Россия в глобальной политике

Победителей нет

Суть наших аргументов заключается в том, что украинский кризис – это апофеоз региональной динамики: политика с нулевой суммой привела к результатам с отрицательной суммой. В этой игре нет победителей. Все основные игроки сегодня находятся в худшем положении, чем до кризиса.

Украина, главное поле битвы, пострадала больше всех. Она потеряла контроль над Крымским полуостровом и 2 миллионами его жителей²⁶⁰. Пророссийски настроенные крымчане радовались обретенной свободе от украинского правительства, но эйфория длилась недолго. Статус полуострова как субъекта РФ не признан в мире, оспаривается западными странами и, следовательно, может быть обратим. Самые жесткие санкции США и ЕС – и, возможно, самые длительные – касаются экономической деятельности в Крыму и торговли с Крымом. Аналогичные санкции раньше действовали в отношении Ирана. Они не только запрещают западным компаниям инвестировать и торговать с Крымом, но и препятствуют российским компаниям, работающим с Соединенными Штатами и Европейским союзом, вести бизнес в Крыму²⁶¹. Бюджетные вливания из Москвы сводят на нет инфляция, обусловленная украинской блокадой экспорта в Крым, перекрытие подачи воды для орошения и отключения электроэнергии из-за того, что ЛЭП в районе Перекопа, где энергосистемы полуострова соединяется с материком, перерезаются²⁶². В дополнение к экономическим проблемам ОБСЕ сообщает об ограничении «прав человека и фундаментальных свобод» жителей Крыма²⁶³. Amnesty International фиксирует нарушения со стороны российских властей, включая «задержание и применение пыток к критикам власти» и «непрекращающуюся кампанию преследования» независимых СМИ и групп, защищающих права крымских татар – мусульманского меньшинства, которое было депортировано Сталиным и более 40 лет провело в ссылке²⁶⁴.

Захват Крыма обошелся без кровопролития, в то время как военные действия в Донбассе, как отмечалось во введении, унесли около 10 тыс. жизней. Порядка 1,8 млн украинцев были вынуждены покинуть свои дома, 1,1 млн человек получили статус беженцев в России²⁶⁵. Последняя цифра существенно занижена, поскольку далеко не все украинцы, приехавшие в Россию, прошли официальный процесс регистрации, многие предпочли просто найти работу или жить у родственников.

Гуманитарные последствия – это не только смерти и вынужденное переселение. ООН, ОБСЕ и правозащитные организации фиксируют многочисленные нарушения в зоне конфликта, совершенные как поддерживаемыми Россией сепаратистами, так и украинскими вооруженными силами и военизированными формированиями. «Украинские правительственные силы и поддерживаемые Россией сепаратисты, – сообщают Amnesty International и Human Rights Watch, – длительное время незаконно удерживают мирных жителей без контакта с внешним миром… Большинство удерживаемых сталкиваются с пытками и другими формами жестокого обращения»²⁶⁶. Управление Верховного комиссара ООН по правам человека (УВКПЧ) сообщает о «регулярных практиках [Службы безопасности Украины] задержаний и… пыток родственниц мужчин, подозреваемых в участии или содействии вооруженным [сепаратистским] группировкам»²⁶⁷. В свою очередь, силы сепаратистов «занимаются самоуправством, создали сеть мест лишения свободы, где людей подвергают пыткам, и подавляют инакомыслие» на подконтрольных им территориях²⁶⁸. В 2014-2015 гг. словосочетание «донецкие подвалы» стало синонимом подземных тюрем и камер пыток, где без связи с внешним миром удерживались люди, подозреваемые в симпатиях к Евромайдану или в иной крамоле²⁶⁹.

Жизнь многих простых украинцев в зоне конфликта перевернулась. В контролируемых украинским правительством районах Донецкой и Луганской областей, жизнь которых зависела от связей с административными центрами, которые сейчас находятся под контролем сепаратистов, экономическая активность резко сократилась. Из-за ужесточения режима безопасности пересечение линии соприкосновения стало невероятно сложным и длительным процессом, люди стоят в очереди по 24 часа. В середине 2016 г. УВКПЧ сообщило, что «украинские власти часто нарушают принцип недискриминации, проводя политику обособлений, исключений или ограничения доступа к фундаментальным свободам и социально-экономическим правам для людей, живущих в зоне конфликта»²⁷⁰. На контролируемых сепаратистами территориях повседневными реалиями стали нехватка продуктов и товаров, черный рынок, задержки зарплат и беззаконие. С начала конфликта сепаратисты взяли под свой контроль около 50 государственных шахт, разграбили украинские и иностранные предприятия²⁷¹.

Для страны в целом экономическое бремя конфликта и предшествовавшей ему революции оказалось невероятно тяжелым. По данным Всемирного банка, ВВП Украины сократился на 7% в 2014 г. и еще на 10% в 2015 г. ВБ прогнозировал рост экономики на 1% в 2016 г. при самом благоприятном сценарии, подразумевающем мир и осуществление реформ, но даже это было бы так называемым эффектом низкой базы, когда после достижения дна происходит отскок экономики. Украинцы страдают от инфляции, потребительские цены выросли на 25% в 2014 г. и еще на 43% в 2015 году. Промышленное производство упало на 20% в 2014 г. и еще на 13% в 2015 году. Национальная валюта обесценилась более чем на 60% по отношению к доллару с 2014 году. Пока конфликт на востоке будет продолжаться, экономический эффект домино будет усугубляться. Донбасс, центр горнодобывающей отрасли и металлургии Украины, обеспечивал 16% ВВП страны, 25% промышленного производства и 27% экспорта в 2013 г., за год до конфликта. Макроэкономический спад ожидаемо серьезно осложнил жизнь простых граждан. Расходы домохозяйств упали на 20% в 2015 г., что отражает сокращение трат на продукты питания и товары первой необходимости. Калорийность потребляемой пищи в среднем упала на 18%²⁷². Опрос Gallup в конце 2015 г. показал, что 79% украинцев оценивают экономическую ситуацию в стране как «плохую», лишь 9% сообщили, что они преуспевают, 56% находятся в бедственном положении и 36% терпят лишения²⁷³.

Одна из причин экономических проблем – нарушение коммерческих связей с огромным соседом – Россией. Сокращение ВВП Украины и коллапс энергоемких отраслей промышленности на востоке уменьшили спрос на российский газ. Если экономика восстановится, у Украины не будет альтернативы, кроме возобновления газовых отношений с Россией. «Реверсные поставки» российского газа из Европы помогли Украине пережить последние пару лет, но все имеющиеся трубопроводы при максимальной мощности могут обеспечить Украине не более 12 млрд кубометров газа в год в реверсном режиме. В 2013 г. Киев импортировал 27 млрд кубометров российского газа²⁷⁴. В прошлые годы газовые отношения с Россией являлись ключевым источником бюджетной стабильности. В 2013 г. «Газпром» заплатил в украинскую казну 3,1 млрд долларов за транзит газа, что составило существенную долю госдоходов. Введение в строй альтернативных трубопроводов из России в Европу в обход Украины через Черное и Балтийское моря в ближайшие годы ставит под вопрос будущие доходы Киева от транзита газа.

