В конце января 1917 года в Цюрихе Владимир Ленин заявил молодым швейцарским рабочим: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв грядущей революции». Ленин ошибся. Через месяц революция в Петрограде положила конец многовековой российской монархии. Прогнозы – вещь ненадежная, и слишком часто силы истории их начисто опровергают. Ни одно из главных событий, которые перевернули судьбы России и всего мира, не было предсказано: начало Первой мировой войны, свержение Романовых, исчезновение Советского Союза.
Многие полагают, что и сегодня предсказывать будущее России – занятие безнадежное. Страна находится в неустойчивом переходном состоянии, демократические правила игры хрупки, политические институты не обросли сакрализирующей традицией. Прогнозы осложняются и тем, что по мере интеграции в глобальную систему Россия все больше зависит от внешних процессов, ситуации в ведущих государствах, которая тоже полностью не просчитывается.
Вместе с тем – по большому счету – не могут быть предсказаны только события воистину революционные, но они происходят редко. За всю тысячелетнюю историю России они случались лишь во время Смуты начала XVII века, в 1917 и 1991 годах. После каждой из этих революций стабильность восстанавливалась на новой основе, сочетавшей в себе элементы и новизны, и преемственности, сохранявшей во многом в неизменности генетический код нации. Россия очень инерционная страна, и ее развитие в нормальном, нереволюционном режиме поддается анализу на основе существующих тенденций.
О том, что это так, свидетельствуют, например, удачные и уже сбывающиеся прогнозы, сделанные в предыдущие годы. Отмечу вышедшую в 1993-м книгу «Россия-2010» Даниеля Ергина и Тейна Густафсона, которые достаточно адекватно описали сегодняшнюю действительность в своих оптимистических сценариях «Двуглавый орел» и «Чудо». Хотя, похоже, Россия уже опережает их ожидания десятилетней давности.
Большинство прогнозов не отличаются оптимизмом или конкретностью. В докладе «Глобальные тенденции-2015», опубликованном Национальным разведывательным советом США, говорилось: «Между сегодняшним днем и 2015 годом Россия все больше будет сталкиваться с необходимостью соизмерять свои надежды на мировое лидерство с драматически сократившимися ресурсами… Наиболее вероятный результат – это по-прежнему внутренне слабая Россия, связанная с международной системой прежде всего через постоянное членство в Совете Безопасности ООН… Возможны различные варианты будущего России – от политического возрождения до исчезновения».
Наиболее авторитетный российский прогноз, выполненный Институтом мировой экономики и международных отношений, выдержан в умеренно оптимистической тональности: к 2015-му Россия станет страной с шестой экономикой в мире (больше, чем Франция, Италия, Англия, но меньше, чем Германия), по доходу на душу населения она займет 48-е место – рядом с Малайзией, Болгарией и Литвой. Государство не распадется и будет интегрировано в мировую экономику.
При этом аналитики – как верящие в Россию, так и отказывающие ей в будущем – подчеркивают, что вероятность тех или иных вариантов развития в огромной степени зависит от качества политического руководства, от способности власти консолидировать общество и проявить государственную волю для реализации стратегии национального возрождения. Верховная власть в России, стране с царистской политической культурой, способна сильно менять облик государства. Или, напротив, ничего не делая, порождать застой, который многие интерпретируют как стабильность.
Конечно, живя в России, невольно приходишь к выводу, что здесь возможно все. И спектр альтернатив развития действительно многоцветен – от авторитаризма, мобилизационной экономики и самоизоляции до образцовой демократии, полной интеграции в мировое экономическое пространство и стремительного подъема на основе крупного международного капитала. Однако крайние варианты я не рассматриваю – как с учетом объема статьи, так и из-за их малой вероятности. Авторитаризм и автаркия вряд ли мыслимы в стране, собирающейся оставаться в клубе великих держав. А развитие по наилучшему сценарию настолько нетипично для России – ни разу в истории такое еще не случалось, – что ожидать его могут только самые безнадежные оптимисты. Я описываю тот сценарий развития, который представляется наиболее вероятным.
ИДЕОЛОГИЯ БУДУЩЕГО ИЛИ НАСТОЯЩЕГО?
В России на глазах нарастает идеология исторического оптимизма, что является резким контрастом с 1990-ми годами, когда доминировали чувства национальной униженности, обреченности, отступления, синдром потерянной Родины. Идеи национального возрождения, подъема российского духа становятся «хитом» предвыборного сезона-2003—2004. «Если в России и есть причина, которая не позволит ей быстро развиваться, то только одна: безответственная и пораженчески настроенная элита, которая боится ставить перед собой и страной серьезные цели… То, что на духовно-метафизическом языке называется воскрешением России, на языке вещно-политическом называется модернизацией, мощным экономическим ростом», – пишет группа известных телеведущих и издателей, объединившихся в «Серафимовский клуб». Стратегию модернизации в качестве основы повестки дня для следующего президентства (2004—2008) разрабатывает и Совет по внешней и оборонной политике. В полной мере осознана необходимость консолидирующих идеологии, мифологии, самоидентичности. Вопрос только в том, что ляжет в их основу.
