базируются бизнес-стратегии американских компаний.
Факторы производства имеют разную специфику. Такой фактор, как знание, неконкурентоспособен: применение знаний отнюдь не сокращает запаса знания, доступного другим людям либо странам. Ископаемое топливо конкурентно в том простом смысле, что если я сожгу баррель нефти, то вы уже не сможете его сжечь. Контроль над ископаемым топливом и возможность производить товары по низкой себестоимости в обозримом будущем, как, впрочем, еще в XIX столетии, способны приносить огромную экономическую мощь.
Мы привыкли рассуждать о том, что с макроэкономической точки зрения нефть – продукт совершенно особый. Теперь модно утверждать: это уже не так. Но надо остерегаться слепой веры в то, что «естественная» (или «наилучшая») форма организации энергетического сектора и торговли его продукцией на «глобальных» рынках – это частный сектор. Именно отрасли, требующие огромных предварительных инвестиций и высоких фиксированных расходов, исторически тесно связаны с государством. И поэтому правительства вне зависимости от того, чтЧ они иногда утверждают, продолжают вести себя так, будто нефть отличается от всего остального.
Фактически правительства и государственные нефтяные компании сегодня контролируют около двух третей глобальных запасов нефти. Наиболее агрессивную игру ведут власти незападного мира. Разумеется, это Венесуэла, Иран и Россия, а также Азербайджан, Ангола, Египет, Китай, Нигерия, Туркменистан и Чад. Напротив, такой гигант, как ExxonMobil, обладает довольно скромным влиянием на глобальном рынке.
Многие из указанных игроков еще удивят глобальные рынки своими успехами. Правительства в достаточной мере приспособлены к управлению данным бизнесом, поскольку рынок менеджерских услуг куда более ликвиден, чем рынок физических нефтяных активов. Перед государственными властями открыт доступ к необходимым инвестициям, включая инвестиции других развивающихся стран, которые обладают чрезмерными долларовыми активами. Поэтому они будут искать альтернативные способы капиталовложений с более высокой отдачей. И, по всей вероятности, станут притягательной силой для новейших технологий, поскольку в конечном счете именно запасы ископаемого топлива, а не технологии их добычи и переработки являются тем звеном в цепочке создания стоимости энергии, которое ограничивает темпы роста.
Кроме материальных ресурсов, получаемых за счет производственных мощностей, которые используют грубую физическую силу, и разграбления природных богатств, развивающиеся страны опираются и на совершенно иной подход к инновациям. Глобальная экономика состоит из сравнительных преимуществ, преобразующихся в различные источники инновационного потенциала.
Состоятельные страны располагают средствами для финансирования дорогостоящих научно-исследовательских разработок, необходимых для радикальных инноваций, и продолжают оставаться основными поставщиками передовых технологий. Развивающиеся же экономики могут полагаться лишь на богатые человеческие ресурсы, прежние инновационные достижения и огромные рынки все более требовательных потребителей. Технологический прогресс достигается за счет собственного опыта и инноваций, ориентированных на потребителя. Яркий пример – индийская технологическая индустрия и местные поставщики потребительской продукции. С точки зрения динамики такой поэтапный прирост инноваций может со временем привести к траектории, не уступающей и даже превосходящей эффект инноваций на передовых рубежах развития технологий.
ВОЛЯ ГОСУДАРСТВА ВМЕСТО ВОЛИ ГРАЖДАН
И наконец, следующее. Если материальный фундамент данного политического порядка составляют производственные мощности, запасы природных ресурсов и пошаговый прирост инноваций, то идеологией, которая его цементирует, является «воля государства» в отличие от «воли граждан» или политических прав личности. Нерушимая суверенность «мира без Запада» не приемлет ключевых догматов «современного» либерального интернационализма, и в особенности любое глобальное гражданское общество либо общественное мнение, служащее оправданием политического или военного вмешательства в дела государства. Вестфальский мир 1648 года предоставил европейским суверенам право самостоятельно определять вероисповедание своих подданных. Неовестфальский синтез «мира без Запада» в XXI веке заменяет религиозную автономию автономией экономической, социальной и культурной.
Расчет здесь прост и прямолинеен: суверенные государства получают внутри своих границ возможность устанавливать отношения между правительством и подданными. Эти отношения лишь внешне имеют рыночный характер, но не признают никаких реальных прав либо обязанностей помимо выполнения заключенных соглашений. Легитимность международных институтов ограничивается лишь обслуживанием этих соглашений и достижением заложенных в них целей.
