Статья написана по материалам исследования «Внутриполитические трансформации государств Закавказья», проведенного некоммерческим партнерством «Кавказское сотрудничество» (www.georgiamonitor.org).
Страны Южного Кавказа разделили общую судьбу. Обретя независимость, Грузия, Армения и Азербайджан пострадали от войн, этнических конфликтов, разрыва прежних коммуникаций и распада государственных структур. Но нельзя сказать, что одинаковый жребий выпал и на долю политических режимов – равные стартовые позиции и схожие внешнеполитические условия обернулись различными итогами.
Азербайджан после нескольких лет метаний практически вернулся к сложившейся еще в рамках Советского Союза системе патрон-клиентских сетей как основе политического режима. Приток нефтедолларов позволяет не замечать порождаемых этой системой издержек и гасить потенциальные конфликты внутри элиты – делимый пирог постоянно (хотя и все более медленно) растет. Экономика Армении относительно диверсифицирована, страной правят различные группы, представляющие своеобразный конгломерат интересов и выторговывающие у государства те или иные преференции. В Грузии после многих лет распада установилась власть жестких либералов-западников, построивших дисциплинированный государственный аппарат – главную опору и источник силы политического режима, бюрократия поставлена на службу личной власти.
Примечательно, что различия между этими тремя странами будто бы не зависят от степени их демократичности. Публичная критика в адрес властей в Азербайджане чревата большими издержками для критикующего, чем в Армении или Грузии. Но ни одна из стран так и не приобрела опыта легитимной смены власти в результате выборов, поэтому значимых «маркеров демократии» здесь не существует. Более весомым может оказаться показатель качества государственного управления. Однако симптоматично, что грузинские реформы, которые многими и в регионе, и в мире оцениваются как образцовые, так пока и не привели к отрыву Грузии от соседней Армении по подушевому ВВП.
Траекторию внутриполитических трансформаций в Азербайджане, Армении и Грузии можно описать и сравнить, если рассматривать ее в качестве результирующей четырех факторов. Это
- место страны в мировом и региональном разделении труда;
- исход противоборства за контроль над государственными институтами между различными группировками внутри элиты;
- роль «вооруженных людей» в политической системе;
- степень зависимости государства от изымаемых им у населения ресурсов.
Три закавказские республики не относились к самой развитой части Советского Союза, хотя и не были самой бедной. В Азербайджане и Армении произошла индустриализация, ко времени распада СССР в структуре их ВВП преобладала промышленность. Оценки данного показателя по Грузии разнятся, однако в целом страна не слишком отставала от соседей. В индустрии республик Закавказья довольно заметная доля приходилась на высокие технологии – авиационную промышленность в Грузии, электронную в Армении. По данным Российского института стратегических исследований, на излете советской эпохи азербайджанское машиностроение обеспечивало до 80% всех потребностей в оборудовании нефтедобывающей промышленности страны.
Итогом деградации Советского Союза и сопровождавших этот процесс войн, разрыва традиционных транспортных коммуникаций, экономического кризиса стала деиндустриализация всех трех стран. К середине 1990-х гг. доля промышленности в структуре ВВП Азербайджана сократилась вдвое (с 60 до 30%). В Армении многие отрасли промышленности упали в несколько раз. В Грузии, по данным Иосифа Арчвадзе, в течение 1990-х гг. работу потеряли 400 тыс. человек, занятых в промышленности (численность населения страны по переписи 1989 г. составила около 5 млн человек). Уместно добавить, что крах советской системы торговых ограничений привел также и к резкому снижению экспортного потенциала закавказского сельского хозяйства – его продукция утратила исключительное положение на рынках России и других постсоветских стран. Таким образом, «рукотворные» экономические преимущества в значительной мере исчезли, остались преимущества естественные. Внутриполитическое развитие трех государств зависело от того, какими именно преимуществами они обладали (если обладали) и как политические элиты ими распорядились.
Нефть – это решение?