В перспективе поле национального консенсуса станет гораздо шире, чем в 1990-е, когда шли дискуссии о коммунизме и демократии, возможности избежать войн по югославскому сценарию или массового голода. Мало кто (разве что правоверные коммунисты) будет ставить под сомнение сами принципы рыночной организации хозяйства, демократического устройства, хотя понимать их будут по-разному.
Новая идентичность будет строиться на фундаменте преемственности со всей российской историей. Это подчеркивается действующей государственной символикой: византийский герб Ивана III конца XV века, позаимствованный из Голландии Петром I триколор и гимн времен Великой Отечественной войны с постсоветскими словами. Раскалывающие общество исторические сюжеты, главным из которых по-прежнему остается отношение к сталинизму, уйдут из политики в сферу интересов историков, как это уже произошло с Лениным и всей его эпохой.
В основе новой идентичности будет лежать один базовый фактор, подмеченный еще Ергиным и Густафсоном: трансформация страны «из четырехсотлетней империи в национальное государство». Впервые за всю историю этнические русские составляют не просто большинство, а подавляющее большинство населения – до 85 %.
Новое государство будет консолидироваться в большей степени как этническое, а не в качестве носителя какой-либо глобальной идеи. На национализм будут работать следующие факторы:
* специфика сознания молодого поколения, которое настроено более националистически по сравнению со старшим, воспитанным на традициях «пролетарского интернационализма»;
* мусульманскими регионами, к примеру с той же Чечней, где полное умиротворение займет, возможно, несколько десятилетий;
* рост миграции в Россию, порождающий ксенофобию;
* усиление значимости религиозного фактора: за последнее десятилетие доля приверженцев Русской православной церкви (РПЦ) выросла с 51 до 58 % населения (ислама – с 1 до 5 %). РПЦ всегда выступала главным этно- и культурообразующим началом Русского государства.
У национализма есть неплохие шансы стать важнейшей составной частью формирующейся национальной идеи. Державно-патриотический кластер избирателей наиболее многочислен, что делает самыми популярными (и вероятными в качестве национальных) идеи «величия России». Однако насколько они могут нравиться русским, настолько же у них мало шансов показаться привлекательными кому-либо еще и претендовать на статус новой глобальной сверхидеи.
Демократия в чистом виде не сможет стать национальной идеей: в России она не только не органична, но и дискредитирована десятилетием болезненных реформ. Но она способна стать частью национальной идеи наряду с патриотизмом. Такой симбиоз не является чем-то необычным. «Национализм, национальная гордость и национальные институты, несмотря на присущие им недостатки, формируют наилучшую основу для действующей демократии, – подчеркивает Маргарет Тэтчер. – Мудрый государственный деятель воспевает национальный статус и пользуется им».
НЕЛИБЕРАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
В ближайшие 10 лет демократия западного типа нам не грозит. В России сложился и имеет предпосылки сохраниться политический режим, который в терминах транзитологии чаще называют незрелой или нелиберальной демократией. Целый ряд важнейших компонентов демократии – верховенство закона, ответственность власти перед избирателями и др. – пока пробивают себе дорогу как концепции, имеющие слабую связь с реальной жизнью.
Стабильность режима нелиберальной демократии гарантируется действующей Конституцией, которая наделяет главу государства огромными полномочиями и выводит его из системы сдержек и противовесов. Существенного изменения или пересмотра Конституции в сторону ограничения полномочий президента ожидать не приходится, учитывая традиции политической культуры, возможности главы государства влиять на ход политического процесса и сложность процедуры внесения поправок. За это не выступает и ни одна значимая политическая сила: все они приспособились к нынешним правилам игры. В то же время существующая конфигурация государственного устройства будет создавать всё большие управленческие проблемы: реальная политическая власть сфокусировалась в одной точке (президент), тогда как функциональный уровень проведения политики (правительство, парламент) оказался относительно безвластным. Следствием осознания этого может стать изменение конфигурации власти в рамках действующей Конституции. В принципе могут рассматриваться две модели. Первая – американская, и маловероятная: президент одновременно становится премьером, чем обеспечивается соединение власти и ответственности. Вторая – французская, и более вероятная: правительство формируется на основе парламентского большинства, что способно повысить степень ответственности власти перед избирателями.