Понятиям либерального интернационализма, которые вводит Запад (в частности, таким, как политическая обусловленность предоставления помощи на развитие и «обязанность защищать»), в этой структуре места нет. Заявления об общечеловеческих ценностях, «нравственной надежности» демократии и т. п., звучащие с Запада, воспринимаются – осознанно или нет – как силовое давление, попытка объявить «универсальным» продукт определенной культуры. Нет необходимости ни бороться с этими идеями, ни ассимилировать их. Их можно попросту игнорировать.
Такие представления считаются реакционными, ретроградными и нежизнеспособными скорее в западных мировоззренческих традициях. Важно помнить, что, когда Алексис де Токвилль писал о равенстве и демократии в Америке, он имел в виду чисто американскую действительность, не обобщая ее для остального мира. В постбиполярную эпоху западный либерализм стал проецировать на международные отношения один из своих принципов – значимость индивида в качестве основы глобального политического порядка. В глобализирующемся мире государства должны служить людям, а не наоборот. Ответственность, привилегии и в конечном счете власть должны принадлежать человеку. Как прогрессивное выражение либерального индивидуализма это понятие обладает многими привлекательными сторонами. Но оно имеет мало смысла для большей части планеты.
Ирония «коммунистического» государства в постмаоистскую эпоху заключается в том, что китайцы, по сути, усвоили либеральный индивидуализм исключительно как экономическую идеологию. При этом они забыли про демократию как политический компонент индивидуализма, что для американцев само собой разумеется. По словам Дэн Сяопина, «быть богатым – совсем неплохо». Но еще в традиционных коммунальных обществах эти представления были в ходу как средство индивидуальной самореализации и самовыражения. Лозунг «один человек – один голос» превращается в «один человек – один мобильный телефон», то есть на первое место ставится богатство, а человеческая индивидуальность выражается через потребление. (Россия развивается в том же направлении, хотя ей приходится преодолевать больше противоречий.)
Получается, что мировая политика – это рынки и сделки, а не права человека и моральные ценности. Соответственно государства обсуждают друг с другом технические стандарты и условия торговли. Они не выступают в качестве арбитров избирательных или правовых систем. Они могут договариваться о курсах валюты и денежной стабильности, но не имеют права судить о чьей-либо культурной политике либо свободе прессы.
Подобный все более эволюционирующий синтез находит выражение в новых международных институтах за пределами Бреттон-Вудской системы. Примером может служить Шанхайская организация сотрудничества (ШОС), созданная в 2001 году в целях продвижения общих интересов Китая, России и четырех республик Центральной Азии – Казахстана, Киргизии, Таджикистана и Узбекистана. В 2005-м ШОС объявила своей центральной задачей развертывание «многостороннего сотрудничества… на основе принципов равноправия и взаимного уважения, невмешательства во внутренние дела суверенных стран».
Отвергнув заявку Соединенных Штатов на статус наблюдателя, Шанхайская организация сотрудничества призвала Вашингтон вывести свой военный персонал из Центральной Азии, поддержав узбекского президента Ислама Каримова в его разногласиях с США по поводу жесткого подавления внутренней оппозиции. ШОС сыграла роль также и в качестве легального прибежища России в ее решительном отстаивании новой идеи «суверенной демократии», согласно которой иностранная поддержка внутренней оппозиции с помощью неправительственных организаций расценивается как незаконное вмешательство во внутренние дела.
Расширяющиеся отношения Китая с африканским континентом свидетельствуют о том же. В ноябре 2006 года 48 африканских лидеров собрались в Пекине для участия в Форуме Китай – Африка. Миллиарды юаней, которые КНР пообещала вложить в инфраструктурные, жилищно-строительные и энергетические проекты, есть не что иное, как неовестфальская сделка. Помощь Пекина не сопровождалась никакими условиями, которые обычно ассоциируются с Западом, а в ответ африканские правительства высказали решительную поддержку политике «одного Китая». В подобном браке по расчету не отводится никакой роли ни Соединенным Штатам, ни возглавляемым ими многосторонним институтам.
Конкретные проявления таких самостоятельно поддерживаемых отличий можно будет воочию наблюдать в ряде ключевых сфер безопасности и экономической политики. Возьмем, например, нормы интеллектуальной собственности и ту центральную роль, которую они играют в формировании выгодных маркетинговых предложений крупнейших западных фирм на глобализирующемся рынке.