Для Азербайджана единственным способом добиться быстрых темпов экономического роста и наполнить государственный бюджет стало расширение добычи и экспорта нефти и газа. В определенный момент экспорт энергоносителей на мировые рынки по новым маршрутам в сотрудничестве с крупнейшими западными компаниями стал рассматриваться как панацея, одновременно обеспечивающая Азербайджану экономический подъем, укрепление государственного суверенитета (благодаря уходу из-под влияния России) и внешнеполитические преимущества в конфликте с Арменией.
Рост мировых цен на нефть, увеличение добычи углеводородов (по данным Международного статистического комитета стран СНГ, в 2000–2010 гг. добыча нефти в Азербайджане выросла с 14 до 50,4 млн т) и расширение возможностей для их экспорта через нефтепроводы на Супсу и Джейхан и газопровод на Эрзерум обеспечили стране экономический бум. По оценкам Всемирного банка, в 2006 г. рост ВВП в Азербайджане составил 34,5%, в 2007 г. – 25%. В дальнейшем его темпы снизились, однако по сравнению с соседями по региону, да и большинством стран мира, Азербайджан легче перенес глобальный экономический кризис. В 2008–2010 гг. средние темпы ежегодного роста его ВВП составили 8,4% при среднемировых 1,2%.
Однако экономический успех, который принесла нефть, обернулся закреплением статуса моноотраслевой структуры экономики. В 2005 г. добыча углеводородов давала около 40% ВВП Азербайджана, в 2008 г. этот показатель увеличился до 60%. Темпы роста «ненефтяной» промышленности в последние годы значительно ниже темпов роста экономики в целом.
Приток нефтедолларов позволяет поддерживать внешние атрибуты процветания вроде строящихся в столице небоскребов и запредельных по сравнению с соседями оборонных расходов. Однако Азербайджан все еще остается сравнительно бедной страной. Подушевой ВВП по ППС составляет 10,2 тыс. долларов (данные МВФ, сентябрь 2011 г.), что почти вдвое выше, чем у соседних Армении и Грузии (приблизительно по 5,4 тыс. долларов), однако ниже, чем у Казахстана (13,0) и России (16,7).
Показательно субъективное восприятие экономического бума населением. По данным опроса социологической службы Puls-R (Баку), с 2006 по 2010 гг. доля респондентов, которые оценивают положение своей семьи с помощью фразы: «С трудом сводим концы с концами», сократилась с 50,8% опрошенных в 2006 г. до 49% в 2010 году. «Острую нужду» испытывали, соответственно, 10,1 и 9,1% на фоне обширных государственных программ по борьбе с бедностью. А доля тех, кто, по их собственному признанию, не сталкивается с материальными трудностями (организаторы опроса отождествляют их со средним классом), выросла с 28,0 до 32,5%. Иными словами, взрывной рост экономики практически не привел к сдвигам в социальной структуре населения.
Последнее обстоятельство во многом объясняет незыблемость политических порядков в Азербайджане. Те социальные группы, которые были двигателем перемен в конце советской эпохи, исчезли вместе с породившим их экономическим укладом. Углеводородный рост коснулся лишь элит и зависимой от них прослойки среднего класса. В основном общество осталось таким, как оно сложилось в 1990-е гг. – состоящим из бедных масс, узкого слоя богатой элиты и обслуживающего ее интересы небольшого среднего класса. В обществе нет массовых групп, чьи интересы нуждались бы в выражении и согласовании, и это сужает социальные условия для политической конкуренции.
Углеводородный бум влечет за собой еще одно следствие. Добыча и экспорт нефти и газа доминируют в национальной экономике за отсутствием других сопоставимых по масштабу отраслей. За пределами углеводородного сектора экономический рост сосредоточивается в строительстве и на рынке недвижимости, причем последний, по всей видимости, носит спекулятивный характер (подобно докризисному московскому рынку недвижимости, когда квартиры в российской столице воспринимались как инвестиционный инструмент). В Азербайджане относительно мало собственных производств, причем высокий курс национальной валюты объективно способствует росту импорта.
Политический режим Баку накладывает ограничения на активную политику в сфере диверсификации экономики. При всей своей жесткости он страдает вследствие ряда «родовых травм» постсоветской государственности – влияние автономных центров власти в виде различных номенклатурных групп, слабость институтов, коррупция.