Изменения в системе законодательной власти, помимо сценария ее участия в формировании правительства, будут проходить, возможно, по следующим направлениям: обретение палатами Федерального собрания права проведения парламентских расследований, возвращение к системе прямых выборов членов верхней палаты – Совета Федерации (сейчас они по непонятным принципам делегируются губернатором и законодательным собранием каждого региона), сокращение количества фракций в Государственной думе, профессионализация депутатского корпуса. Среди депутатов возрастет число прямых ставленников крупных бизнес-структур, заинтересованных в том, чтобы Дума стала противовесом всевластию президента.
Не следует ожидать заметного расширения самостоятельности судебной власти. Традиция независимого суда отсутствует. В то же время престиж судебной системы и судейской профессии поднимется, если зарплаты судей будут расти и увеличится количество рассматриваемых споров между бизнесменами: выяснять отношения в суде станет более принято, чем убивать конкурентов. Планка, за которой начинается коррупция в судах, будет повышаться: мелкая коррупция уже практически исчезла после того, как защищать свои интересы в суд пришел крупный бизнес.
Заметно улучшить систему правосудия способна реформа прокуратуры, специфического рудимента царской и советской систем, – одновременно «независимого» органа на страже соблюдения закона и обвинителя от имени власти. В результате для прокуратуры закон и власть – тождественные понятия, что противоречит общепринятому пониманию правосудия. Звучащие предложения о передаче части функций прокуратуры Министерству юстиции говорят о том, что ее реформа возможна.
Реформа госслужбы, которая позволит изменить систему подготовки, отбора и продвижения госслужащих, ввести обязательные конкурсы, контрактную систему и оплату по результатам работы, пойдет полным ходом, но вряд ли завершится к 2013 году. Появится понятие «конфликт интересов», что поможет подступиться к проблеме коррупции. Численность чиновников немного сократится, а их зарплата кратно вырастет. В еще большей степени, чем новое законодательство, природу бюрократии изменит само время: через 10 лет в госаппарате не останется ни одного чиновника советской поры (сейчас их две трети), все они просто отправятся на пенсию. На смену им придут карьерно ориентированная молодежь (госслужба все больше будет считаться модным и патриотическим занятием) и люди, «десантируемые» предпринимательскими структурами для продвижения своих интересов. Переток из аппарата в бизнес и обратно, столь принятый на Западе, наладится и в России. Масштабы бюрократии будут прямо зависеть от степени государственного регулирования: чрезмерный дирижизм сделает госаппарат еще более привлекательной областью приложения сил, либеральная экономика заморозит его рост.
Более компетентный госаппарат поможет решить и еще одну кричащую проблему современной российской государственности – создание адекватного механизма выработки и принятия политических решений. Направление, по которому пойдет совершенствование этого механизма, уже очевидно: более широкое подключение исследовательских центров к экспертной проработке принимаемых решений, усиление координации деятельности государственных структур (министерства, палаты Федерального собрания и т. д.) и частных акторов (корпорации, институты гражданского общества), повышение уровня координации. Если сегодня органом координации экономической политики выступает Министерство экономического развития и торговли, а внешней – Министерство иностранных дел, то сама логика управления поднимет уровень координации в структуры президентской администрации, то есть туда, откуда такая координация только и возможна.
Ощутимое наращивание ресурсов и возможностей России способна обеспечить военная реформа, пока не дающая плодов из-за недофинансирования армии, коррупции, очевидного нежелания самого Минобороны что-либо менять, саботирования экспериментов по переходу к контрактной службе. Однако реформа во многом неизбежна, хотя бы из-за надвигающегося «демографического провала», когда контингент призывного возраста сократится на 60 %. Успех или неудача военной реформы зависят исключительно от политической воли и правильно выбранной международной стратегии. Имитация или бесконечное затягивание военной реформы сохранят армию в нынешних параметрах численности и боеспособности, но с гораздо меньшими техническими возможностями, чем даже сейчас.
Попытка военных сыграть какую-либо самостоятельную роль представляется маловероятной из-за отсутствия традиции независимой политической деятельности армии. Максимум их самодеятельности – повторение «броска на Приштину».
Угроза дезинтеграции перед Россией, пожалуй, больше не встанет. Моноэтнические государства (а Россия стала таковым) вообще исключительно редко распадаются. Однако сохранятся угрозы территориальных «отколов», прежде всего в исламских регионах Северного Кавказа. В Чечне конфликт может перейти в вялотекущую стадию, когда на первом плане будет не сепаратизм, а разборки местных группировок и тейпов.
Россия останется федерацией. В Кремле сохраняется понимание того, что управлять столь большой и неоднородной страной из одного центра нерационально, к тому же для президента нежелательно нести ответственность за трудности и безобразия в каждом регионе. По той же причине сохранится выборность губернаторов.
