Попытка типологизации современных вооружённых конфликтов, а тем более анализ их основных тенденций в условиях минимального объёма правдивой информации – дело неблагодарное. Как показывает опыт, относительно достоверные сведения о силах и средствах сторон, их потерях, замыслах и ходе боевых действий появляются спустя значительное время после самого события.
С другой стороны, «тиктокизация» военных столкновений и медиатизация информационного пространства, в принципе, дают пищу для размышлений и позволяют сделать некие предварительные выводы. Данная работа представляет собой попытку выявить основные и частные тенденции современных вооружённых конфликтов разного типа интенсивности, которые могут стать доминирующими в ближайшие годы.
Основные тенденции
Прежде всего, следует отметить несколько характерных черт. Можно наблюдать дальнейшее расхождение в уровне насыщенности конфликтов с участием стран первого эшелона и всех остальных. Это означает, что там, где задействованы государства из первой десятки, одна сторона может применять истребители пятого поколения, перспективную индивидуальную экипировку, БПЛА различного назначения и высокоточное оружие, в то время как на противоположной будет фигурировать лёгкое стрелковое вооружение 1940‒1950-х гг. и гражданские мобильные телефоны.
В то же время удешевление технологий и их доступность, помноженные на возможность удалённой координации через интернет, стали доступны негосударственным игрокам и бедным странам третьего мира. Это в какой-то степени снижает неблагоприятные для них последствия упомянутого разрыва в боевых возможностях, но одновременно делает практически неизбежным обращение к стратегии непрямых действий, которая в XXI веке в значительной степени представлена террористическими актами, диверсионной и киберактивностью против гражданской инфраструктуры и мирного населения.
Как показала практика, современный военный конфликт отличается высокой степенью интенсивности и колоссальным расходом боевых средств. При наличии собственной военной промышленности она должна иметь возможность оперативно переходить на военные рельсы, в идеальном варианте сохраняя способность удовлетворять и потребности собственных воюющих вооружённых сил, и запросы по уже подписанным и новым контрактам. Это необходимо для сохранения заработка и деловой репутации, а также для снижения стоимости единичного изделия для своих вооружённых сил.
В случае отсутствия собственной значимой военной промышленности государство-участник боевых действий вынуждено либо задолго до конфликта создавать запасы военных материалов, либо иметь финансовые ресурсы для закупки необходимого на мировом рынке. Усложнение современных боевых платформ приводит к резкому росту цикла их производства (к примеру, для французской 155-мм самоходной гаубицы CAESAR – не самой сложной системы, он составляет почти два года).
Сам мировой рынок оружия также подвергся серьёзным изменениям. Помимо его роста в абсолютных показателях вместе с общемировой траекторией десяти лет на увеличение военных расходов, на нём формируется следующая новая реальность:
- Фактически полный уход в историю оружия и боеприпасов бывшего СССР и стран Варшавского договора, которые долгие годы закрывали потребность в недорогом и, самое главное, готовом вооружении. Специальная военная операция окончательно истощила практически все имеющиеся резервы относительно боеспособного советского вооружения сухопутных войск и ВВС в Восточной Европе, России, Белоруссии и Украине. Последняя вообще выпала из числа значимых экспортёров вооружений, хотя в 1990‒2000-е гг. входила в десятку крупнейших.
- Значительно уменьшились и доступные объёмы натовских образцов производства 1960‒1980-х годов. С учётом сокращения армий НАТО до 2014 г. и ведения многочисленных конфликтов в 2000–2021 гг. рассчитывать на подобный ресурс в будущем не приходится. Хотя нельзя исключать и обратный выкуп натовских вооружений и боеприпасов у дружественных и нейтральных стран в случае продолжительного масштабного конфликта.
- Наконец, на рынке появились новые игроки – Турция, Иран, Южная и Северная Корея и т.д., которые оперативно могут заполнить потребности ведущих игроков в условиях вышеупомянутого дефицита.
Таблица 1.
Некоторые образцы вооружений, переданные Соединёнными Штатами
Украине, и ситуация с ними в вооружённых силах США
Источник: https://www.csis.org/analysis/united-states-running-out-weapons-send-ukraine
Современные образцы вооружений дорожают и требуют значительного времени для производства, что ограничивает возможности их оперативного получения ad hoc. В то же время складские запасы для таких случаев производители пока тоже не создают, хотя в будущем формирования подобного рода «пула подменных вооружений» исключать нельзя.
Практически во всех известных случаях к началу боевых действий наблюдалась нехватка средств ведения долгосрочной и масштабной войны, и их приходилось пополнять либо за счёт загрузки собственного ВПК, и/или закупки (получения) у внешних источников.