Длительная устойчивость кадрового состава высших эшелонов власти Азербайджана говорит о том, что процесс передачи полномочий от отца к сыну в 2003 г. происходил в обстановке сохранения пребывающих у власти бюрократических кланов. Некоторые из них – те, кто бросал прямой вызов президенту Ильхаму Алиеву, – были подавлены. Однако сами принципы осуществления власти остались без изменений.
Хотя в глазах внешнего наблюдателя политическая реальность страны может ассоциироваться с ближневосточными нефтяными монархиями, делать выводы об авторитарности Баку неверно. Политика строится не столько на диктате из единого центра, сколько на сложном полицентричном балансировании интересов. Этому отвечает такая особенность азербайджанского политического режима, как фактически раздробленный силовой ресурс. В Азербайджане, кроме армии, не менее семи ведомств имеют в своем составе вооруженные формирования – МВД, Пограничная служба, Министерство национальной безопасности, Министерство юстиции, Государственная особая служба охраны, Министерство по чрезвычайным ситуациям. Отчасти эти силовые структуры входят в сферу интересов тех или иных влиятельных бюрократических группировок, по сути поддерживая баланс сил внутри элиты.
Будущее политического режима Баку, вероятно, зависит от того, каким образом правящие группы будут реагировать на замедление, а затем и остановку углеводородного роста. Ответ предстоит искать в короткий по историческим меркам отрезок времени. В последние годы власти, по всей видимости, сознательно сдерживали добычу нефти на уровне, не превышающем 50–55 млн т в год. Смысл этой политики заключается в том, чтобы «растянуть» пик добычи на более продолжительное время. Согласно некоторым прогнозам пятилетней давности, пик (71 млн т) должен был прийтись на 2010 г., после чего начнется спад, который к 2020 г. приведет к уровню добычи в 20 млн т (приблизительно столько добывается на территории Татарстана). Политика «смягчения пика», как полагают в Баку, позволит сохранить нынешний уровень добычи до 2020 года. По другим оценкам, снижение начнется после 2015 года. В дальнейшем экономические преобразования уже нельзя будет подкрепить финансовыми ресурсами, сопоставимыми с нынешними. Кроме того, их придется проводить в более жесткой социально-политической ситуации.
Стратегии диверсификации, которые обсуждаются в Азербайджане, не отличаются убедительностью. Речь, во-первых, идет о том, чтобы превратить государственную нефтяную компанию SOCAR в транснационального игрока, обладающего производственной, в том числе ресурсной базой за рубежом, и продающего не столько физическую нефть, сколько компетенции по ее добыче. Однако у SOCAR может не хватить ресурсов для проведения такой стратегии. Приобретение производственной базы за рубежом потребует либо больших инвестиций, которые будут практически уведены из страны, либо слияния с крупным зарубежным игроком нефтяного рынка, что несет в себе угрозу утраты контроля азербайджанской стороны над объединенной компанией. Что же касается компетенций по добыче нефти, то SOCAR, несмотря на вековой опыт азербайджанских нефтяников, едва ли сможет на равных конкурировать с мировыми лидерами.
Во-вторых, в контексте диверсификации экономики обсуждается «джентльменский набор» слаборазвитых стран и регионов – туризм и сельское хозяйство. В мире нет прецедентов, когда странам удавалось преодолеть бедность опираясь на эти отрасли. Яркое тому свидетельство – глубокий экономический и социально-политический кризис в Греции, которая некогда объявила: «Туризм – наша индустрия». Кроме того, по этим направлениям Азербайджану предстоит конкурировать с Турцией, что крайне невыгодно. Наконец, естественным рынком для азербайджанских туристических услуг является Иран, но Азербайджан плохо приспособлен к тому, чтобы развивать дешевый туризм (слишком высокий уровень цен, избыточно дорогие гостиницы, причем в гостиничном бизнесе основной акцент делается на строительство отелей премиального сегмента). Еще одним направлением диверсификации может стать нефтепереработка – за последние годы властям удалось добиться значительного роста в этой отрасли.