Структурная зависимость Украины от России не ограничивается импортом и транзитом газа. В докризисном 2013 г. треть от общего объема экспорта шла в Россию, что сопоставимо с экспортом в ЕС. По собственным оценкам правительства Украины, оно потеряло 98 млрд долл. в торговле в 2014-2015 гг. из-за введенных Россией санкций²⁷⁵. Суммарный эффект был значительно выше из-за структуры украинского экспорта. В основном она продает металлическую руду, черные металлы, зерно и другую сельхозпродукцию в Европу. В Россию же она экспортировала оборудование, транспорт и промышленную продукцию, т.е. товары с высокой добавленной стоимостью, которые обеспечивают больше рабочих мест (и более высокооплачиваемых)²⁷⁶. У нескольких крупных предприятий, в основном в оборонной и аэрокосмической отраслях, до кризиса клиенты были только в России. Сейчас они держатся на плаву благодаря субсидиям и предзаказам, но в ближайшем будущем им грозит банкротство или перепрофилирование. Завод «Южмаш» в Днепре (бывший Днепропетровск), который с 1991 г. занимался в основном производством и обслуживанием ракет для России, сегодня работает один день в неделю, невыплаты по зарплате достигли уже миллионов долларов; завод «Антонов» в Киеве, выпускавший грузовые самолеты совместно с российским партнером, остановил производство в марте 2016 года.

Переживая экономические трудности и невзгоды, связанные с продолжающимся вооруженным конфликтом, украинцы не видят серьезных улучшений в системе управления после Евромайдана. Начато несколько масштабных реформ, но повседневные реалии на Украине практически не изменились, несмотря на высокопарную риторику украинских руководителей и поддерживающих их представителей Запада. Опросы, проведенные в конце 2015 г., показали, что, по мнению почти 80% украинцев, уровень коррупции после революции не изменился или даже возрос. Только 8% доверяют правительству, 19% считают, что страна движется в правильном направлении. Рейтинг президента Петра Порошенко упал до 17% – на 10 пунктов ниже, чем у Виктора Януковича накануне переворота²⁷⁷.

Украинский политический ландшафт стал более поляризованным и изобилует примерами радикальных высказываний и действий. Национальная идентичность вызывала яростные споры с момента обретения независимости в 1991 году. Разные взгляды на культуру, историю и язык разделили многих – по сути, юг и восток страны против запада и центра. Высокая степень централизации власти позволяла руководителям в Киеве навязывать свою точку зрения остальной части страны. Однако до 2014 г. борьба между группами влияния и дезорганизация в Верховной Раде и органах исполнительной власти не давала ни одной из частей страны решающего преимущества. Евромайдан обозначил качественный сдвиг. Как отмечалось выше, крайне правые националисты стали вооруженным авангардом революции, а в новом правительстве доминировали представители западных регионов. На юго-востоке поддержка Евромайдана была минимальной. Один из опросов в феврале 2014 г. показал, что лишь 20% на востоке (включая Донбасс) и 8% на юге (включая Крым) симпатизировали протестующим Евромайдана; на западе и в центре страны – 80% и 51% соответственно²⁷⁸. Юго-восток оказался маргинализирован после революции. Партия регионов, политическая машина, доминировавшая там с конца 1990-х гг., распалась после свержения Януковича, а Компартия Украины, также пользовавшаяся там поддержкой, была запрещена киевским судом в сентябре 2015 года. Аннексия Крыма исключила из государства 2 млн граждан, а война в Донбассе лишила гражданских прав жителей подконтрольных сепаратистом территорий, сотни тысяч беженцев и тех, кто проживает на линии соприкосновения, где действует военное положение. В первый год боевых действий на востоке передовые войска состояли в основном не из частей регулярной армии, а из военизированных добровольческих батальонов. Некоторые из них были явно националистического толка – так, на флаге одного красовался неонацистский вольфсангель («волчий крюк»)²⁷⁹.

На контролируемых правительством территориях на востоке и юге явка избирателей на парламентских выборах 2014 г. была значительно ниже, чем на западе и в центре. Это помогло сформировать парламент с прозападным большинством, поэтому многие посчитали, что украинцы кардинально изменили свою точку зрения. Оказалось, что количество голосов, отданных за такие партии, сопоставимо с показателями предыдущих выборов; изменилось общее количество голосов из-за низкой явки на юге и востоке²⁸⁰. Постоянное присутствие батальонов крайне правых добровольцев и показ по телевидению публичных издевательств над кандидатами, ранее входившими в Партию регионов (некоторых из них бросали в мусорные баки), создавали атмосферу страха²⁸¹. Несколько известных фигур, ассоциируемых с партией, были убиты в 2015 г., в том числе пророссийски настроенный журналист.

На момент написания книги крайне правый националист является спикером Рады (и в случае необходимости будет исполнять обязанности президента), националисты занимают руководящие посты в МВД. Директором Института национальной памяти является историк, известный своими националистическими взглядами. Он автор закона о «декоммунизации», который привел к переименованию тысяч улиц, населенных пунктов и даже крупных городов. Так, Московский проспект в Киеве был переименован в проспект Степана Бандеры в честь украинского националиста середины XX века, который сотрудничал с нацистами. Имя Бандеры проклято миллионами украинцев, особенно на юге и востоке страны, а также поляками и евреями, у которых оно ассоциируется с военными преступлениями, совершенными националистами.

Помимо этнического национализма, украинцы по обеим сторонам от линии соприкосновения приобрели привычку расчеловечивать друг друга. Для многих сепаратистов правительство в Киеве – это «фашистская хунта», а ее сторонники – «бандеровцы». В Киеве, как отметил один западный журналист в 2014 г., также бросается в глаза отсутствие эмпатии: «Представьте себе, что все люди, которые на протяжении 20 лет были против вашей политики – самая отсталая, самая бедная и наименее успешная часть населения страны, – собрались в одном месте, провозгласили независимую республику и взяли в руки оружие?… Все противники прогресса в одном месте, все лузеры и конченые люди: не лучше ли было бы решить проблему раз и навсегда? Не лучше ли было бы убить как можно больше из них и до смерти запугать остальных, навсегда? Вот что я услышал от респектабельных людей в Киеве. Не от националистов, а от либералов, профессионалов и журналистов. Все плохие люди собрались в одном месте – так почему бы не убить их всех разом?»²⁸².

Такие настроения поддерживаются политическими лидерами, включая Порошенко, который в одном из выступлений сравнил сепаратистские территории с Мордором – средоточием зла у Дж. Р. Р. Толкина²⁸³.