После краткого общего разбора рассмотрим особенности конфликтов до и после 2022 года. Как представляется, начало СВО стало важнейшим событием в военном деле со времён войны в Ираке в 1991 г., а сама операция, видимо, окажется для военно-технологического измерения конфликтов таким же революционным событием и новой точкой отсчёта.
Особенности до 2022 года
Анализ данных по конфликтам 1990‒2010-х гг. позволяет выделить следующие особенности.
Рост применения высокоточного оружия. Это относилось не только к странам первого эшелона, но и государствам с намного меньшими возможностями. Важнейшим примером популярного высокоточного оружия стали беспилотные летательные аппараты всех видов, в первую очередь ударные и барражирующие боеприпасы.
Нельзя не отметить и активное применение авиации с постепенным ростом доли БПЛА. Это явление неразрывно связано с предыдущим тезисом и в каком-то смысле представляло собой реинкарнацию идей генерала Дуэ 1920-х гг., и базировалось на слабости противника[1].
Определённой особенностью стал упор на действия сил специального назначения, аэромобильных подразделений, лёгкой пехоты. Это отчасти связано с тем, что большинство конфликтов были асимметричными, когда с противоположной стороны, как правило, выступали легковооружённые воины, не имевшие адекватных средств противотанковой борьбы и ПВО, тяжёлого вооружения в значимых количествах. А имевшиеся его образцы становились лёгкой мишенью для авиации. Тяготение к мобильности и облегчению сухопутных войск среди прочего имело в основе и желание сэкономить на фоне постоянных сокращений военных бюджетов «на развитие» в большинстве стран мира, а также удорожание реализуемых программ создания и закупки боевых платформ нового поколения.
В рассматриваемом периоде наблюдался относительно незначительный объём применения тяжёлой бронетехники, в первую очередь странами НАТО. В условиях скоротечности войны или специфического театра военных действий тяжёлая бронетехника зачастую становилась обузой, заставляя выделять значительные силы для её прикрытия, к тому же, как казалось, большую часть её задач могли выполнять более лёгкие платформы, как правило, колёсные и с ослабленным бронированием, а также авиация. Кроме того, тяжёлая бронетехника с трудом вписывалась в концепцию аэромобильных экспедиционных войск, что частично объяснялось ещё и отсутствием в большинстве стран мира тяжёлых и сверхтяжёлых военно-транспортных самолётов, а это вынуждало обращаться к немногочисленным частным эксплуатантам транспортных самолётов Ил-76 и Ан-124 или же привлекать ВВС США.
Неравнозначность военных потенциалов противников привела к тому, что ПВО использовалась весьма ограниченно, в основном сводясь к ПЗРК различных поколений, а также ЗРК меньшей и средней дальности. Случаев применения комплексной ПВО с задействованием дальнобойных ЗРС имелось буквально единицы.
Специфика структуры вооружённых сил НАТО и США, а также слабость противников на море вели к активному применению флота для ударов по наземным целям. Они проводились практически в полигонных условиях из-за отсутствия у противоположной стороны надёжных средств противодействия.
В рассматриваемый период формируется тренд на увеличение масштабов городских боёв. Начался он с Фаллуджи, но стал приобретать форму и повторяемость в Сирии и на востоке Украины в 2014‒2015 годах. Это стало первым признаком своеобразной «архаизации» войны и отхода от её скоротечности.
Наконец, до 2022 г., несмотря на разномастность происходивших конфликтов, можно было говорить об относительно ровной загрузке предприятий ВПК ведущих стран, которым не приходилось работать в авральном режиме и кратно наращивать производственные мощности в относительно короткий отрезок времени.
Изменения после 2022 года
Данный раздел в основном базируется на выводах относительно СВО, так как этот конфликт, по нашему мнению, стал рубежным за несколько десятилетий. Он ещё не закончился, и подводить итоги рано, но некоторые соображения можно высказать.
Серьёзные изменения произошли в использовании летательных аппаратов. Наблюдается рост масштабов применения пилотируемой авиации, что вызвано расширением пространства поля боя, необходимостью атаковать объекты в тылу, а также наличием сильной ПВО, которая угрожает всем видам БПЛА. Кроме того, пилотируемые летательные аппараты позволяют нести более широкую номенклатуру средств поражения, пока ещё недоступную для БПЛА.
К этому тезису примыкает активное распространение коптеров и FPV-дронов[2] не только для разведки, но и для уничтожения целей. Это действительно новое слово в военных действиях, и после СВО взрывающиеся FPV-дроны начали активно применяться и в других горячих точках, к примеру, в Сирии, Судане и секторе Газа. Когда отсутствуют нормальные средства радиоэлектронной борьбы или их недостаточно, массированное применение FPV-дронов заметно ограничивает перемещение войск и техники, а также вынуждает использовать различные средства защиты, что снижает мобильность той же бронетехники.