Однако проведение более жесткой и целенаправленной экономической политики, направленной на борьбу с коррупцией, развитие собственных производств и импортозамещение, более эффективное обеспечение прав инвесторов чревато риском вызвать «аппаратную» оппозицию со стороны ущемленных групп бюрократии, что подорвет внутриэлитный консенсус.
Теоретически президент может преодолеть положение «первого среди равных» двумя путями. Первый – формирование широкой общественно-политической коалиции, ставящей перед собой цель смещения старых элит, осуществление своего рода «революции роз сверху». Этот путь крайне рискован: либерализация режима способна дестабилизировать страну раньше, чем возникнет такая коалиция; ее возникновению также будет препятствовать слабость политических институтов. Кроме того, такой метод предполагает наращивание популистских элементов в политике президента, а ресурс популизма в Азербайджане, похоже, близок к исчерпанию. Второй путь – значимый внешнеполитический успех, который сделает президента безусловным лидером в азербайджанской элите. Можно предположить, что именно стремлением к такому успеху объясняется жесткая позиция Алиева по Карабаху.
Исламизация Азербайджана в настоящий момент маловероятна: страна в значительной степени остается светской. По данным Puls-R, доля людей, которые считают себя глубоко верующими и выполняют все религиозные предписания, остается относительно небольшой и снижается. Если в 2006 г. к таковым принадлежало 15,8% опрошенных, то в 2010 г. – всего 9,5%. Также малочисленны и имеют тенденцию к снижению сторонники доминирования в стране исламских ценностей – 14,5% в 2007 г. и 10,7% в 2010 году. По всей видимости, властям удалось остановить ощущавшийся в середине 2000-х гг. тренд на исламизацию. В этом их успехе есть три составляющих. Во-первых, на исламских радикалов оказывалось жесткое силовое давление, причем, в отличие от аналогичной ситуации на российском Северном Кавказе, оно практически не балансировалось деятельностью правозащитных организаций. Во-вторых, резкий экономический рост в последние четыре года привел к снижению числа недовольных и, соответственно, падению востребованности радикальной идеологии. В-третьих, власти пошли на определенные уступки «системным» или умереннным исламским лидерам (шейх-уль-ислам Аллахшукюр Пашазаде), которые стремятся играть более активную роль в политической и общественной жизни.
В то же время ряд азербайджанских экспертов признают, что в случае ослабления правящей группы реальным сценарием станет не демократизация страны, а ее исламизация. Несмотря на относительно небольшое число убежденных приверженцев политического ислама, они отличаются высокой мобилизованностью и сплоченностью, чем не могут похвастаться прочие политические силы. Один из бакинских экспертов полагает, что при доле исламистов в составе населения в 10% на свободных выборах они могут получить до 30% поддержки. Пока неиспользованным потенциальным ресурсом исламистов могут стать низовые протестные стихийные социальные движения, возникающие на почве локально зафиксированных попыток ущемить экономические интересы граждан.
В отсутствие естественной монополии
В Армении нет естественной монополии, подобной той, что сложилась в Азербайджане. Ей пока не удалось восстановить прежний промышленный потенциал, поскольку многие виды продукции стали нерентабельными из-за высоких транспортных издержек, связанных с блокадой прежних маршрутов доставки на зарубежные рынки. Выживали лишь те производства, в которых расходы на транспортировку и энергоемкость были умеренными. В разные периоды в зависимости от внешней конъюнктуры сюда относились ювелирная продукция или электроника. В последние докризисные годы бурно росло строительство, которое, впрочем, столь же быстро сдало позиции после 2008 года.
Слабая промышленность, близкое к натуральному сельское хозяйство, значительный объем переводов из-за рубежа создали ситуацию, когда весьма выгодным видом экономической деятельности стал импорт. В докризисном 2007 г. стоимость армянского импорта составила 39% ВВП. По оценкам наблюдателей, для большинства потребительских рынков страны характерен высокий уровень монополизации. Сравнительно высокий курс национальной валюты (драма) в совокупности с монополизацией рынков обеспечивает импортерам высокие прибыли. Однако, несмотря на значительную монополизацию отдельных рынков, в Армении не существует экономических игроков, чье доминирование было бы абсолютным. А крупные промышленные предприятия, которые могли бы стать экономической опорой для государства или «точкой кристаллизации» устойчивых интересов тех или иных сильных бизнес-групп, находятся под иностранным контролем. Так, российским компаниям принадлежит крупнейшее предприятие по производству алюминия, газораспределительные сети Армении, до 80% генерирующих мощностей в электроэнергетике, а также значительная часть банковской сферы и телекоммуникаций.