Начнется процесс укрупнения субъектов Федерации, которых слишком много, а в некоторых из них управление вконец запутано из-за того, что они построены по принципу матрешки. В ходе начинающейся муниципальной реформы будет сформирована система местной власти, о которой Конституция забыла, точнее, заменила ее «местным самоуправлением», отделенным от государственного управления. Конституционная ошибка будет исправлена, местная власть обретет более серьезную финансовую базу и возможность решать проблемы на низовом уровне.
КОНТРОЛИРУЕМЫЙ ПЛЮРАЛИЗМ
Существуют предпосылки того, что в России возникнут полноценные партии и партийная система. Главное препятствие сейчас – беспартийность власти. В результате борьбы с наследием КПСС президент, министры, члены Совета Федерации, губернаторы не принадлежат к партиям, которым остается бороться лишь за половину мест в Государственной думе, а скоро – еще и в законодательных собраниях регионов. Законодательный запрет для высших чиновников на участие в деятельности партий будет снят в обозримом будущем. Но настоящие партии возникнут тогда, когда они получат исключительное право на выдвижение кандидатов на посты президента, губернаторов, сенаторов. Этого можно ожидать уже от второго срока президентства Путина.
Количество партий, представленных в Госдуме, сократится. Безусловно, там найдется место для «партии власти», выступающей сейчас в ипостаси «Единой России». Трудно представить себе сценарий, при котором ныне находящаяся в Кремле группировка утратит власть после ухода Путина в 2008 году, поэтому можно предположить, что нынешняя «партия власти» (возможно, в видоизмененном варианте) сохранит околокремлевские позиции и при следующем президенте. В принципе доминирование одной партии не является исключением для посттоталитарных стран (вспомним десятилетия пребывания одной партии у власти в Германии, Италии и Японии после Второй мировой войны), оно обеспечивало консолидацию элиты и преемственность демократических реформ.
Явно не оправдываются ожидания тех, кто цинично полагал, будто КПРФ автоматически «вымрет» вместе с голосовавшим за нее поколением пенсионеров 1990-х. Низкий уровень жизни в стране, где процент пожилых людей только увеличится, будет и дальше плодить электорат КПРФ. Похоже, эта партия (как итальянские коммунисты) может рассчитывать на 20—30 % голосов на всех выборах, но без шансов прийти к реальной власти.
Либеральная часть электората вырастет не быстрее среднего класса и останется слишком малой, чтобы обеспечить электоральную поддержку и Союзу правых сил, и «Яблоку», балансирующим на грани 5-процентного барьера. До 2013 года одна из этих партий, скорее всего, навсегда покинет политическую сцену. Либерально-демократическая партия Владимира Жириновского будет представлена в Думе следующего созыва, но более отдаленное будущее у нее не просматривается.
В условиях естественного для любой начинающей демократии процесса сокращения числа партий вероятность появления новых сильных игроков мала. Существуют, однако, электоральные ниши, способные при определенных обстоятельствах породить партии. У переполненной мелкими протопартиями социал-демократической ниши может появиться свой избиратель по мере формирования ныне отсутствующего в условиях имущественной поляризации низшего среднего класса, – это и есть электорат социал-демократов. Экологическая катастрофа масштаба Чернобыля способна дать шанс зеленым. Наконец, есть социальная база для партии некоммунистического национализма, которая может организоваться, скажем, под влиянием активизации чеченского терроризма или очередной крупной военной операции США в чувствительном для России регионе. Впрочем, создание влиятельных, а тем более массовых оппозиционных движений и партий несистемного толка маловероятно: социально и политически активные слои населения предпочтут реализовывать свои интересы в рамках действующей системы.
Шансы внесистемных сил выглядят проблематичными и из-за все большей предсказуемости парламентских выборов, которые в растущей степени станут заботой крупных корпоративных структур и их региональных отделений, рассматривающих избирательные кампании как бизнес-проекты или инвестиции. Продажа мест в списках станет откровенной архаикой, в Думе будет принято членство депутатов различных фракций в нефтяном, энергетическом и других клубах по интересам. Упрочится симбиоз интересов корпораций и правительственного истеблишмента, подкрепленный присутствием представителей бизнеса на вершинах власти и созданием неформальных, но очень влиятельных финансово-политических кланов. Они будут включать в себя владельцев и топ-менеджеров крупных корпораций, высших чиновников, партийных и парламентских функционеров, медиаэлиту. Роль кланов может в ближайшие годы только возрасти, придавая политической системе восточный оттенок и своеобразную стабильность. Кланы разберутся с любыми внешними по отношению к ним источниками дестабилизации, поскольку в ней не заинтересованы. Однако сами же эти кланы, борясь друг с другом, способны вызывать серьезные внутренние конфликты наподобие атаки «питерских чекистов» на нефтяную компанию «ЮКОС». Подобное столкновение может произойти и при выборе наследника Путина. В России вообще всегда основной источник нестабильности находился в политической элите.