Украинский кризис оказал существенное воздействие и на Россию. Экономический спад, начавшийся в 2014 г., стал самым длительным в ее постсоветской истории²⁸⁴. После роста на 0,7% в 2014 г. и падения на 3,7% в 2015 г. российская экономика, по прогнозам, сократится на 1,2% в 2016 году. (По данным Росстата, фактическое снижение ВВП России в 2016 г. составило 0,2% – прим. ред.). Серьезно пострадало население: в 2015 г. реальные зарплаты упали на 9,5%²⁸⁵. В конце 2016 г. курс рубля к доллару составлял половину от значений января 2014 года.

Экономические трудности в России можно связывать со стремлением Путина избегать структурных реформ и трехкратным снижением цен на нефть в 2014-2015 годах. Поэтому определить масштаб влияния украинского кризиса на итоговые показатели экономики России сложно. Одно эконометрическое исследование предполагает, что западные санкции в среднем обошлись в 2% ВВП за квартал в период с середины 2014 по середину 2015 года²⁸⁶. Но на фоне косвенных долгосрочных последствий санкций и конфликта их прямое краткосрочное воздействие кажется незначительным²⁸⁷. В числе примеров можно назвать увеличение оттока капитала, что и так является слабой точкой российской экономики, и низкий уровень инвестиций – основную угрозу долгосрочным перспективам развития. Чистый отток капитала достиг 8% ВВП в 2014 г., затем упал до 3% в 2015 г. – относительно нормального уровня для России, но по-прежнему угрожающего с точки зрения долгосрочного развития. Закрытие международных рынков капитала для государства не позволяет вливать деньги в экономику, как это было в 2008–2009 гг., когда госпомощь помогла остановить сползание в рецессию. Власти также вынуждены тратить резервные фонды, созданные в период высоких цен на нефть, чтобы покрыть дефицит бюджета. Давние амбиции российского правительства модернизировать и диверсифицировать экономику теперь будет гораздо сложнее реализовать, поскольку трансфер технологий с Запада посредством прямых инвестиций, совместного производства и торговли ограничен. Даже в случае отмены санкций из-за репутационных и политических рисков западные компании продолжат настороженно относиться к возвращению на российский рынок.

Влияние украинского кризиса на внутреннюю политику России было не менее значимым. Зимой 2013-2014 г. политический плюрализм и демократические институты оказались в самом плачевном состоянии с момента распада Советского Союза. Евромайдан, аннексия Крыма и война в Донбассе только усугубили ситуацию. Кризис стимулировал поддержку президента Путина внутри страны, его рейтинги превысили 80% в марте 2014 г. и на момент написания книги остаются на этом уровне уже 31 месяц²⁸⁸. Западные санкции, вместо того, чтобы настроить россиян против руководства, вызвали защитную реакцию – возникло ощущение внешней угрозы, которое власти используют для укрепления поддержки со стороны населения²⁸⁹. Мобилизационная повестка окончательно маргинализировала несогласных с политикой властей, критика которых в такой ситуации стала сродни предательству.

Кремль использовал накаленную политическую атмосферу, чтобы ввести законы, ограничивающие свободу слова и жестко регламентирующие связи неправительственных организаций с Западом. В числе примеров – повышение штрафов за поддержку сепаратизма и участие в несанкционированных протестах; закон, обязывающий регистрировать блог с ежедневной аудиторией более 3 тыс. человек как СМИ; наделение прокуратуры правом объявлять иностранные неправительственные организации «нежелательными», если они «представляют угрозу для конституционного порядка, обороноспособности или национальной безопасности». В этом случае организации запрещается иметь офис в России и вести там деятельность. К осени 2016 г. Национальный фонд поддержки демократии, Национальный демократический институт, Международный республиканский институт, фонд «Открытое общество» и другие были объявлены «нежелательными».

Как и на Украине, конфликт привел к радикализации российского политического дискурса. После присоединения Крыма дикторы теленовостей, ведущие ток-шоу и проправительственные политики клеймили оппонентов Кремля как «пятую колонну» и «национальных предателей», эту же терминологию использовал Путин в своей речи о вхождении Крыма в состав России 18 марта 2014 года. Политики и журналисты, выступавшие против политики властей в Интернете, подвергались атакам платной «армии троллей»²⁹⁰. Многие онлайн-атаки, в том числе содержащие угрозы насилия, исходили от националистов и не оплачивались Кремлем. Националистические – или точнее панславянские и неоимпериалистические – группировки, на долгое время подавленные властями, начали возрождаться после присоединения Крыма и начала войны в Донбассе, куда многие их члены отправились в качестве добровольцев²⁹¹.

Положение России в международной политике также ухудшилось в некоторых аспектах после 2014 года. Ее союзники в ближнем зарубежье, хотя внешне остаются послушными, боятся стать следующей целью Москвы и пытаются ей противодействовать, насколько позволяют обстоятельства. Страны Запада, ранее занимавшие позицию «голубей» в дебатах о политике НАТО и ЕС в отношении России, теперь смотрят на ситуацию иначе. В 2013 г. невозможно было представить, что Германия назовет Россию «вызовом безопасности нашего континента», как сказано в «Белой книге» бундесвера 2016 года²⁹². Берлин координирует санкционную активность Евросоюза, направленную против России. Москва рискует навсегда оттолкнуть от себя ЕС, который долгое время являлся крупнейшим торговым партнером России и прямым инвестором. Поскольку партнерство с Западом подорвано, Россия становится более зависимой от Китая экономически и геополитически и со временем это может привести к ограничению ее свободы действий.

И Россия, и Запад оказались в худшем положении из-за периода конфронтационных отношений, начавшегося в 2014 году. Климат холодный войны затруднил сотрудничество по общим вызовам, увеличил риски военного столкновения и трансформировал гражданский конфликт в «опосредованные» горячие войны на Украине и в Сирии. В Европе новая напряженность между Россией и НАТО привела к ухудшению ситуации в сфере безопасности. Последний американский танк покинул Европу в 2013 г. (в разгар холодной войны только в Германии дислоцировалось 6 тыс. танков). Этот тренд, принесший огромные «дивиденды мира» США и Европейскому союзу, сегодня пересматривается²⁹³. Граница между Россией и Североатлантическим альянсом превратилась в очаг наращивания военной мощи. Соединенные Штаты выделили 789 млн в 2016-м и 3,4 млрд долларов в 2017 финансовом году на расширение военного присутствия в Центральной и Восточной Европе, включая периодическую ротацию бронетанковых и воздушно-десантных бригад в Польше и прибалтийских государствах. После консультаций на саммите НАТО в Варшаве в июле 2016 г. Канада, Германия и Великобритания разместили войска в Прибалтике на условиях постоянной ротации. Альянс также активизировал проведение военных учений и маневров, крупнейшие учения с момента окончания холодной войны прошли в июне 2016 года.