Ввиду сказанного Ереван не располагает такими универсальными инструментами контроля над экономикой и страной, какие существуют у «потенциального противника». В результате создается определенное пространство для политической конкуренции. Однако пример Армении служит доказательством того, что сама по себе конкуренция не порождает демократию: борьба за доступ к ресурсам, обеспечиваемым политической властью, идет между различными бизнес-группами и кланами, а не между программами и организованными объединениями граждан.
Моноэтничная Армения не сталкивалась с таким явлением, как сепаратизм, хорошо знакомым Грузии и Азербайджану. Для ее правящих групп не была столь критичной проблема силового контроля над собственной (или признаваемой как собственная) территорией. Война в Карабахе, в которую Армения была вовлечена к моменту получения независимости, оставляла широкие возможности в плане выдавливания за пределы страны вооруженных группировок, которые могли претендовать на власть. Их роспуск стал одним из первых распоряжений президента Левона Тер-Петросяна. Благодаря этому – при всех понятных в постсоветских условиях оговорках – власти смогли удержать монополию на насилие в руках государства.
Расклад изменила победа в Карабахе. Победители вернулись домой. Те, с кем ассоциировалась победа, стали наиболее популярными политиками. Они опирались на сложившиеся в военное время сети поддержки среди офицеров и ветеранов. Они могли потребовать – и получили – долю экономического пирога. «Гражданские» политики опирались на свой ресурс популярности и связей в элите, тогда как их силовой ресурс был ограничен. Особенно после того, как Тер-Петросян стал привлекать в руководство силовых структур выходцев из Карабаха, среди которых самыми заметными стали Роберт Кочарян и Серж Саргсян.
Приток кадров из Карабаха создал ситуацию, при которой в Армении не произошло возвращения к власти прежней советской номенклатуры, как это было в Азербайджане (Гейдар Алиев) и Грузии (Эдуард Шеварднадзе). Новый приход в политику в конце 1990-х бывшего первого секретаря республиканской компартии Карена Демирчяна в определенный момент обозначил такую перспективу – пусть и в ограниченной степени – для Армении. Но гибель Демирчяна от рук террористов в октябре 1999 г. закрыла путь к власти той элитной группе, которую он представлял. Вместе с Демирчяном погиб и Вазген Саркисян, министр обороны Армении, пришедший в политику на перестроечной волне. По сути «карабахцы» остались в одиночестве.
Тем не менее монополизации политического пространства не произошло. По-видимому, причины сохранения относительного плюрализма в Армении заключались в следующем. Во-первых, у государства не было ресурсов для того, чтобы обеспечить полный контроль над экономикой и обществом. Как и ее соседи по региону, Армения традиционно сталкивалась с трудностями при сборе налогов. Азербайджан компенсировал этот недостаток доходами от экспорта нефти, Грузия сумела построить эффективный и дисциплинированный государственный аппарат, но в распоряжении правящей группы в Ереване таких инструментов не было. Доля государственных доходов в ВВП Армении до сих пор значительно уступает соответствующему показателю в Грузии и в Азербайджане. Во-вторых, государству так и не удалось полностью сосредоточить в своих руках силовой ресурс. Сохраняются более или менее институционализированные сети ветеранов карабахской войны. Сурен Золян пишет о «хмбапетах» («атаманах») – людях, контролирующих силовые и экономические ресурсы на местах и фактически находящихся вне подчинения государственной власти. В-третьих, экономический рост в Армении в предкризисные годы в критической степени зависел от притока иностранных инвестиций, а также от внешних заимствований. В силу этого власти были вынуждены прислушиваться к рекомендациям европейских организаций касательно внутриполитической проблематики.