Вместе с беспилотными летательными аппаратами в дело массированно пошли и безэкипажные катера, в условиях СВО в основном для поражения боевых и гражданских кораблей, а также, возможно, ведения разведки. Это также вынуждает совершенствовать и усиливать оборону баз и кораблей в море, наращивая средства наблюдения и число стволов автоматического оружия. Это существенный шаг вперёд по сравнению с атакой смертников на моторном катере на американский эскадренный миноносец DDG 67 Cole в 2000 году.
Любопытным явлением стало ограничение деятельности флота по причине наличия у противника современных береговых ракетных комплексов и закрытого театра военных действий. В случае СВО наиболее значимыми единицами флота стали носители крылатых ракет и большие десантные корабли, однако организовать полную блокаду побережья противника не удалось. Востребованы речные корабли и катера, и на повестку дня вернулся вопрос о создании речных флотилий и проектировании для них концептуально новых кораблей.
Другая ярко выраженная особенность – активное применение киберсредств для поражения инфраструктуры. По понятным причинам весь спектр применённых средств и их эффективность не видны, но даже по известным фактам понятно, что масштаб качественно превосходит разовые акции, которые имели место в прошлом.
Также наблюдается рост числа диверсий в глубоком тылу противника и на объектах стратегической инфраструктуры. Для этого активно используется агентура и современные средства коммуникации, диверсионно-разведывательные группы, которые теперь действуют как минимум в региональном масштабе и не привязаны к театру военных действий.
Нельзя не отметить и резкий рост применения неуправляемых средств поражения, возвращение ведущей роли артиллерии. Артиллерия в СВО явно восстановила утерянную было роль «бога войны», о чём красноречиво говорит статистика ранений: на осколочные ранения и контузии приходится порядка 90 процентов всех случаев, пулевые ранения составляют несколько процентов. С обеих сторон артиллерия активно использует неуправляемые снаряды, которых постоянно не хватает, и, как стало понятно, высокоточные управляемые снаряды и ракеты не могут заменить их в силу как дороговизны, так и уязвимости от помех средствам наведения и взрывателям. В этом же блоке следует упомянуть и важность инженерных средств заграждения и разграждения, которых тоже оказалось недостаточно в рамках прошлой парадигмы со ставкой на мобильные силы и быстротечность конфликтов.
Таблица 2.
Расход боеприпасов в некоторых конфликтах 1990–2020-х гг.
Источники: https://www.marinecorpstimes.com/news/your-marine-corps/2018/02/06/these-marines-in-syria-fired-more-artillery-than-any-battalion-since-vietnam/; https://warontherocks.com/2023/08/commoditized-weapons-in-ukraine-are-the-allies-getting-the-procurement-right/; https://time.com/6263802/ukraine-west-ammunition-shortages/
Соответственно, характер ранений и масштаб военных действий снова выдвинули на первое место возможности военно-полевой медицины, наличие высокоэффективных медицинских средств и специальной техники для скорейшей эвакуации раненых с поля боя. Как и в случае с боеприпасами и пехотой, военных врачей оказалось мало, что потребует пересмотра и этого направления военного дела.
Этот вид боевой техники регулярно «хоронят» практически с момента рождения в 1916 г., но каждый раз он демонстрирует чудеса адаптации к современному бою. Танк пока невозможно заменить ни в наступлении, ни в обороне, а лёгкая пехота сама по себе имеет слишком слабый ударный потенциал для прорыва укреплённой обороны, в городских боях или для самостоятельной обороны против противника, оснащённого артиллерией и тяжёлой бронетехникой. Впрочем, новые средства поражения, те же FPV-дроны, заставляют принимать экстренные меры повышения защищённости, которые оперативно реализовываются в ведущих армиях мира (как минимум в израильской и японской, начавших устанавливать противокумулятивные экраны на башни танка).
Сохранение роли и значения танка отражает тот факт, что в ведущих армиях мира оказалось мало пехоты. Увлечение спецназом и сложными платформами привело к тому, что занимать окопы, вести бой в городе или промышленной застройке некому, а небольшой кадровый состав пехоты быстро тает в высокоинтенсивном конфликте. Численность и возможности пехоты будут возрастать. Вместе с тем явно возрастёт значимость средств непосредственной поддержки пехоты и тяжёлых штурмовых средств, то есть возврат к немецким и советским подходам времён Второй мировой войны на новом технологическом уровне.
В свою очередь, силы специальных операций повсеместно столкнулись с «кризисом идентичности», когда в большинстве случаев нет задач, подходящих их уровню, для большинства имеющихся их подготовка и снаряжение избыточны, что вынуждает на ходу придумывать им применение. В качестве примера приведём случай из более раннего периода. Во время операции «Буря в пустыне» в 1991 г. военнослужащие подразделения Delta оказались не у дел, максимум, что им доводилось – охранять командующего операцией генерала Норманна Шварцкопфа. В результате отряду быстро придумали задачу – поиск иракских мобильных пусковых ракетных установок, хотя эффективность этих действий под вопросом.