При этом столкновение кланов позволит не только выжить, но и укрепиться свободе слова, количество игроков на медиаполе, негосударственных газет, журналов, радио- и телеканалов будет увеличиваться хотя бы в силу роста финансовых возможностей заинтересованных в их благополучии политико-экономических групп. Кремль сочтет достаточным сохранить контроль лишь над несколькими ключевыми медиаресурсами – ведущими телевизионными и радиоканалами.
ЭКОНОМИКА БЕЗ ЧУДЕС
Благополучное развитие России в течение ближайших 20 лет, по оценкам правительства, требует инвестиций – внутренних и внешних – порядка 2 трлн дол. Для их привлечения нужен принципиально более благоприятный инвестиционный климат и принципиально другая административная среда.
Можно согласиться с прогнозом Минэкономразвития, согласно которому климат для инвестиций не будет отличаться от европейского лишь в 2012 году. Для реализации этой цели потребуются национальная программа, включающая в себя разработку внятной стратегии развития России, антикоррупционные меры, усиление гарантий собственности, развитие инфраструктуры, повсеместный переход к западным стандартам бухгалтерского учета и многое другое. Объемы вкладываемого в Россию капитала будут зависеть скорее от нас – от политических настроений в пользу или против таких инвестиций.
Уже разработанные среднесрочные правительственные программы дают основания прогнозировать дальнейшую приватизацию предприятий, сокращение доли консолидированного бюджета в ВВП, введение конкурсной системы государственных закупок. Осуществление этих мер, подрывающих коррупционные интересы влиятельных кланов, столкнется с большими трудностями. Заявленные институциональные реформы, обеспечивающие структурную трансформацию в направлении постиндустриальной экономики, будут содействовать развитию образования и здравоохранения, опережающему росту секторов «новой» экономики, нормализации процедуры защиты собственности и контрактов, большей открытости экономики и прозрачности финансов корпораций. Завершится налоговая реформа. Снизится социальный налог, будет отменен налог с продаж, упростится и снизится НДС, что поможет вывести из тени существенную часть доходов. Банковская реформа обеспечит более широкий доступ к кредитным ресурсам, создаст систему страхования вкладов. Капитализация экономики, повышение ее монетизации (которая сейчас составляет лишь 20 % от ВВП) помогут развитию новых сегментов экономики.
Ряд российских корпораций – и уже не только энергетических – позиционируют себя на международном рынке как транснациональные, присутствующие на зарубежных рынках наравне с местными компаниями и создающие там новые производства. Продвижение проектов российских ТНК будет тормозиться в первую очередь бюрократической и политической средой зарубежных стран, особенно европейских.
Россия вступит во Всемирную торговую организацию. В борьбе с ориентированными на внутренний рынок производителями верх возьмут лоббисты экспортеров, заинтересованных в открытости российской экономики и постиндустриальном прорыве. Проблема внешнего долга России исчезнет как таковая, если уже не исчезла: с 2000 по 2002 годы размер долга снизился со 158,4 млрд дол. (89,5 % от ВВП) до 123,5 млрд (36,2 %).
Страна останется крупнейшим поставщиком энергии на мировой рынок, где рост спроса, по оценкам Национального разведывательного совета США, увеличится к 2015 году на 50 %. Россия при сегодняшнем собственном потреблении нефти в 120—130 млн тонн в год способна легко выйти на уровень добычи в 400 млн только за счет более эффективной эксплуатации месторождений. Глава «ЮКОСа» Михаил Ходорковский считает, что можно увеличить добычу к 2010-му до 500 млн тонн, а президент «ЛУКОЙЛа» Вагит Алекперов – до 560—610 млн в 2015–2020 годах. Начнется активная разведка шельфа Северного Ледовитого океана (уже разведанные запасы составляют порядка 5 млрд тонн условного топлива), экспорт нефти с новых месторождений на севере европейской части России, в Восточной Сибири, на Каспии. «Газпром» и «ЛУКОЙЛ» выступят главными подрядчиками по нефтедобыче на шельфе Каспийского моря в туркменском и казахстанском секторах. Россия будет транспортировать казахстанскую нефть к терминалам Балтики, ставя под сомнение наполняемость нефтепровода Баку — Джейхан. Впрочем, участие российских компаний в эксплуатации и этого нефтепровода снизит политическую напряженность вокруг проблем добычи и транспортировки нефти Каспия.
Россия резко упрочит свои позиции на энергетическом рынке экономических гигантов Восточной Азии. Будут построены нефтепроводы из Иркутской области в Дацин (Китай) и в порт Находку, откуда энергоресурсы пойдут в Японию, Корею (возможно, уже объединенную) и государства Юго-Восточной Азии. Имеющейся восточносибирской нефти для обоих проектов просто не хватит, и потребуется разведка дополнительных месторождений.