Главным вызовом для политической системы Армении в ближайшие годы станет, на наш взгляд, необходимость укрепления государства как легитимного института вообще и повышение качества государственного аппарата в частности. Вероятно, это будет затруднительно, если доля государственных доходов в ВВП не повысится. Основная сложность в том, что принятие соответствующего решения по сути равносильно самообложению налогами политической элиты страны.
Либерализм с кулаками
Естественным преимуществом Грузии после краха ее туристической отрасли и сельского хозяйства стало географическое положение. Транспортное сообщение между Арменией и Азербайджаном, Арменией и Турцией было прекращено из-за карабахского конфликта. Грузия стала для Армении основным окном во внешний мир, а для Азербайджана – звеном, связывающим его с дружественной Турцией. Транзитный статус стал также геополитическим ресурсом для Грузии. Заинтересованность США и западноевропейских стран в формировании транспортных коридоров, обеспечивающих связь каспийского и центральноазиатского регионов с Европой в обход российской территории, вызвало к жизни проект ТРАСЕКА, в котором ключевая роль отводится Грузии. Хотя «Великий шелковый путь» так и не состоялся в качестве альтернативы прочим маршрутам, связывающим Европу с Восточной Азией, за 20 лет Грузия сумела привлечь на свою территорию новые транспортные потоки из стран каспийского бассейна.
В соответствии с логикой транзитного развития также задумывались и реализовывались проекты трубопроводов Баку–Тбилиси–Супса, Баку–Тбилиси–Джейхан и Баку–Тбилиси–Эрзерум, а также железнодорожная магистраль Баку–Тбилиси–Карс. Доходы Грузии непосредственно от транзита нефти и газа сравнительно невелики. Однако она может зарабатывать на транзите или реэкспорте других товаров и, в частности, на фактически монопольном обслуживании сухопутных грузовых потоков между Арменией и остальным миром.
Так, в последние годы Грузия стала главным в Закавказье перевалочным пунктом для подержанных автомобилей. По данным Eurasia.net, за первые пять месяцев 2011 г. за рубеж было поставлено данного товара на сумму 197 млн долларов. Такой бизнес не создает большого числа рабочих мест, но в условиях высокой безработицы (16,3% в конце 2010 г., считая только зарегистрированных безработных), для многих людей он является источником заработка, снимая социальную напряженность. В данной сфере оправдывает себя низкий уровень государственного вмешательства и легкость оформления сделок благодаря либеральной экономической политике грузинских властей. Доля «услуг транспорта и хранения» в структуре ВВП составила в 2009 г. 12%, что свидетельствует о значимости транзита для грузинской экономики.
До прихода к власти в Грузии Михаила Саакашвили хронической болезнью государства была неспособность собирать налоги и таможенные платежи. По данным Бюджетного офиса парламента Грузии, легализация поставок бензина и топлива в страну могла бы троекратно увеличить приток средств в казну по сравнению с их фактическим объемом от поставок всех нефтепродуктов. По данным экономиста Вадима Тепермана, в 1999 г. половина потребностей Грузии в пшенице удовлетворялась за счет контрабанды, а потребление импортных сигарет в четыре раза превосходило их зарегистрированный ввоз. Контрабанда поступала через Абхазию и Южную Осетию, через Аджарию и крупнейший в регионе оптовый рынок в Садахло, на пересечении границ Грузии с Арменией и Азербайджаном.
Первые шаги Михаила Саакашвили после прихода к власти были направлены на то, чтобы вернуть государственные границы или по крайней мере трансграничные товарные потоки под контроль центральных властей. С этой целью была проведена рискованная акция по смене власти в Аджарии и изгнанию Аслана Абашидзе, а затем был закрыт рынок в Эргнети, грузинском селе, граничащем с Цхинвали (эта мера и послужила прологом к вооруженному противостоянию в Южной Осетии летом 2004 г.). Грузинская экономика отреагировала предсказуемым ростом потребительских цен, однако центральные власти впервые с момента обретения независимости стали хозяевами в собственной стране.