Действия НАТО стали ответом на ощущение угрозы, которое союзники в Центральной и Восточной Европе испытывают из-за поведения России с 2014 года. Однако Москва видит в них лишь продолжение старого процесса приближения военной инфраструктуры блока к границам России. В ответ Россия объявила о наращивании сил в Западном военном округе. В мае 2016 г. министр обороны Сергей Шойгу заявил, что к концу года в округе будут сформированы две новые дивизии²⁹⁴. Кремль дал и асимметричный ответ. С 2014 г. Россия задержала офицера эстонской разведки, активизировала патрулирование Северной Атлантики подводными лодками, обеспечивала моральную и, по некоторым данным, финансовую поддержку евроскептикам и противникам ЕС внутри блока, регулярно устраивала демонстрации силы в небе и на море – инциденты между российскими и западными самолетами (военными и гражданскими) и военными кораблями фиксировались неоднократно²⁹⁵.

В Сирии НАТО и Россия оказались на грани прямого военного столкновения. В сентябре 2015 г., через два дня после встречи Путина и Обамы, на которой не удалось прийти к соглашению, Россия начала бомбардировки противников сирийского режима – первая военная интервенция за пределами постсоветского пространства со времен ввода советских войск в Афганистан. Российские и натовские военные самолеты действуют на одном театре, но преследуют разные, можно сказать, противоположные цели. Спустя менее трех месяцев турецкий пилот сбил российский бомбардировщик в районе сирийско-турецкой границы. Это было первое прямое военное соприкосновение между Москвой и страной НАТО со времен Корейской войны. С тех пор в Сирии произошло еще несколько инцидентов, в июне 2016 г. американский и российские военные самолеты едва избежали столкновения.

Следует отметить, что почву для российской интервенции в Сирии подготовило разрушение российско-американских отношений из-за украинского кризиса. Безусловно, главным мотивом были обстоятельства, касающиеся этой охваченной войной страны, но именно крах отношений позволил российскому руководству считать, что только военная сила может заставить Вашингтон учитывать российские интересы. Украинский кризис побудил Москву действовать, чтобы выйти из дипломатической изоляции, которую пытался навязать Запад после Крыма, и продемонстрировать, что Россию нельзя лишить ее законного места за столом переговоров главных действующих лиц международной политики.

Вернулось и бряцание ядерным оружием времен холодной войны, хотя и в новом формате. В интервью в марте 2015 г. Путин рассказал, что рассматривал возможность приведения в боевую готовность российских стратегических ядерных сил во время операции в Крыму. В ноябре 2015 г. российский «Первый канал» показал, как генерал изучает планы торпед с ядерными боеголовками «Статус-6» – смертоносного оружия ответного удара, которое может уничтожить все Восточное побережье США. Глава Пентагона Эштон Картер назвал Россию главной угрозой и защитил ядерный бюджет от секвестра²⁹⁶. Более того, режимы контроля над вооружениями и укрепления доверия, которые обеспечили мирное окончание холодной войны, на грани коллапса. В первую очередь речь идет о Договоре 1987 г. о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Россия и США обвиняют друг друга в нарушении договора, а нынешняя атмосфера в двусторонних отношениях практически исключает дипломатическое урегулирование. Таким образом, реален риск возвращения к тем временам, когда неверные расчеты в Москве и Вашингтоне могли привести к уничтожению жизни на планете.

Говоря в целом, эта прото-холодная война подрывает возможность коллективных шагов по противодействию глобальным вызовам. Международный порядок в нынешнем виде зависит от базового уровня взаимопонимания постоянных членов Совета Безопасности ООН. Взаимопонимание между Россией и Западом исчезло и не восстановится в ближайшие годы, если не десятилетия. Таким образом, конструктивное взаимодействие внутри ООН и за ее пределами будет зависеть от способности государств дифференцировать вопросы, т.е. не позволять конфронтации на одном направлении мешать сотрудничеству по другим. Пока ситуация, сложившаяся после 2014 г., неоднозначна. Российские и западные дипломаты вместе работали над соглашением по ядерной программе Ирана в 2015 г. и Парижским соглашением по климату в 2016 г. В то же время напряженность привела к прекращению сотрудничества по вопросам, никак не связанным с Украиной. Так, Москва бойкотировала организованный США саммит по ядерной безопасности в марте-апреле 2016 г. и приостановила выполнение Соглашения об утилизации плутония в октябре 2016 г., также временно прекращена совместная работа по борьбе с терроризмом в Афганистане. Разногласия по поводу дифференцированного подхода существуют внутри обеих стран, постепенно, из-за отсутствия перспектив урегулирования кризиса, начинают доминировать те, кто выступает против любого сотрудничества.

Помимо миллиардов, потраченных на оборону и помощь Украине, Запад понес экономические убытки от санкционной войны, хотя и в меньшей степени, чем Россия. Одно из исследований показало, что из-за ограничения торговли и финансирования страны, которые ввели санкции, потеряли к июню 2015 г. по экспорту 60,2 млрд долл. или 3,2 млрд долл. в месяц. Особенно пострадал Евросоюз, на который пришлось три четверти убытков²⁹⁷. Учитывая непростое положение многих экономик еврозоны, это стало для них дополнительным ударом, поэтому внутри ЕС нарастает давление с требованием отказаться от санкций в финансовом и энергетическом секторах, которые увязаны с выполнением Москвой соглашений «Минска-2». Если это произойдет, несмотря на продолжающееся невыполнение «Минска-2» (такой сценарий не стоит считать невероятным), между Вашингтоном и Брюсселем может возникнуть раскол. Санкции слабо повлияли на поведение России, тем не менее, они обеспечили единство ЕС и США в кризисе, который легко мог их разделить. Разногласия по санкциям могут поставить под вопрос нынешний трансатлантический консенсус по России и Украине.

Региональные последствия

Таким образом, украинский кризис является парадигматическим примером развития ситуации в ходе игры с отрицательной суммой в постсоветской Евразии. Украина, Россия и страны Запада, вовлеченные в кризис, оказались в худшем положении, чем до него. Соперничество России и Запада не только за Украину, но и за все «государства-лимитрофы» набрало обороты. Россия и Запад повысили ставки в локальной игре, что и привело к нынешнему противостоянию. Аналогичная динамика наблюдается по всему региону: ни Запад, ни Россия не могут добиться доминирования, а их соперничество наносит ущерб самим «государствам-лимитрофам».