Увеличатся и поставки энергии на Запад. Будет реализовано многостороннее соглашение об объединении нефтепроводов «Дружба» и «Адрия», по которым российская нефть поступит в порт Омишаль на Адриатике. К 2007 году будет запущен нефтепровод в Мурманск, откуда крупнотоннажные танкеры начнут транспортировать нефть в США. Будет положено начало российско-американскому сотрудничеству в создании реакторов нового поколения и использовании отработанного ядерного топлива.
От России по-прежнему в значительной степени будут зависеть транспортные коридоры в Евразии. Наиболее перспективными направлениями транзита представляются: авиационный транзит, в том числе через полюс; транссибирские железнодорожные перевозки – особенно в случае быстрого развития северных и северо-восточных районов Китая, посткризисного восстановления и роста корейской экономики; восстановление Северного морского пути, что потребует обновления ледокольного флота; выстраивание новых транспортных артерий по линии Север – Юг, выходящих на Ближний и Средний Восток, Южную Азию. Реализуется и будет дальше выполняться политическое решение о строительстве портов на побережье самой России взамен оставшихся на территории Украины и стран Балтии. Вместе с тем рост транзита и в 2013-м будет упираться в неразвитость собственной транспортной инфрастуктуры, немногочисленность скоростных автомагистралей и современных аэропортов, изношенность флота.
Как доказывает факт появления в 2002 году Концепции развития венчурной индустрии в России, власть близка к пониманию необходимости прорыва в инновационной области, в сферах информационных технологий, техкоммуникаций, биотехнологий, медицины. Краеугольные камни концепции – создание агентств по трансферу технологий, открытие новых государственных технологических фондов, налоговые льготы для венчурных фирм и пропагандистская кампания с целью создания «историй успеха». По оценке Минпромнауки, эти агентства позволят к 2007-му создавать на базе государственных научных организаций от 3 до 5 тыс. новых венчурных компаний за год с общим числом занятых 150–200 тыс. Сложно судить о реалистичности этих прогнозов – ведь такое количество компаний позволит России обогнать Израиль и занять второе место в мире после Калифорнии. А для этого, кроме кадрового и технологического потенциала, нужен еще и спрос на такой объем технологий. Впрочем, даже если число компаний будет на порядок меньше, – этого хватит для того, чтобы процесс создания технологической экономики набрал темп. Доля России на рынке технологий и наукоемкой продукции, образовательных услуг (сегодня страна контролирует не более 1 % этого рынка) будет расти.
В принципе существуют достаточно благоприятные прогнозы экономического развития России, базирующиеся на том, что она просто пойдет по пути наименьшего сопротивления и, не прилагая усилий по диверсификации производства, будет экспортировать сырье и продукты низкой степени переработки. В стратегическом отчете компании Brunswick UBS Warburg говорится, что к 2006 году ВВП России вырастет по сравнению с 2002-м на 77 %, а к 2010 году – на 160 % только за счет экспорта сырья и материалов, в первую очередь в Китай. Такое развитие напоминает модель роста Австралии, сделавшей после Второй мировой войны ставку на экспорт сырья в Японию и страны Юго-Восточной Азии.
Однако, похоже, власть намерена добиваться реализации более амбициозных задач, что нашло выражение в плане Владимира Путина удвоить российский ВВП до конца десятилетия. В принципе ничего невозможного в этом нет, если сохранятся даже нынешние темпы экономического роста и не будут повторяться неуклюжие телодвижения власти, обваливающие рынок, как это произошло в случае с «ЮКОСом». Более высокие темпы роста достижимы только при условии прихода в Россию капитала крупнейших международных финансовых групп. А это, в свою очередь, в значительной степени зависит от грамотного позиционирования России в глобальной системе.
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ ПО-РУССКИ
Любые позитивные сценарии развития России могут быть реализованы только в том случае, если она сделает верный геостратегический выбор. Однако споры о том, к чему страна принадлежит или должна принадлежать – к Западу, Востоку или самой себе, к Европе, Азии или Евразии, – хотя и утратили былую ожесточенность, по-прежнему далеки от завершения. Очевидно, что некоторые самоидентификационные решения способны воспрепятствовать динамичному развитию и даже загнать страну в конфронтацию с наиболее развитыми государствами, из которой Россия уже не выйдет.
Вероятность реализации того или иного сценария в огромной степени зависит от понимания национальных интересов главой государства, от доминирующих настроений в верхушке политического класса и бизнеса (в меньшей степени – от динамики поддерживающих их социальных сил).