Масштабная приватизация наряду с резким сокращением регулирующих функций государства способствовала, с одной стороны, переходу ключевых активов в руки лояльных властям лиц, а с другой – устранению потенциальных «точек кристаллизации» новых бюрократических кланов. Возможности самостоятельного, без санкции сверху, вмешательства в экономическую жизнь со стороны того или иного чиновника минимальны, так как в Грузии отсутствуют характерные для большинства постсоветских стран механизмы такого вмешательства в виде избыточных государственных функций. Тем самым создана основа успешного преодоления низовой коррупции в стране и построения дисциплинированного государственного аппарата.
Радикальные экономические реформы пока не привели к значительному росту производства в Грузии. Так, хотя 40% трудоспособного населения Грузии занято в сельском хозяйстве, вклад этой отрасли в ВВП составляет лишь 8%, причем более 80% продовольствия Грузия завозит из-за рубежа. В 2009 г. отрицательное сальдо торгового баланса составило 3,2 млрд долларов. Контроль над импортом в таких условиях равносилен контролю над всей экономикой. Нодар Джавахишвили, в прошлом – глава Национального банка Грузии, обратил внимание на любопытную закономерность: значительное кризисное снижение цен на основные товары грузинского импорта на мировом рынке сопровождалось небольшим ростом цен на эти же товары на внутреннем рынке. Как минимум это свидетельствует о монополизации импорта по отдельным группам товаров. Кстати, поступления от налога на прибыль в период кризиса сократились, то есть импортеры не доплатили бюджету с полученной высокой маржи.
Грузия отличается от своих соседей по региону высокой долей расходов на госуправление в структуре ВВП – около 25%. Фактически государство является крупнейшим экономическим игроком. В период кризиса, когда власти поддерживали экономику за счет масштабного инфраструктурного строительства, эта роль увеличилась. Государство выступает в качестве крупнейшего и наиболее надежного работодателя. За исключением сравнительно небольшой прослойки, занятой в успешных частных компаниях, в том числе в филиалах зарубежных компаний, работающих в Грузии, грузинский избиратель либо беден, либо его благосостояние зависит непосредственно от бюджета. Это не лучшая почва для рождения демократической конкурентной политики. Тот, под чьим контролем в Грузии находится государственный аппарат, контролирует страну. Поэтому реформы Саакашвили были продиктованы политическим прагматизмом в той же мере, в какой и либеральными убеждениями. Причем достичь этих результатов действующим властям Грузии позволил именно «революционный натиск», они были избавлены от необходимости согласовывать свои действия со старой элитой.
В отличие от большинства либеральных реформаторов на постсоветском пространстве, грузинской правящей группе присуще весьма глубокое понимание значимости инструментов насилия и в политической борьбе, и в государственном строительстве. Сразу после прихода к власти они приложили все усилия к тому, чтобы ликвидировать автономные от государства вооруженные группы на подконтрольной им территории. Элементом этой политики стало и уничтожение преступных авторитетов «как класса». Численность заключенных в Грузии за время правления Саакашвили выросла кратно, однако можно с уверенностью судить о том, что в стране не осталось сфер, свободных от контроля президента и его команды.
Бескомпромиссность, недоговороспособность Саакашвили, дорого стоившая ему во внешнеполитических делах, во внутренней политике оказалась выигрышной. Между конфликтом и переговорами правящая группа неизменно выбирает конфликт, и вследствие этого избавлена от необходимости согласовывать свои действия с кем-либо внутри страны. Круг людей, допущенных к принятию политических решений, очень узок – все они поместятся за одним столом. Даже правящая партия – Единое национальное движение – не является сколько-нибудь самостоятельным политическим институтом, оставаясь лишь инструментом контроля над парламентом.
Основные вызовы сложившемуся политическому режиму лежат в экономической области. Грузия страдает от значительного дефицита торгового баланса. Экономические реформы пока не обеспечили роста национального производства. Надежда на приток иностранных инвестиций в посткризисном мире довольно слаба.