Хотя евроатлантические институты сохраняют номинальную заинтересованность в интегрировании «государств-лимитрофов», прежде всего Украины, Молдовы и Грузии, Россия предприняла шаги, которые делают их членство в западных альянсах невозможным, даже если эти страны будут соответствовать стандартам ЕС и НАТО. Она трансформировала сепаратистские конфликты в геополитические рычаги, и теперь территориальные споры за Абхазию, Южную Осетию, Приднестровье, Крым и Донбасс препятствуют присоединению к западным клубам. Хотя в Европейском союзе и Североатлантическом альянса нет формальных правил, запрещающих предложить членство странам с оспариваемыми границами, ни один из институтов не хочет импортировать неразрешенные конфликты с участием России. Евросоюз выучил уроки Кипра, который вступил в блок в 2004 г.: конфликт между правительством Кипра и Турцией из-за Северного Кипра сказался на отношениях ЕС и Турции и даже Евросоюза и НАТО. Для НАТО после войны в Грузии в 2008 г. и особенно после украинского кризиса стало ясно, что предоставление гарантий коллективной безопасности странам, вовлеченным в территориальные споры с Москвой, может привести к прямому конфликту между альянсом и Россией.

Таким образом, Украина, Грузия и Молдова не могут рассчитывать на восстановление своей территориальной целостности, пока в Москве полагают, что это облегчит их вступление в евроатлантические институты. Для них варианты более или менее понятны: либо отказаться от стремления в западные клубы, либо смириться с отделением части территории. Говорят, что Путин прямо предлагал Саакашвили сделать такой выбор перед войной 2008 г.²⁹⁸ Но в основном такой выбор подразумевается. Только два «государства-лимитрофа» не лишились части своей территории – это Армения и Беларусь, наиболее тесно сотрудничающие с Москвой. Случай Азербайджана, где есть свой неурегулированный конфликт, – нетипичен. Хотя конфликт с Арменией по поводу Нагорного Карабаха продолжается, Россия не препятствует переговорам об урегулировании. Поскольку Баку никогда не выказывал заинтересованность во вступлении в НАТО и ЕС или даже интеграции с ними, исключение только подтверждает правило: Москва использует длительные конфликты, чтобы получить преимущества в геополитическом и геоэкономическом соперничестве с Западом в регионе.

Россия эффективно не дает Западу выиграть в этом соперничестве, препятствуя разрешению этих конфликтов, но и сама не может одержать полную победу. Подогревая сепаратистские противостояния, она настроила против себя элиты и общество в Молдове, Украине и Грузии. Ее предложения об интеграции не привлекают политиков этих стран. Даже на своего союзника Армению Москве пришлось давить, чтобы добиться вступления Еревана в ЕАЭС. Безусловно, от территориальных споров больше всего теряют сами «государства-лимитрофы». Эти нестабильные серые зоны являются источником различных проблем – от контрабанды до нарушения прав человека.

Усилившееся соперничество России и Запада не только препятствует урегулированию длительных конфликтов, оно в целом затрудняет процесс перехода от советской системы в «государствах-лимитрофах». Все эти страны в разной степени страдают от одинакового букета постсоветских патологий: неработающие институты современного госуправления; недореформированные экономики, которым не хватает функционирующих рынков; слабая или отсутствующая правовая система: «патрональная» политика, основанная на личных связях и зависимости, а не на идеологии и проработанных программах²⁹⁹; вездесущая коррупция и тесная смычка между политической властью и контролем над крупными финансовыми и промышленными активами³⁰⁰.

Если для сравнения взглянуть на посткоммунистические страны, вступившие в ЕС в 2004 г. (Польша, Чехия, Венгрия, Словакия, Эстония, Латвия, Литва и Словения, далее ЕС-8), три из которых были республиками СССР, результаты «государств-лимитрофов» после 1991 г. окажутся разочаровывающими. Диаграмма 1 иллюстрирует оценки «государств-лимитрофов» и ЕС-8 по показателям государственного управления, рассчитанным в рамках проекта Всемирного банка в 2014 году. Диаграмма 2 сравнивает их по индексу восприятия коррупции Transparency International 2015 года. За исключением Грузии «государства-лимитрофы» серьезно отстают от ЕС-8 по всем семи показателям.

Диаграмма 1.  Государственное управление

Диаграмма 2.  Восприятие коррупции

Диаграммы 3-5 демонстрируют недостатки демократии и управления экономикой с момента начала перехода от коммунистической системы. В начале 1990-х гг. Европейский банк реконструкции и развития оценивал конкурентную политику, т.е. усилия по сокращению злоупотреблений на рынке и созданию конкурентных экономических условий (диаграмма 5), в «государствах-лимитрофах» и ЕС-8 приблизительно одинаково. К 2000 г. образовался значительный разрыв, который продолжает расти. Если в начале переходного периода оценки политических прав и гражданских свобод Freedom House демонстрировали некоторые расхождения, сегодня наблюдается зияющая пропасть (диаграммы 3 и 4). Диаграмма 6 демонстрирует скудные экономические блага, которые получило население после отказа от плановой экономики. Только Беларусь (благодаря щедрым субсидиям России) и богатый нефтью Азербайджан выглядят лучше по сравнению с последними годами существования СССР по показателю ВВП на душу населения. Молдова и Украина сегодня беднее, чем в начале переходного периода. Слабые показатели Украины особенно заметны в сравнении с Польшей. Украина начинала с более высоким ВВП на душу населения, сегодня же он составляет менее трети от показателя Польши.

Диаграмма 3.  Политические права

Диаграмма 4. Гражданские свободы

Диаграмма 5.  Антимонопольная политика

Диаграмма 6.  ВВП на душу населения

Такой разрыв обусловлен комплексом факторов. В значительной –
хотя и не в исключительной – степени дисфункции в постсоветской Евразии обусловлены соперничеством России и Запада. Во-первых, оно способствовало, по выражению Джоэла Хеллмана, «равновесию частичных реформ»³⁰¹ во многих из этих стран. Хеллман отмечает, что в посткоммунистических странах, которым не удалось реализовать масштабные реформы в начале переходного периода, к концу 1990-х гг. сформировалась экономика, где основные блага были сконцентрированы у небольшой группы «победителей» за счет благополучия остального общества. Своим богатством они были обязаны структурным перекосам и рентам, полученным от частичных (незавершенных) реформ, а полученное экономическое влияние использовали, чтобы «блокировать дальнейшее продвижение реформ, которое скорректировало бы перекосы, обеспечившие их первоначальный капитал»³⁰². Отмеченное Хеллманом «равновесие частичных реформ» сохраняется во всех шести «государствах-лимитрофах» до сих пор. Готовность России и Запада субсидировать политическую лояльность также сыграла свою роль. Россия вливает деньги в Беларусь через аннулирование тарифов на транзит нефти и субсидирование цен на газ. Аналогичную щедрость Москва была готова продемонстрировать Украине при Януковиче. Запад тоже играл в эту игру, часто нарушая собственную политику привязки помощи к реализации значимых реформ. Нынешняя 17-миллиардная программа МВФ для Украины – уже десятая по счету с момента обретения независимости, все предыдущие провалились, т.е. фонд прекращал транши, потому что Киев не осуществлял требуемые реформы. В течение 18 месяцев после подписания нынешней программы МВФ пришлось вносить поправки во внутренний регламент, чтобы иметь возможность выделять средства и дальше. Печально известная своей коррумпированностью Молдова уже не раз обанкротилась бы без помощи ЕС³⁰³. После войны 2008 г. Вашингтон выделил 1 млрд долл. помощи Грузии, стране с населением менее 5 млн человек. Финансовые вливания, обусловленные региональным соперничеством России и Запада, позволили правящим элитам отложить структурные реформы на неопределенный срок.

