…И тогда, отвечая на упрек оппонента, Барак Обама сказал: «Я выступил против войны, несмотря на политический риск, и заявил, что мы не только не знаем, во что она обойдется, какова будет стратегия ухода, как это повлияет на наши отношения со странами мира, и насколько убедительны наши разведданные, но мы еще и не закончили свою работу в Афганистане».
Золотые слова. Только произнесены они не осенью 2013 года о Сирии, а 5 лет назад, осенью 2008-го, на первых дебатах кандидатов в президенты, когда Обама противостоял сенатору-республиканцу Джону Маккейну. И речь идет, естественно, об иракской войне — к тому моменту предельно непопулярной, несмотря на относительный успех по стабилизации ситуации, достигнутый за предшествующие два года. Маккейну, который на деле никогда не был поклонником Джорджа Буша-младшего, приходилось заниматься безнадежным делом — защищать уходящую администрацию на фоне острого экономического кризиса и тотальной усталости американцев от любых заграничных начинаний. Обама же обладал форой перед всеми — как человек на Капитолийском холме совсем новый (сенатор всего лишь с 2005 года), он не нес ответственности за прошлые грехи. Непричастность чернокожего политика ни к вашингтонскому истеблишменту, ни к политическим династиям сработала в его пользу — он стал символом обновления, к которому стремились многие американцы. Тот факт, что Обама и внешне, и по своему происхождению, и по манере себя вести совершенно нетипичен для кандидата в президенты, превратил его в олицетворение политика будущего, идущего на смену закосневшей элите. Иными словами, от него ждали, что он все сделает по-другому.
Еще годом раньше, летом 2007-го, Барак Обама, в ту пору просто один из полудюжины желающих завоевать номинацию Демократической партии на право побороться за Белый дом, опубликовал программную статью по внешней политике в журнале Foreign Affairs. «Решительный дипломатический настрой, опирающийся на весь спектр инструментов американской мощи — политической, экономической и военной,— может привести нас к успеху, даже если речь идет о таких давних соперниках, как Иран и Сирия,— писал Обама.— Дипломатия в сочетании с давлением способна отвратить Сирию от ее радикальной повестки дня и направить в более умеренное русло, что, в свою очередь, поможет стабилизировать Ирак, изолировать Иран, освободить Ливан от хватки Дамаска и обеспечить большую безопасность Израилю».
«Несомненно, никакая внешняя политика не будет успешной, если американский народ не понимает ее и не чувствует, что ее успех для него важен, если он не уверен в том, что правительство слышит его опасения»,— предупреждал Обама. Ну и наконец: «Америке не удастся ответить на угрозы этого века в одиночку, а мир не справится с ними без Америки».
Прошло 6 лет. Барак Обама, успевший еще и стать нобелевским лауреатом, стоит перед необходимостью развязать военную акцию против Сирии, уже второй ближневосточной страны за период президентства. Ни внятная цель, ни масштаб кампании неясны. Население ее не поддерживает и, что хуже, все меньше понимает действия главы государства. Последствия и возможные издержки неопределенны. Клич Вашингтона совместно покарать злодейский режим повис в воздухе — никто из союзников вроде бы открыто не возражает, как это было в иракском случае, но и активной действенной поддержки почти никто оказывать не собирается. Шансов получить легитимацию в Совбезе ООН нет. Президент США знает, что операция не просто рискованна, но, вероятнее всего, принесет обратный результат, спровоцировав неуправляемую цепную реакцию в регионе. И вот при всем этом он обречен сделать шаг (и не один) в сторону эскалации, даже согласиться с пресловутым сенатором Маккейном, что точечной атакой, которой хотел бы ограничиться Обама, не обойтись, вмешавшись, нужно уже добиваться результата.
Почему президент так далеко ушел от своих намерений и обещаний второй половины 2000-х? Есть две составляющие причин — объективная и субъективная.
Объективно Обаме выпало тяжелое время. Международная система подошла к переломному моменту, уже невозможно закрывать глаза на то, что устойчивого порядка после холодной войны так и не возникло, а тесная взаимозависимость всех ни в малейшей степени не означает целостности глобального мира. Напротив, оставаясь неразрывно связанным, он фрагментируется, и отдельные части ведут себя непонятно и непредсказуемо. Барак Обама лучше других в американском истеблишменте понимает, насколько изменилась планета и до какой степени не работают прежние методы влияния на процессы и управления ими. Совокупная сила Соединенных Штатов почти беспредельна, но все менее эффективна, поскольку ее применение зачастую имеет обратный эффект. Отсутствие стратегического видения связано не с низким качеством прогноза и аналитической работы, а с невозможностью угадать направление развития в принципе. И все это ставит крест на амбициозных планах целенаправленного обновления внешней политики, адаптации ее к меняющимся условиям, хотя необходимость этого глава государства осознает очень отчетливо.
По натуре Обама не любит насилия и идеологического догматизма по той причине, что и то, и другое загоняет в ловушки, безвыходные положения. Однако в специфических условиях глобального лидерства США и американской политической культуры эти качества воспринимаются как нерешительность и оппортунизм, что крайне пагубно для репутации.
Понимание необходимости перемен и адекватное восприятие реальности — условие необходимое, но недостаточное для прокладывания нового курса. Обаме, несмотря на ораторские таланты, не хватило умения убеждать — ни внешних, ни внутренних собеседников. Кардинальные изменения установок, а именно это нужно для «обновления американского лидерства» (название статьи 2007 года), требует способности создавать широкий консенсус в свою поддержку. Изначально считалось, что как раз это — конек чернокожего президента, который начинал свою политическую карьеру «организатором сообществ» — общественной работой, в процессе которой людей привлекают к какой-то деятельности не принуждением, а убеждением. Но на практике оказалось, что Обама — один из наиболее поляризующих лидеров, раскол общества и политического класса усугубился.
Пожалуй, главная причина неуспеха Барака Обамы в том, что внешнеполитический контекст для него вторичен по сравнению с задачами по внутренним преобразованиям Америки, которые он хотел бы сделать своим историческим наследием. Внутренняя политика всегда сильно сказывалась на международном поведении Соединенных Штатов, но при Обаме это превратилось в норму — отчасти по его вине, отчасти из-за страстного желания республиканцев его ослабить. Обаме нужно доказать собственную дееспособность (то есть готовность воевать) в сирийском вопросе, потому что если он этого не сделает, то станет в глазах оппонентов безвольной «хромой уткой», которую не будут слушать ни по вопросам здравоохранения, ни в том, что касается сокращения долга или мер по преодолению бедности и развитию образования. Получается, что издержки воздержания от боевых действий, с точки зрения Обамы, выше, чем от вероятного увязания в ближневосточном болоте. Поэтому очередная война в регионе меньшее из зол, хотя и противоречит всем его установкам и присущему ему здравому смыслу.
«Мы не можем ни изолироваться от мира, ни попытаться угрозами добиться послушания. Нам следует вести мир за собой делом и собственным примером»,— писал Обама в той же программной статье. Парадоксально, но наиболее негативные проявления американской гегемонии стали заметны не тогда, когда Америка могла добиться почти всего, чего хотела, а теперь, когда ограниченность ее возможностей все очевиднее. Оставаясь самыми сильными, но более не ощущая себя таковыми, США, похоже, могут нанести и себе, и окружающим даже больший урон нынешней непоследовательностью, чем прежним самоуверенным упрямством. Когда «собственный пример» никуда не ведет, остается вторая часть фразы — мы не можем ни отстраниться от других, ни заставить их делать то, что мы хотим. Печальный итог «обновления».
| Огонёк