Тем не менее инерция такова, что режим может быть устойчивым в течение длительного времени, тем более что после внесения поправок в конституцию Михаил Саакашвили обеспечил себе возможность оставаться главой государства и по истечении двух президентских сроков. Грузии не угрожает долговой кризис – очень вероятно, что в критической ситуации ее долги будут реструктурированы по политическим мотивам. Возможности вмешательства внешних игроков ограничены. Рекомендации европейских структур по изменению институциональных рамок политической системы могут быть проигнорированы или удовлетворены лишь формально, будучи при этом извращены в правоприменительной практике. Что же до более вещественного вмешательства в виде прямой поддержки тех или иных сил во внутренней политике, то Соединенные Штаты, которые одни только и могут вмешиваться на этом уровне в грузинские дела, будут исходить не из ценностных оснований, а из геополитической прагматики. И при этом взвесят риски наступления в Грузии хаоса в случае падения режима Саакашвили, так как неочевидно, что дисциплинированная полиция сохранится при более плюралистичной политической системе.
Конфликты как стимул
Георгий Дерлугьян в книге «Адепт Бурдьё на Кавказе» посвятил немало драматичных строк тому, что можно было бы назвать провалом в третий мир стран постсоветского пространства. Слабость экономики, коррумпированность и неэффективность властей, отсутствие демократии – это действительно печальная реальность, в которой последние 20 лет пребывает большинство бывших советских республик. В логике миросистемного анализа основной интерес прикован к воспроизводству на каждом новом этапе истории мирового капитализма деления мира на центр и периферию. Это довольно безнадежная логика – «все будет так, исхода нет».
Дерлугьян замечает, что современные государства третьего мира, в общем, даже не стоят перед необходимостью сохранять свой суверенитет (попросту не нуждаются в том, чтобы быть сильными). Сам международный порядок практически исключает их завоевание более сильным соседом, но делает сопротивление совершенно бессмысленным, если против той или иной страны войну ведет единственная сверхдержава или объединенный Запад. Стимулы к развитию, создавшие европейские государства нового времени, в нашей эпохе отсутствуют.
Если принять данную точку зрения, три закавказские государства оказываются в противоречивом положении. Армения и Азербайджан вовлечены в конфликт из-за Карабаха. Грузия не отказывается от планов вернуть свои бывшие автономии Абхазию и Южную Осетию, хотя стоящая за ними Россия – слишком сильный соперник для того, чтобы считать реалистичным силовой сценарий восстановления территории бывшей Грузинской ССР. Но как бы то ни было, у политических элит и политических режимов трех стран имеются определенные стимулы наращивать свою силу.
Дальнейшие сценарии внутриполитической трансформации в Азербайджане, Армении и Грузии – при прочих равных в мировой политике – будут зависеть от того, какие они изберут пути для наращивания силы. Можно сказать, что прежние источники силы либо исчерпаны, либо близки к исчерпанию. Азербайджанский нефтяной рост постепенно замедляется. Армения, кажется, не сможет восстановить докризисные темпы развития, не создав более качественные государственные институты, между тем ее экономический проигрыш Азербайджану критичен для политического режима. Грузия с ее гипертрофированным государственным аппаратом нуждается уже не столько в реформировании, сколько в укреплении национальной экономики, хотя такой переоценке ценностей может помешать либеральный догматизм ее правящей группы. Другими словами, речь идет не об экстенсивном, с опорой на естественные преимущества и международный расклад сил, а об интенсивном развитии. Сравнительное ослабление мировых центров силы сделает эту повестку тем более актуальной, что каждая страна Южного Кавказа в новом мире рискует остаться один на один с соседями.
Интенсивное – в предельно широком смысле слова – развитие предполагает другой уровень связности между государством и обществом. Нынешний закрытый характер всех трех политических режимов не в последнюю очередь объясняется тем, что государству в малой степени приходится обращаться к обществу за ресурсами, необходимыми для сохранения и укрепления государственности. С этой точки зрения больше шансов на перемены у Грузии и Армении, не имеющих больших запасов природных ресурсов, способных принести сверхприбыли. Причем двигаться им предстоит, преодолевая противоположные ситуации: слишком сильный государственный аппарат в Грузии и слишком слабый – в Армении.