Политическая игра с нулевой суммой между Россией и западными державами также усугубила существующий политический и этнический раскол в некоторых «государствах-лимитрофах». На Украине конфронтация сказалась на внутреннем расколе, связанном с идентичностью, и усилила его. До кризиса население Украины делилось на две части, когда предлагалось выбрать вступление в ЕС или Таможенный союз. Географическое разделение внутри страны было жестким: по данным опроса 2013 г.³⁰⁴, 73% на западе страны отдавали предпочтение ЕС, 62% на юге и 46% на востоке поддерживали вступление в Таможенный союз. После аннексии Крыма и война в Донбассе баланс немного изменился, но региональный расклад по отношению к НАТО и ЕС сохраняется³⁰⁵.

В Молдове разделение проходит по нескольким направлениям. Жители Приднестровья, как постоянно показывают опросы, предпочли бы стать частью России, а не воссоединяться с Молдовой³⁰⁶. Даже на контролируемых правительством территориях на правом берегу Днестра молдаване расколоты. В октябре 2015 г. 45% выступали за вступление в ЕАЭС, 38% отдавали предпочтение Евросоюзу, при этом поддержка ЕАЭС росла³⁰⁷. В ноябре 2016 г. президентом был избран политик, выступающий за более тесные связи с ЕАЭС, что свидетельствует об укреплении пророссийских настроений. В то же время его незначительный отрыв говорит о сохранении раскола в молдавском обществе. В Гагаузии пророссийские настроения выражены сильнее, чем в целом по стране³⁰⁸. Как и на Украине, баталии России и Запада ослабляют социальное единство, обостряют политический и этнический раскол, затягивают рыночные реформы и вредят и без того уязвимым демократическим институтам.

В Грузии наблюдается аналогичное расхождение во мнениях в сепаратистских регионах и на остальной территории страны. Грузины на контролируемых правительством территориях поддерживают сближение с НАТО и ЕС больше, чем граждане других стран постсоветской Евразии³⁰⁹. Подавляющее большинство жителей Южной Осетии хочет войти в состав России, а Абхазия настроена на сохранение независимости и против НАТО³¹⁰. Еще до войны 2008 г. эти трещины мешали забыть обиды, связанные с конфликтами начала 1990-х годов. Сегодня, когда Россия решительно настроена не позволить Грузии восстановить контроль над отколовшимися регионами, об этих усилиях вообще нет смысла говорить. До конца советского периода грузины и абхазы жили в Абхазии в относительной гармонии. После того как грузины были вынуждены покинуть Абхазию в 1992–1993 гг., выросло целое поколение грузин и абхазов, не контактирующих друг с другом. Вряд ли такая возможность появится у их детей и внуков.

Геополитическая, геоэкономическая и геоидейная борьба, бушующая в «государствах-лимитрофах», деформировала публичную политику и наполнила демократический дискурс демагогией. В Молдове и на Украине партии и лидеры объявляют себя прозападными, чтобы заработать политический капитал на стремлении граждан к хорошему государственному управлению, которое у многих ассоциируется с Западом. Однако, придя к власти, они часто оказываются такими же коррумпированными и некомпетентными, как и их пророссийски настроенные оппоненты.

Борьба за влияние между Россией и Западом помешала усилиям США и ЕС, направленным на продолжение реформ в постсоветской Евразии. Это обычная практика: когда главными на повестке дне являются геополитические, геоэкономические и геоидейные вопросы, другие проблемы отходят на второй план. Но иногда, при особенно активном соперничестве, западные политики намеренно игнорировали вопросы прав человека и демократии, чтобы не подтолкнуть страны в объятия России. Ранее уже говорилось о том, как ЕС не стал продавливать свои условия на переговорах с Януковичем. Спокойная реакция Запада на разгон протестующих в Тбилиси в ноябре 2007 г. – еще один пример. Human Rights Watch отмечает в своем докладе об инциденте: «Грузия рассматривалась как небольшой, но значимый оплот противодействия доминированию России в регионе и важный союзник Соединенных Штатов. Ее также предлагалось считать примером успешного перехода к демократии на постсоветском пространстве. В результате США и ЕС воздержались от публичной критики Саакашвили и не стали вступать в дискуссии о проблемах прав человека в стране»³¹¹.

После украинского кризиса проблема стала более актуальной. Как пишет Нелли Бабаян, «возможности некоторых [государств региона] диктовать свои условия Западу увеличились, хотя их соответствие продвигаемым Западом правилам и нормам изменилось незначительно или даже снизилось»³¹². В качестве примера возьмем Беларусь. В феврале 2016 г. Евросоюз снял санкции с президента Лукашенко и его окружения, а также с белорусских государственных компаний. Позже представители ЕС признали, что таким образом они проигнорировали несоответствие Минска заявленным требованиям Брюсселя по правам человека, потому что Беларусь стала «полем сражения великих держав»³¹³. США благосклонно восприняли попытки Евросоюза договориться с человеком, которого бывший госсекретарь Кондолиза Райс назвала «последним диктатором Европы». В марте 2016 г. высокопоставленный представитель Пентагона прилетел в Минск, чтобы встретиться с Лукашенко и обсудить возобновление военных контактов, которые были заморожены на протяжении 10 лет.

Подобные действия подрывают способность Запада подталкивать правительства региона к реформам. Вялая критика руководителей, обещавших свою преданность, лишь укрепляет убежденность в том, что общественное порицание в вопросах прав человека, демократии и реформ – инструмент наказания нелояльных. Непоследовательность критики перечеркивает усилия политиков, которые говорят об этих нарушениях или пытаются убедить своих партнеров в необходимости реформ. Последние могут с легкостью игнорировать эти претензии, поскольку получают неоднозначный сигнал и всегда имеют возможность указать на двойные стандарты. Обращаясь с «государствами-лимитрофами» как с трофеями, за которые ведется борьба, Запад дал всем лидерам в регионе контраргумент против критики или неодобрения: они всегда могут повернуться к Москве. В случае с Украиной после 2014 г., где применение такой угрозы невозможно, Запад не готов отказаться от публичных обещаний поддержки и финансовой помощи, потому что не может позволить стране пропасть. Как будто украинские руководители держат собственное государство в заложниках и требуют выкуп³¹⁴.