Соглашения по торговым аспектам прав интеллектуальной собственности (TRIPS) преследовали цель сближения нормативных баз всего остального мира с американским законодательством об охране интеллектуальной собственности. Их логика состояла в том, что развивающиеся страны получат (рано или поздно) выгоду от стимулирования фундаментальных инноваций в своей экономике. Даже если им придется платить более высокую цену за лекарства, программное обеспечение и другую интеллектуальную продукцию, экспортируемую с Запада. Пересмотр соглашений TRIPS в 2001 году в Дохе де-факто явился признанием наличия четко выраженных интересов развивающихся стран, по крайней мере, в отношении медикаментов.
Но разброс существующих интересов на самом деле весьма широк. Такая крупная развивающаяся страна, как Индия, не нуждается в создании новых лекарств-бестселлеров. Она заинтересована в том, чтобы производить и распространять по очень низкой себестоимости большое количество уже производимых в стране лекарственных средств, особенно для лечения болезней, провоцируемых современным образом жизни (нарушения обмена веществ, ожирение, гипертония и т. п.) и стремительно поражающих ее население.
Китаю нет нужды становиться родиной фундаментальных инноваций в сфере программного обеспечения. Больше пользы приносит повсеместное распространение элементарной компьютеризации с использованием пиратских копий Windows-2000 либо бесплатных версий Linux. По меньшей мере в обозримом будущем в рамках законодательства об интеллектуальной собственности «мир без Запада» будет в противоположность западному миру всецело ориентироваться на распространение, а не на инновации. Будущее фармацевтической промышленности там выглядит примерно так: бразильский предприниматель объединяется с китайским биохимиком и индийским производственником при финансировании из Венесуэлы в целях изготовления непатентованных малозатратных препаратов, которые будут по карману жителям стран с 7 тыс. долларов ВВП на душу населения. Этот (воображаемый) консорциум не будет бороться против Pfizer и Merck или подстраиваться под их правила. Он просто пойдет в обход, создав собственную фармацевтическую экономию, прибыльную для фирмы и выгодную для потребителей.
Одновременно «мир без Запада» налаживает собственные каналы распространения информации и поддержания дискурса. В феврале 2006 года официальная китайская газета «Жэнминь жибао» опубликовала ответы Вэнь Цзябао на призывы к проведению политических реформ в Китае. На следующий день The Washington Post вышла с таким заголовком на первой полосе: «Премьер-министр Китая называет демократию отдаленной целью». А «Аль-Джазира» тем временем заявила, что «Вэнь призывает китайцев к новым реформам». При взрывном росте альтернативных источников и средств массовой информации западным трактовкам событий – в отношении и Ирака, и терроризма, и торговли – становится все труднее проникать в развивающийся мир.
Главным соперником «Аль-Джазиры» на ближневосточном рынке является финансируемый правительством Саудовской Аравии канал «Аль-Арабиа», а не CNN или BBC. Крупнейшая в Китае поисковая система Baidu занимает четвертое место в мире по объему трафика среди веб-сайтов. Несмотря на жесткую цензуру властей, на то, что реклама для этой системы приоритетней результатов поиска, и на необходимость постоянно бороться с источниками пиратской музыки, на нее приходится 60 % выбранных первыми поисков в Китае, и она продолжает наращивать свое присутствие на рынке. Если способность формировать изложение событий – один из важнейших рычагов в международной политике, то это как раз про «мир без Запада», который теперь контролирует собственные каналы.
Как в связи с этим поступать Соединенным Штатам?
ЧТО ДЕЛАТЬ АМЕРИКЕ?
Первый шаг к выработке разумной и дальновидной политики – увидеть в явлениях то, что в них есть, а не то, что мы хотим либо боимся в них увидеть. Это означает признать две дискомфортные, но глубокие и взаимосвязанные реалии конца XX столетия, создавшие предпосылки для сегодняшнего перехода власти.
Первая состоит в том, что «западная либеральная идея» так и не проникла в глубинные слои психологии и политики большей части современного мира.
Вторая и тесно связанная с первой реалия заключается в том, что маленький постыдный секрет глобализации – не такая уж мелочь: не менее половины населения планеты просто не получило сколько-нибудь значительной выгоды за 60 лет стимулируемых Западом экономического роста и технологических перемен. А из тех незападных стран, которые все же выгадали, большинство приписывают свой прогресс не либеральной идеологии, благотворительности Запада или послевоенному мировому устройству под эгидой Америки, а государственному капитализму и сырьевому национализму.