Обращает внимание и снижение значимости ручных противотанковых средств и ПЗРК в связи с ростом защищённости бронетехники и летательных аппаратов. СВО продемонстрировала, что для гарантированного поражения современного танка или вертолёта требуется несколько пусков самонаводящихся управляемых ракет, в отдельных случаях более десяти, что не всегда позволяет сделать боевая обстановка. Кроме того, СВО и война в секторе Газа показали, что увлечение противотанковыми ракетами с самонаведением имеет слабые стороны, так как в условиях интенсивного боя, запылённости, пожаров и т.д., головка самонаведения зачастую просто не может найти цель, а оптимальные режимы пусков сопряжены с высокими рисками для оператора.
На снижение эффективности этих, а также ряда других управляемых средств поражения повлиял рост численности и эффективности средств радиоэлектронной борьбы (РЭБ) и радиотехнической разведки. По мере насыщения подобными средствами боевых порядков российских войск заметно упала эффективность управляемых средств поражения, включая реактивные снаряды М31 комплекса HIMARS. Значимость средств РЭБ отмечалась ещё в ходе локального конфликта на востоке Украины в 2014–2022 гг., но окончательно они продемонстрировали свою важность во время СВО. Как показала практика, даже купленные ХАМАС на гражданском рынке постановщики помех усложнили для израильской армии применение высокоточных средств поражения. В этом ряду и резкий рост эффективности средств противодействия БПЛА, которая будет только расти, вынуждая ставить на БПЛА собственные бортовые комплексы обороны, что приведёт к повышению их размеров и стоимости.
Начиная с войн против террористических группировок в Афганистане и на Ближнем Востоке, повышается роль средств маскировки от воздушной и космической разведки. Даже используя примитивные доступные гражданские средства, террористам удавалось эффективно скрывать технику и людей, но в условиях масштабного конфликта значение данных средств только выросло. В определённых случаях умелая маскировка может застать противника врасплох с далеко идущими последствиями стратегического уровня.
Важным элементом новой эпохи стало расширение областей военного применения коммерческих технологий (спутниковая связь Starlink, 3D-печать, коптеры, дельтапланы и т.д.). Процесс начался несколько лет назад, и, видимо, будет набирать обороты.
Наконец, значимой особенностью конфликтов последнего времени стало активное вовлечение в боевые действия различных прокси- и негосударственных игроков. Частные военные компании (ЧВК) явно перешли на новый уровень наёмных армий по типу средневековых формирований, которые могли оказывать широкий спектр услуг, имея собственную номенклатуру вооружений, аналогичную регулярной армии. С другой стороны, находкой стали негосударственные или окологосударственные формирования на территории других государств (классический пример – «Хизбалла»), которые позволяют держать противника в напряжении без непосредственного вовлечения «куратора». Одновременно идёт размывание понятия наёмничества и в отдельных случаях слияния его с ЧВК.
* * *
Помимо перечисленных факторов будут действовать новые технологии, причём в наиболее остром своём выражении в виде оружия на новых физических принципах. Ряд образцов лазерного оружия уже принят на вооружение, и его боевое использование – вопрос времени. Аналогичная ситуация складывается и в области военного применения искусственного интеллекта, чьё автономное решение убить человека на данный момент ограничено только этическими, но никак не технологическими причинами.
Человечество стоит в начале новой эпохи в эволюции военных действий, и осознание происходящих процессов может много дать для правильного формулирования задач и проблем, ответы на которые способно найти экспертное сообщество. Но для этого нужен массив достоверных данных, а вот с этим на фоне видимого избытка информации как раз плохо. Путь исследователя данного вопроса будет тернист и сложен.
Автор: Андрей Фролов, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Центра комплексных европейских и международных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».
[1] Джулио Дуэ был родоначальником разработки методов использования стратегической авиации и, в частности, теории «стратегических бомбардировок», т.е. нанесения массированных бомбовых ударов по стратегическим целям, находящимся в глубоком тылу противника. Как отмечают исследователи, итальянский генерал одним из первых среди военных теоретиков межвоенного периода проанализировал характер прошедшей мировой войны, выяснил причины возникновения кризиса позиционности и выдвинул свою версию ведения будущей войны.
[2] FPV (First Person View) дроны ‒ это квадрокоптеры или мультироторные беспилотные летательные аппараты, оснащённые камерой и передающие видео в реальном времени на устройство пилота. Это означает, что пилот может управлять дроном, используя видеопоток, который передаётся на экран пилота, что даёт ему ощущение, будто он находится в кабине дрона.