Преодоление игры с отрицательной суммой

Холодную войну привели к мирному завершению государственные деятели, которыми руководило понимание безотлагательности решительных действий, ощущение, что они находятся в состоянии цейтнота и окно возможностей скоро закроется. В нынешнем кризисе преобладает решимость сохранить укоренившиеся позиции, а не стремление найти решение. Замороженные конфликты в постсоветской Евразии, к списку которых добавились Крым и Донбасс, нашли отражение в замороженном мышлении политиков. Даже созданная с благими намерениями в декабре 2014 г. «Группа мудрецов ОБСЕ по европейской безопасности как общему проекту» не дала ничего нового. Окончательный доклад группы в основном повторял хорошо известные нарративы Запада и России о периоде после холодной войны³¹⁵.

Нынешний исторический момент отличается от событий 25-летней давности. Конечно, не стоит забывать о принципе «не навреди». Но в данном случае осторожность со временем превратилась в формалистскую, бездумную политику. Пришло время возродить дебаты о будущем постсоветской Евразии, привязав их к нынешним реалиям. Нужно закончить с перечислением проблем и осуждением неправильного поведения той или другой стороны, и перейти к новаторским и реалистичным предложениям, которые позволят прекратить игру с отрицательной суммой.

Соперничество за регион началось незапланированно, на протяжении более 10 лет после окончания холодной войны оно оставалось практически незаметным. Со временем основные внешние акторы стали более решительно и последовательно стремиться к одностороннему преимуществу. Вместо того, чтобы попытаться выработать привычку к взаимовыгодному сотрудничеству, они постоянно нацеливались на победы за счет другой стороны. За этим следовала контрэскалация, государства повышали ставки, даже если политика была плохо продуманной и контрпродуктивной. Региональные игроки лишались возможности маневра, потому что внешние акторы могли в любой момент потребовать полной лояльности³¹⁶. Стремление к одностороннему выигрышу – геополитическому, геоэкономическому и геоидейному – не оставляло места компромиссам. Игра с нулевой суммой принесла соответствующие результаты – с отрицательной суммой. Границы государств были пересмотрены, распространилась враждебность и даже ненависть, отношения глобальных держав оказались разрушены.

Обязательным условием переоценки должно стать признание того факта, что политика и России, и Запада в постсоветской Евразии зашла в тупик. Для России это означает признание, что подход с нулевой суммой к своим соседям оказался крайне затратным, рискованным и контрпродуктивным. Регулярное использование принуждения – будь то политического, военного или экономического – оттолкнуло страны, которые при других обстоятельствах могли бы быть вместе с Россией. США и ЕС должны признать, что, несмотря на успехи в Центральной и Восточной Европе, дальнейшее применение решения 1990-х гг. – распространение евроатлантических институтов на восток, к границам России, но не на нее – уже нежизнеспособно. Парадигма «модульных решений», механического разрастания институтов без переговоров со всеми заинтересованными сторонами, включая Россию, и компромиссов, теперь не сработает. Сохранение статус-кво надолго продлит нестабильность и плохое государственное управление в странах региона, закрепит атмосферу холодной войны в отношениях России и Запада. Украинский кризис, который мы наблюдаем с 2014 г., ясно демонстрирует реальность такого варианта.

Ирония последних конфликтов заключает в том, что на данном этапе ни НАТО, ни ЕС не могут предложить полноправного членства «государствам-лимитрофам». Даже если бы в регионе не было замороженных конфликтов, а «государства-лимитрофы» соответствовали стандартам ответственного госуправления, функционирования рынка и демократических процедур, которые требуются для вступления в европейские и евроатлантические структуры. В Североатлантическом альянсе нет единства по поводу предоставления гарантий безопасности странам, которым Россия периодически угрожает и в которые иногда вторгается. Евросоюз переживает самый глубокий кризис в своей истории, учитывая проблемы еврозоны, экономический спад, неконтролируемые волны миграции с Ближнего Востока и из Северной Африки, терроризм и Brexit. Когда на кону выживание блока, думать о приеме новых членов не приходится.

Признание того, что политика институционального расширения на посткоммунистическую Европу и Евразию, несмотря на прошлые успехи, выработала ресурс, не означает, что Запад обязан согласиться на доминирование России в соседних странах. На самом деле дальнейшее расширение возглавляемых Россией институтов в регионе – тоже неподходящее решение, вне зависимости от того, какую политику выберет Запад. Те государства, которые уже оказались под эгидой российских институтов, останутся там из-за давления или отсутствия иных вариантов; многие, наверно, убежали бы, если бы могли³¹⁷. Российские проекты регионального управления не пользуются особой поддержкой в других странах.

Западным и российским политикам также стоит пересмотреть геоидеи, которые часто лежат в основе их политики. Западу нет смысла наставить на праве всех стран делать собственный выбор, если он не хочет или не готов предоставить им этот выбор (как членство в НАТО и ЕС) или нести ответственность за его последствия. Плохую службу Евросоюзу сослужила догматическая убежденность в нормативной гегемонии – естественном превосходстве его систем и структур – в регионе, где гегемония оспаривается Россией и системами самих «государств-лимитрофов», у которых выработалась аллергия на реформы³¹⁸. Российская концепция неделимой безопасности часто сводится к тоске по соглашению великих держав в стиле Ялты, которое бы закрепило, а не разрешило противоречия в регионе. Такой договор не сработал бы, даже если бы его удалось согласовать (что невозможно). Идея фикс Кремля о том, что Россия должна быть лидером постсоветских государств, чтобы ее воспринимали всерьез как глобального игрока, – скорее мантра, чем основанная на фактах стратегия; к тому же она раздражает даже ближайших союзников Москвы.

Следует также прекратить геоидейные бои с тенью: утверждения России о сфере влияния в постсоветской Евразии и противодействие тому со стороны Запада. Может ли хотя бы одна из сторон пояснить, что конкретно подразумевается под региональной сферой влияния? Чем она отличается, скажем, от отношений США со странами Западного полушария или отношений Германии с соседями по ЕС? Конечно, различия существуют, но о них редко говорят. Реально ли полагать, что Россия, обладая на порядок бóльшим весом, чем ее соседи, не будет оказывать на них никакого влияния? И разумно ли ожидать, что страна такого глобального масштаба, как Россия, будет наблюдать со стороны, как геоэкономические и геополитические блоки приближаются к ее границам, постепенно поглощая соседние страны? Чарльз Капчан, отвечавший за политику в отношении «государств-лимитрофов» в Совете по национальной безопасности при Обаме, писал: «Соединенные Штаты вряд ли будут спокойно сидеть на месте, если Россия начнет создавать альянсы с Мексикой и Канадой и размещать военные объекты по периметру американской границы»³¹⁹.

Утверждения России о том, что «государства-лимитрофы» и центральноазиатские страны входят в сферу ее влияния или зону «привилегированных интересов», как выразился Дмитрий Медведев, лишены смысла, как и яростное возражения Запада. Что такое привилегированные интересы? Является ли заявленная привилегия абсолютной, относительной или предельной? Претендует ли Россия на то, что только за ней остается решающее слово в регионе? Касается ли это исключительно вопросов национальной безопасности или также внутренней политики, социальных проблем и т.д.? Что важнее: методы, которые выбирает Кремль для оказания влияния, или сам факт влияния? Как Москва собирается учесть предпочтения государств в этой «сфере», особенно тех, которые после 1991 г. стремились к альтернативным партнерствам, чтобы уравновесить регионального гегемона? Даже если западные лидеры преодолеют свои сомнения и пойдут на соглашение с Россией, будет ли оно реально работать, если не учесть в нем мнения этих стран?