Владимир Путин как-то назвал Россию страной не просто европейской, а даже западноевропейской культуры. Это довольно сомнительная идея, учитывая, что западноевропейская цивилизация строилась не на православии, но направление мысли – симптоматично. Президент хорошо понимает, на каком свете находится страна и что надо для ее подъема – экономический рывок, обеспеченный инвестициями, технологиями, которые можно ожидать в первую очередь от Запада и только в благоприятных внешнеполитических условиях. Стремление модернизировать страну будет подталкивать любое российское руководство к минимизации политической напряженности с остальным миром, чтобы максимизировать политические дивиденды. В истеблишменте будет расти понимание того, что выбор модели развития во многом безальтернативен. Нет моделей западной, восточной, российской и т. д., а есть успешная, по которой развиваются цивилизованные страны не только Запада, но уже и Востока, и провальные, существующие в ряде государств Юга. Стремление к успеху предполагает следование универсальным рецептам, западным в своей основе, что во многом обесценит споры западников и славянофилов. Сторонниками интеграции в глобализирующийся мир являются наиболее динамичные, но все еще недостаточно быстро растущие социальные группы: экспортно-ориентированный бизнес, продвинутая часть интеллектуалов, средний класс.
Однако тому, чтобы в 2013 году Россия стала западной страной, будут препятствовать ряд объективных обстоятельств, таких, как размеры, специфика геополитического окружения, сила инерции. Россия слишком большая и слишком русская (в смысле незападная), чтобы быть органично интегрированной в основные евроатлантические структуры. Ее интересы в отношении, скажем, постсоветского пространства, Китая, Каспийского региона не будут полностью совпадать с американскими или европейскими. Инерция российской традиции будет тянуть к поиску собственного пути, как и инерция стратегической культуры политического класса, которая наследует такие специфические советские черты, как реагирование на краткосрочные или прошлые угрозы при игнорировании реальных долгосрочных вызовов невоенного характера. Не следует преуменьшать силы сопротивления западному вектору политики России: здесь и большая часть бюрократического аппарата, и часть силовых структур, не способная существовать без сверхврага, и Русская православная церковь, и все левые политические силы вместе со своим многочисленным электоратом.
Через десять лет Россия будет на пути к универсально-западной модели развития, но Западом не станет.
Россия не может допустить конфронтацию с США. Это понимают даже ярые критики американской политики. Тесное российско-американское партнерство в XXI веке вполне возможно. Я абсолютно согласен с Робертом Легволдом из Колумбийского университета, который пишет: «Подумайте, как изменится мир через двадцать лет, если демократическая и экономически возродившаяся Россия будет подлинным партнером Соединенных Штатов и они вместе будут противодействовать угрозам международному миру и благосостоянию». У США и России впервые за многие десятилетия появилась широкая общая повестка дня, включающая в себя борьбу с международным терроризмом, распространением оружия массового уничтожения, энергетическое сотрудничество. К сближению могут подвигать и обоюдные трудности общения с Европой, восточноазиатскими центрами силы.
Однако у меня есть опасения, что российско-американское партнерство не выльется в ближайшее время в тесный и обязывающий альянс. Этому будут препятствовать односторонность политики Соединенных Штатов и очевидная асимметрия сил, которая неизбежно станет подталкивать США к игнорированию озабоченностей Москвы и тем самым актуализировать рефлекторный антиамериканизм, сохраняющийся у российских элит и электората. К тому же экономическая система России и ее политические институты будут находиться в некотором диссонансе с американскими представлениями о подлинных рыночной экономике и демократии.
Отношения России с Европейским союзом определяются несколькими базовыми обстоятельствами. С одной стороны, это тесное соседство и высокий уровень экономических связей: на долю ЕС придется более половины объема внешней торговли России после расширения Евросоюза. С другой стороны, Россия не может рассчитывать на членство в ЕС в силу своих размеров и масштабов экономических проблем. В самой же Москве настроения меняются в пользу отрицания желательности такого членства из-за опасения попасть в зависимость от брюссельской бюрократии и ее регулирующих норм, которые представляются нашему бизнесу чрезмерно «социалистическими», не вполне рыночными.
Ни о каком членстве или договоре об ассоциированном партнерстве (как с восточноевропейскими странами-кандидатами) речи быть не может. Можно согласиться с прогнозом, который дает Дмитрий Тренин из Московского центра Карнеги: «Ввиду того факта, что членство России в Евросоюзе в ближайшие двадцать лет нельзя рассматривать всерьез, возникает вопрос о функционирующей замене. Русские предпочли бы, видимо, незакрепленную конструкцию из зоны свободной торговли, партнерства в энергетике и безвизовых поездок. В политической сфере – механизм консультаций. В области безопасности существовали бы соглашения по широкому кругу вопросов – от борьбы с преступностью до поддержания мира». Отношения с ЕС будут во многом зависеть и от того, состоится ли он сам как целое. События вокруг Ирака, расколовшие Евросоюз, породили тенденцию к ренационализации внешней политики, что может означать необходимость партнерства с отдельными странами в большей степени, чем с брюссельскими структурами.