Поэтому снова поднимать на щит американский послевоенный мультилатерализм и послевоенные институты больше не целесообразно; в глазах весьма значительной части «мира без Запада» это не более чем лозунги. В любом случае США утратили многие рычаги, которые в прежних условиях приносили эффект.
Мы должны не уходить от реальных альтернатив, которые стоят перед нами, а, наоборот, опираться на них. Некоторые из них крайне болезненны в том смысле, что вынуждают нас пойти на серьезные компромиссы в отношении ценностей, предпочтений и ожиданий, которыми мы не хотим поступаться. Но это не причина игнорировать данные альтернативы или прятаться от них.
Ниже предлагаются три концептуальных решения, которые хотя и не исчерпывают всех возможных вариантов, но отражают тот образ мышления, который, на наш взгляд, следует взять на вооружение.
Соединенные Штаты могут, во-первых, попытаться жестко блокировать дальнейшее развитие «мира без Запада». Например, лишить крупнейшие восходящие державы материальных ресурсов, позволяющих им развиваться. Это будет означать болезненный в экономическом отношении пересмотр зависимости Америки от китайской промышленности и незападных источников нефти. Можно также навязать ряд военных конфликтов и тем самым перенаправить энергию альтернативной мировой системы на прямую конкуренцию с Западом в сфере безопасности. И тот, и другой варианты возможны, однако издержки и риски, скорее всего, будут непомерно высокими.
Во-вторых, США могут попытаться снизить привлекательность «мира без Запада». Эффективно было бы, в частности, добиться лояльности государств, находящихся «в игре», т. е. тех, которые де-факто еще не сделали выбор, на чьей они стороне. Но вся сложность в том, чтобы перестроить либеральный мировой порядок. Так, чтобы он на деле, а не на словах удовлетворял интересам такой большой, развивающейся, демократической и высокомерно националистической страны, как Индия. Или, например, Бразилия, Индонезия и Южная Африка. Представьте себе, как Вашингтон выступает с совершенно иными заявлениями (и труднопроходимыми внутриполитически) во время дискуссий по повестке дня в области развития в Дохе.
Покончить с сельскохозяйственными субсидиями – сегодня! Выдать лицензии на строго засекреченные молекулы производителям непатентованных лекарств – в краткосрочной перспективе! Достичь справедливых договоренностей, делающих доступной торговлю услугами и создающих равные условия для развивающихся стран в таких областях, как телекоммуникации и финансы! Реализация подобной стратегии потребует принятия беспрецедентных компромиссных решений и даже жертв в американской внутренней политике.
В-третьих, Соединенные Штаты могут принять «мир без Запада» таким, каков он есть. По целому ряду вопросов США и Запад в целом вполне могут быть готовы позволить ему действовать самостоятельно. При таком сценарии – «живи сам и давай жить другим» – достаточно установить границы дозволенного, а затем сосредоточиться на том, чтобы отслеживать точки пересечения, возможности перебросить мосты между двумя мирами, сферы, в которых взаимозависимость необходима и неизбежна. В эту категорию, возможно, попадут проблемы изменения климата и международного терроризма, а вот энергоресурсы и права человека могут не попасть. Выбор стратегии «живи сам и дай жить другим» приведет к тому, что никогда ранее не случалось: Соединенным Штатам придется поступиться некоторыми демократическими и либеральными идеалами.
Центральной политической задачей для США в этом случае считалась бы способность так управлять взаимозависимостью, чтобы она вела к нашей выгоде. Причем не следует поддаваться соблазну манипулировать этой взаимозависимостью для подрыва жизнеспособности альтернативного миропорядка. Ведь любая подобная система стремится включить в себя разнообразные интересы множества игроков, которых она желает привлечь на свою сторону.
«Мир без Запада», конечно, не более монолитное объединение, чем сам Запад. Оба могут начать прилагать сопоставимые усилия, чтобы углубить расколы внутри друг друга. Если пойти по этому пути, мы вернемся к чему-то вроде традиционной биполярной конфронтации. Но такая биполярность заставит Запад мериться силами со все более прагматичным объединением стран. Того, что зиждутся на экономической мощи, а не на принуждении со стороны экономически неустойчивого и идеологически несостоятельного гегемона, как в эпоху холодной войны. Возможно, такое развитие не закончится войной, но вполне вероятно, что его итогом не будет и «победа» Запада.
Ничего не делать или притворяться, что неизбежны либо конфликт, либо ассимиляция, уже не считается ответственным внешнеполитическим поведением.
Опубликовано в журнале The National Interest в июле 2007 года.