Снять табу на диалог о региональном порядке без предварительных условий – первый важный шаг, который мы должны сделать, если хотим остановить разрушительное геополитическое, геоэкономическое и геоидейное соперничество и прекратить конфронтацию России и Запада, достигшую опасного уровня в последние годы. Если Запад позволит призракам Ялты помешать нормальному разговору с Россией, это будет безответственным и в конечном счете саморазрушительным решением. В то же время Москве не стоит ожидать, что ее соседей можно будет навсегда исключить из диалога, который напрямую касается их будущего.

Подобные переговоры в нынешней атмосфере недоверия, взаимных упреков и нагнетания страхов потребуют значительных инвестиций политического капитала. Понадобится время, чтобы выйти за рамки нынешних враждебных подходов в регионе и найти точки соприкосновения. Стороны должны быть готовы умерить свои максималистские амбиции и пойти на компромиссы, которые оставят всех в той или иной степени неудовлетворенными. Только так можно достичь успеха. Западу нужно перестать требовать, чтобы Россия сдалась и приняла его условия. России пора перестать мечтать о возвращении к старым добрым временам политики великих держав, будь то «большая тройка» 1945 г. или «европейский концерт» 1815–1914 гг., и признать, что соседние государства будут иметь право голоса во всех соглашениях, которые их касаются. А соседям нужно перестать ждать национального спасения извне и осознать, что безопасность и благополучие их стран находится в их собственных руках.

Если такие переговоры когда-нибудь состоятся, на них следует рассмотреть новые институциональные варианты для «государств-лимитрофов», которые станут мостом между евроатлантическими институтами и российскими интеграционными структурами³²⁰. Соглашение о таких «мостах» позволит снизить накал соперничества великих держав в регионе и заняться актуальными проблемами, стоящими перед «государствами-лимитрофами» и, таким образом, будет серьезнейшим шагом к тому, чтобы оставить в прошлом игру с отрицательной суммой. Вот предварительный список критериев, которым должны соответствовать новые договоренности:

• Они должны быть приемлемыми для всех заинтересованных сторон.
• Приоритет должен быть отдан экономическому росту, реформам и модернизации в «государствах-лимитрофах» на период обозримого будущего. Эти страны должны иметь возможность поддерживать связи и с ЕС и с ЕАЭС по своему усмотрению, что позволит осуществлять многовекторную интеграцию вместо того, чтобы настаивать на исполнении обязательств, делающих ее невозможной.
• Стороны переговоров должны взять на себя обязательства проводить регулярные, инклюзивные консультации и найти консенсус, прежде чем они займутся изменением институциональной архитектуры региона. Это позволит избежать односторонних изменений статус-кво.
• Все стороны должны вновь пообещать уважать суверенитет и территориальную целостность друг друга и воздерживаться от применения силы для разрешения споров. В рамках этого процесса Россия должна взять на себя обязательства «в полноте времени» (т.е. когда для этого придет нужное время) вывести войска из районов, где суверенитет не оспаривается ни одной из сторон, например, Приднестровье и Донбасс.
• Переговоры не следует увязывать с разрешением территориальных споров, договоренности должны создавать равные для всех сторон гуманитарные, экономические критерии и критерии безопасности в зонах конфликтов и вблизи них. Сторонам следует обеспечить гарантии нейтрального отношения ко всем, – фактически отодвинув политические разногласия на второй план, – чтобы эти критерии удалось согласовать и применять, не нарушая «красные линии» суверенитета. Страны с непримиримыми позициями смогут решать практические вопросы, касающиеся благополучия жителей зон замороженных конфликтов, не идя при этом на политические уступки. Как минимум, эти шаги позволят ослабить напряженность и уменьшить страдания людей и, возможно, заложат фундамент для политического урегулирования.

Даже если эти очень общие условия будут выполнены, жестких переговоров не избежать. Конечно, в нынешних обстоятельствах сделать это будет невероятно сложно. Но не невозможно. Хельсинкский Заключительный акт, возможно, даже более амбициозный проект, был выработан в середине 1970-х гг., в разгар холодной войны³²¹. Этот документ сам по себе не прекратил холодную войну — и переговоры, о которых мы говорим, даже если они будут успешными, помогут ослабить напряженность, но не ликвидируют ее полностью. И если за столом переговоров будут присутствовать «государства-лимитрофы», призраки Ялты не проснутся.

Необходимым первым шагом станет открытое – системно-политическое – стремление Запада к обозначенному компромиссу. Россия вряд ли сделает первый шаг, отчасти потому что многие в Москве все еще чувствуют себя отвергнутыми и униженными после попыток Медведева в 2008-2009 годах. Западу стоит протестировать готовность России к переговорам.

Такой первый шаг не будет означать, что Запад склонился перед требованиями России. Предлагаемые переговоры потребуют от всех сторон готовности идти на болезненные компромиссы. Запад должен признать, что модель, отлично работавшая в Центральной и Восточной Европе, не подходит для постсоветской Евразии. России придется жестко следовать рамкам, которые новые договоренности установят для ее влияния, и отказаться от военного вмешательства в соседние страны. На базовом уровне Москва должна будет признать, что соседи являются по-настоящему суверенными государствами и именно так их и нужно воспринимать, даже если Москве это неудобно.

Плодотворные переговоры по этим вопросам – не просто способ обеспечить толику взаимопонимания между великими державами. Переговоры о новых институциональных механизмах для региональной архитектуры в постсоветской Евразии дадут государствам региона реальный шанс – бóльший, чем когда-либо прежде – на безопасность, реформы и процветание. Поддержание прежнего авантюрного соперничества – поддержание небезопасности, политической дисфункции и экономической отсталости региона. Мы увидим повторение страшных картин разрушения, как в Международном аэропорту Донецка имени Сергея Прокофьева.

Неприятная правда заключается в том, что сегодня ни Россия, ни Запад не верят, что противоположная сторона готова пойти на компромисс. Руководство России убеждено, что Запад всегда будет стремиться к расширению, придвигаясь ближе к ее границам и даже вглубь ее территории. Многие западные политики уверены, что Россия – это государство-хищник, движимое идеей господства над соседями.

К сожалению, опасения обеих сторон небезосновательны. Те, кто их разделяют, могут указать на десятки причин, по которым предлагаемые нами переговоры могут провалиться. Но пугающие последствия длительной конфронтации оправдывают попытки достичь соглашения. Если не предпринять таких попыток – т.е. идти к новой холодной войне – это будет верх политической безответственности.