То же можно сказать и о НАТО, которая попала в полосу противоречий из-за Ирака, не могла найти себе применение после 11 сентября, теряет значение как военная организация в результате расширения и присоединения ряда слабых стран – потребителей безопасности. Характер взаимодействия России с НАТО будет определяться атмосферой российско-американских отношений, а также эволюцией самогЧ Североатлантического альянса. «Похоже, НАТО превращается в политический институт с меньшей оперативной военной значимостью, чего русские давно добивались, – пишет Эндрю Качинс из фонда Карнеги. – Через двадцать лет НАТО может и исчезнуть, но если она будет существовать, рискну предположить, что Россия станет ее полноправным членом». На мой взгляд, вероятность вступления России в НАТО обратно пропорциональна будущей значимости альянса как военной организации. В самой же России интерес к членству скорее упадет по мере роста ее собственной силы и нежелания связывать себе руки в военно-политической области.
Возможность включения России в систему интеграции Азиатско-Тихоокеанского региона еще больше ограниченна, хотя бы из-за более медленных темпов интеграции в АТР. Россия по политическим и демографическим причинам обречена на добрососедство с Китаем, однако формирование тесного союза с ним маловероятно. Москва, возражающая против роли младшего партнера США, имеет еще меньше оснований соглашаться на амплуа младшего партнера Китая, а именно такое амплуа неизбежно, учитывая экономический и людской потенциал быстро растущей КНР.
России было бы очень полезно вывести на гораздо более высокий уровень свои отношения с Японией, которая способна стать важным двигателем экономического развития всей восточной части нашей страны. Это возможно только после разрешения территориального спора, конца которому, однако, не видно, поскольку ни у одной из сторон не заметно желания идти на компромисс. Россия намерена всячески активизировать свою роль на Корейском полуострове, выступая за мирное разрешение противоречий и поддерживая идею воссоединения Севера и Юга. Но это стремление будет наталкиваться на очень ограниченные ресурсы влияния, заметно уступающие возможностям США или Китая.
На постсоветском пространстве Россия оставит попытки воссоздать СССР или тесное интеграционное объединение с сильным доминированием Москвы и будет стараться все больше развивать разноскоростную интеграцию, расширяя общий рынок и систему искренних союзнических отношений. Россия останется доминирующим культурным фактором в СНГ, но уже далеко не единственным и безусловным. (Вообще, количество людей, использующих русский язык, сейчас это 284 миллионов, пятый язык на планете, сократится.) От Союза России и Белоруссии можно ожидать любой степени единства – вплоть до создания общего государства. Впрочем, возможно и продолжение сепаратного развития, коль скоро у белорусской элиты нет желания поступаться атрибутами государственности. Россия никогда не смирится в полной мере с «залезанием» США в дела региона, который Москва воспринимает как сферу своих жизненных интересов. Но я не предвижу каких-либо острых столкновений на этой почве, особенно если сами российско-американские отношения будут развиваться в конструктивном русле.
К 2013 году резко интенсифицируются PR и реклама России как страны, а также отдельных ее городов, регионов и экономических игроков. Государство и бизнес пойдут в этом деле плечом к плечу, тратя крупные средства на то, чтобы нанимать ведущих западных консультантов и промоутеров. Ряд российских рекламных и PR- компаний обретут статус транснациональных. Будут созданы система глобального телевещания на русском языке и российская телесеть на английском языке.
Москва будет располагать собственными лобби в ведущих странах мира, в том числе и в США. Это впервые выглядит как разрешимая задача, учитывая, что постсоветская волна эмигрантов, в отличие от всех предыдущих, испытывает позитивные чувства к России и сохраняет с ней тесную связь. Крупные денежные средства будут выделяться и для привлечения профессиональных лоббистских структур разных стран.
* * *
К какой модели развития в итоге приблизится Россия? Она не станет американской или европейской, она останется русской. Страной с демократическими и рыночными институтами, в которой, однако, разделение властей будет носить в значительной степени декоративный характер, неформальное право продолжит брать верх над формальным, уровень чиновничьего предпринимательства и госрегулирования сохранится высоким. Интегрируясь в мировую систему, Россия станет постоянно испытывать соблазн идти своим путем. Этот соблазн будет подкрепляться обидами политической элиты на недостаточный учет российских интересов основными мировыми игроками; целенаправленными усилиями могущественных внутренних кланов, не заинтересованных в открытости страны и ее экономики, а потому разыгрывающих карту самобытности.
Однако соблазн вряд ли окажется непреодолимым. В условиях глобализации самоизоляция возможна только ценой окончательного отставания и выпадения из мировой системы. А значит – и из истории.
